Одинокая птица

Приняв таблетки, Даша сидела на полу подсобки в ожидании кайфа. Сквозь туман, она услышала какие-то голоса, кто-то завопил дурным голосом… Стали тормошить ее, стараясь привести в чувство. Вокруг все забегали, засуетились. Медсестра водила ваточкой, смоченной нашатырем, перед Дашиным носом.

Открыв затуманенные глаза, Даша блаженно произнесла:

– Мамочка… как же… долго я… ждала…

Дашу подняли с пола и понесли в палату изолятора, где положили на постель. На следующий день к ней тайком пробралась Ленка.

– Дура ты, Дашка! Зачем все таблетки разом выдула?..

– А зато как было здорово… – вяло произнесла Даша. – Еще бы…

– Я ж говорю, что дура ты! Вчера всех переполошила, директриса шмон устроила и допрашивала всех! Теперь никто никуда без спросу… даже в туалет. А медсестра злюка. Ей по первое число всыпали, когда обнаружили… – Ленка положила в Дашину ладонь две пилюли. И, приложив палец к губам, так же шепотом произнесла: – Я свои таблетки тебе даю. Не проси больше!.. Самой надо.

Когда дверь за ней закрылась и Даша осталась одна, ватной рукой взяла с тумбочки бокал с компотом. Запив пилюли, она растянулась в предвкушении удовольствия. «Что за жизнь, ну никакого удовольствия! – пронеслось у нее в голове. – Надоело все!.. Убежать, что ли?.. Там, на воле, говорят, всего полно…»

Через несколько дней, из этого детского дома сбежало пятеро воспитанников. Их нашли только зимой, в подвале городского дома соседней области. Ободранные и грязные они попали в спецприемник. Со следами уколов на руках и потерявших всякий жизненный ориентир, юные наркоманы даже не сознавали, что ступили на путь, ведущий в никуда.

Даша, вкусив все прелести беспризорной жизни, стала просто неуправляемой, она рушила все, что попадало на ее пути. Руководство детского дома начало подумывать о переводе ее в спецшколу, после проведения курса лечения в психиатрической лечебнице. Но к счастью, или наоборот, приехала ее мать.

– Дашенька, дочка! Что же ты с собой наделала… – Галя обняла худенькие плечи дочери.

3

Было время цветения садов. По городку плыли дурманящие запахи черемухи и сирени… Люди в этом году рано скинули надоевшую за зиму теплую одежду и шли налегке по своим делам. На их лицах лежал отпечаток тех тревог и забот, которые в последние годы владели ими. Экономическая нестабильность и неуверенность в завтрашнем дне сделали свое дело. Все стали какие-то нервозные, малейший толчок мог послужить искрой для мощнейшего костра разобщения. В это тяжелое для всех время каждый выживал как мог. Помощи от государства не было никакой, правящие структуры занимались лишь личными проблемами… Что и говорить, эти аппаратные игры надоели всем, ими сыт не будешь. А весенний день, по народной поговорке, год кормит. У каждого на уме было только одно: как продержаться, как дожить до зарплаты, которую постоянно задерживали, не залезая в долги… Многие кормились со своих участков, кто-то приторговывал, а кого-то содержали родители-пенсионеры, которым до недавнего времени тоже задерживали пенсионные выплаты. Кто-то крутился на двух работах (хоть и с работой было очень туго), а кто-то ездил на заработки. Это практиковалось сплошь и рядом.

Галя работала нянечкой в городской больнице и помогала одной одинокой бабушке, та ей, в свою очередь, разрешала сажать на своих шести сотках картошку и другие овощи (сама-то она уже не в силах была обрабатывать свой участок). Жила Галя в общежитии, комнатушка на двоих была конечно тесновата, но все-таки, хоть какая-то крыша над головой. Дашенька училась в седьмом классе близлежащей школы и очень беспокоила Галю своим поведением. Директор детского дома предупредил Галю, что Даша трудный подросток, рассказала о возникших сложностях при воспитании. Но Галя втайне все же надеялась, что слова директрисы – небольшое преувеличение, что ее дочь вовсе не такая… Увы. Эти два года, прожитые вместе, доказали правоту тех слов.

В каждом слове дочери, в каждом ее поступке Гале виделся скрытый упрек в том, что Дашенька росла без нее, одна в окружении чуждых ей людей. И Галя, сознавала свою вину, – она не умела быть матерью. Ее дочь была оторвана от матери именно в те годы, когда с ребенком устанавливаются крепкие связи, от которых зависит дальнейшее взаимопонимание. Трудности их отношений она в полной мере оправдывала этим. Галя как бы расплачивалась за убийство своего отца отчуждением, потерей душевной близости и понимания родной дочери. Та абсолютно не впускала Галю в свой мир. У них не было той открытости, какая в свое время была у Гали и ее матери… Гале хотелось искупить всю свою вину перед дочерью, но она не знала, как это сделать. В сущности, она ничего кроме своей ласки, заботы и тепла не могла дать, но и это дочь воспринимала в штыки: как будто мать посягала на личную свободу дочери. И боясь окончательно потерять ребенка, Галя допустила грубую ошибку, взвалив всю работу по дому на себя. Придя со смены домой, она заставала там такой бедлам!.. Даша ничего кроме своих интересов не хотела знать, всем своим поведением как бы говоря: раз ты моя мать, то терпи меня такой, какая я есть! Галя не могла даже контролировать, куда и с кем Даша ходит, чем занимается… Галю раза три вызывали в школу из-за дочери… И она очень боялась, что Дашина судьба будет сломана из-за ее тяжкого греха.

«Господи, – думала она часто, – ребенок ведь ни в чем не виноват! Почему же Даша должна страдать из-за того, что натворила я?.. Я плохая мать, ведь не могу исправить произошедшего, не могу…» Бесконечно спрашивая себя, как искупить свою вину перед дочерью, Галя в бессилии плакала, вспоминая дни, проведенные в колонии. Считай, вся молодость ее прошла там. Но она это заслужила… А загубленное по ее вине детство дочери всегда будет висеть над душой Гали. Повзрослевшая раньше времени Даша – вечная душевная боль… Там, в зоне, Галя часто, думая о дочери, представляла себе Дашину одинокую фигурку у окна и мысли пчелиным роем крутились в ее голове, далеко отгоняя сон. И теперь, когда они наконец были вместе, Галя не стала ближе к дочери, между ними так и остались годы разлуки. И Галя ничего с этим поделать не могла. Отчаянье брало ее, хотелось ото всего забыться, в голове время от времени появлялась мысль об алкоголе… Но эта дорога вела в никуда. Пьянство отца выработало у Гали стойкое отвращение к спиртному.

Когда за Галей стал ухаживать Илья, Даша стала относиться к матери еще хуже.

– Давай не будем встречаться, Илья. Пойми, я не хочу огорчать свою дочь… – твердила Галя.

– Ты и так всем жертвуешь ради Даши, – обычно отвечал он. – Ты тоже имеешь право на личную жизнь! После всего, что было, что пришлось тебе пережить, ты заслужила хотя бы спокойное существование! Просто – дочь тебя ревнует, но это должно пройти, это вполне естественно.

– Я тебе благодарна Илья, за твое доброе отношение ко мне. Но в случае с дочерью я бы не хотела рисковать. Она моя родная кровиночка, у меня нет никого ближе ее… Может, не надо нам встречаться хотя бы у нас?.. Ведь, когда ты к нам приходишь, она становится сама на себя не похожа.

– И как долго ты предлагаешь встречаться тайком? Меня это не устраивает. Я хотел бы быть с вами, делить все горести и печали, к тому же помочь тебе найти контакт с дочерью. Ведь как она себя ведет с тобой – сплошное детство. Согласен, Даша, может, ввиду своего тяжелого детства в чем-то и права, но ей тоже надо понять тебя. А она из-за тупого эгоизма ничего не хочет видеть дальше своего носа. Так же тоже нельзя!..

Илья с Галей был откровенен во всем, и она понимала, что он прав, но она боялась за Дашу, которая ни за что его не принимала. При появлении Ильи в их комнатушке, Даша всем своим видом старалась показать свое презрение и пренебрежение, грубила и хамила, стараясь показать себя только с отрицательной стороны. Галя видела, что Илья как может, сдерживает себя, но не знала, надолго ли оно, это его терпение. Она не хотела бы, конечно, потерять и его, но… Дочь ей была дороже.

А Илью не пугало Галино прошлое, после ее откровенного рассказа о себе он стал более внимательно относиться к ним обеим, понимая, что тут нельзя иначе. В семье, где всем досталось от жизни, нельзя рубить с плеча. Ему очень хотелось помочь, ведь должно же человека что-то согревать в жизни. Он и сам потерял жену и сына три года назад в автомобильной аварии, чудом уцелев при этом. Можно углядеть в этом злой рок или что-то там еще, но иногда жизнь обходится с людьми слишком круто, бесконечно нанося человеку удар за ударом. Важно в такой ситуации помочь человеку выстоять, не сломаться. Иначе он поплывет по воле волн, и тогда нельзя будет ничего исправить. Он видел, что Даша – просто напуганный жизнью зверек, который вырос в запредельных условиях. Илья пытался растопить лед во взаимоотношениях дочери и матери. Пытался войти в контакт с Дашей, но та, как улитка, пряталась в свой домик при каждой его попытке.

– Даша – моя расплата, мой грех и моя совесть… ею я плачу по счетам… – часто говорила Галя.

– Нельзя так говорить, – отвечал Илья. – Если ты сама уже смирилась с этим, не надо дочке показывать этого примирения. У нее ведь вся жизнь впереди. Дашу надо подтолкнуть, иначе она так и будет стоять у черты, не решаясь, а точнее – боясь переступить порог, разделяющий вас. Она наверняка боится привязаться к тебе, она ведь выросла без тебя… Сама понимаешь, родного человека никто не заменит. Мать она и есть мать, только многие это слишком поздно понимают. Ты должна бороться за нее, иначе окончательно можешь ее потерять!

– Я ее уже потеряла…

– Нет. С этим я не согласен! Не надо раньше времени сдаваться!..

Но у Гали не было сил. Она не знала, что ей делать, как быть. С каждым днем становилось труднее терпеть Дашины выходки. Галя стала замечать, что Даша стала приходить домой поздно и подозрительно возбужденная.

Стараясь гнать мысли о плохом, Галя шла со смены домой. Зайдя в комнату, она увидела страшную картину: растрепанная Даша сидела на краю подоконника, свесив ноги на улицу… Галя вскрикнула от ужаса, и Даша стала соскальзывать вниз… Через мгновение послышался глухой звук падения тела. Подбежав к окну на не гнувшихся ногах, Галя увидела, что дочь лежит, распластавшись на газоне. Перед ее глазами все поплыло, и она потеряла сознание.

В больнице, куда скорая привезла Дашу, Гале сказали, что падение с высоты четвертого этажа, да еще под наркотическим воздействием, не останется без последствий. Можно сразу сказать, что одними шишками тут она не отделается. Галя вся скукожилась от происходящего, застыла и онемела. Она только смотрела на всех широко раскрытыми глазами, в которых виднелся весь ужас произошедшего.

В Библии сказано, что за грех родителей, расплата настигает до десятого колена… «Если виновата я, то и наказывай меня! Не надо мучить невинную душу… – думала Галя. – Ведь я, получается, сломала жизнь своему ребенку, из-за меня Даша ступила на этот путь! Из-за того, что она была оторвана от меня, из-за того, что меня не было с ней в нужный момент рядом…» Ребенку важно знать, что он любим, что его поймут, что он нужен… Не получая всего того, в чем он нуждается в годы становления личностных качеств, он зачастую становится тем, кем он становится. Образовавшуюся таким образом душевную пустоту он заполняет всем, чем придется. Если ребенка не научить быть человеком, он не сможет быть им. Только добро способно на это, но добра-то в нужное время и не было. Мы зажимаем добро в себе, боясь растратить его на других. Душевность и человечность стали дефицитом… Что же ждет человечество в будущем?.. Как жаль, что у нас становится больше изломанных судеб, неуверенных в себе людей, неприкаянно плутающих в поисках своего «я»… Может, в наших силах изменить хоть что-то? Да, и надо начинать с себя, со своей души.

…Галя сидела у кровати дочери и плакала. Плакала от бессилия хоть что-то исправить…

– Ма-ма, мамочка… – прошептала Даша и попыталась рукой достать Галину руку.

Галя, улыбнувшись сквозь слезы, взяла Дашину руку и прикрыла ее ладонь своей.

– Мама…

Одинокая птица

До начала занятий в институте оставалось еще полтора часа свободного времени, и Иван решил это время повести в маленьком заснеженном сквере у здания института. Ему в последнее время все не удавалось побыть одному, чтобы трезво обдумать происходящее в его жизни. А он должен был разобраться во всем и понять, где и когда он допустил ошибку, последствия которой неотвратимо затягивало его в житейское болото семейных неурядиц.

С Лялей Иван познакомился в больнице, где проходил курс лечения. Чем она тогда привлекла его – он до сих пор не может понять… Пухленькая, как сдобная пышечка, с коротко стрижеными волосами, с правильными чертами лица и с миниатюрным кукольным ротиком, она едва доставала ему до плеча. Вроде бы тогда случайно подошел, разговорились, хотя был он не из говорливых, и с тех пор были вместе до самой выписки.

В армию Иван не попал по состоянию здоровья: сильная близорукость и больная печень после перенесенного в детстве гепатита. В школе он был самым тихим учеником, избегал различных потасовок и драк, но часто бывало, что ребята постарше и посильнее щедро отпускали ему подзатыльники.

Учился он средне. Точные предметы ему давались легко, а вот с остальными бывало и туговато. После десятилетки пошел на завод учеником токаря, повышал разряды, считался хорошим рабочим, увлекался техникой. По характеру спокойный и уживчивый, но, как говорили старший брат и сестренка, слишком уж мягкотелый – ни рыба, ни мясо, готов идти туда, куда ветер дует… Наверное, были они правы, ведь иначе Иван давно нашел бы выход из создавшегося положения. Другой на его месте наверняка ушел бы из такой семьи (впрочем, семьей это сосуществование и не назовешь), а вот он – не может. Детей ему жаль, да и Лялю… кому она такая нужна? – Второго дурака, такого как он, пожалуй, в целом мире не сыщешь! В тот год сестренка замуж вышла, ну и он решил скоропалительно жениться. Без всякого предупреждения привез Лялю к родителям, и через месяц они сыграли свадьбу.

Родители Ивана ничем не показывали своего недовольства, помогая им, как и семьям брата и сестры. Да и поначалу все было вроде хорошо. Иван работал, а Ляля кончала кулинарное училище. Жили они у Лялиной тетки в малогабаритной однокомнатной квартире, где кроме них еще проживала незамужняя старшая сестра Ляли – Валя. Тесно было жить вчетвером, и, так как у них ожидалось прибавление в семействе, а перспектив на получение квартиры не было, Иван решил поехать к брату (тот работал на автозаводе и давно звал к себе), – там была возможность получить жилье. Оставив жену на попечение ее тетки и сестры, Иван уехал. Устроившись на работу, подыскал на время, до получения жилья, частную квартиру и, когда Ляля вышла в декретный отпуск, привез ее к себе.

На работе Ляле приходилось поднимать тяжелые кастрюли (теперь-то Иван понимает, что в училище ничего другого делать она не научилась, несчастные макароны и то у нее подгорают до такой степени, что в рот не возьмешь!) и потому она часто оказывалась в больнице. Это в конце концов сказалось и на здоровье ребенка. Девочка родилась чахленькой, беспокойной, плохо брала грудь и буквально сутками не закрывала рта, надрываясь от собственного крика. Иван ночами не спал, успокаивая свою дочурку и тут же, у кроватки, дремал… Утром, не выспавшийся, наскоро закусив бутербродом и запив его сладким чаем, бежал на работу.

После смены Иван снова спешил домой, где в ванной, вызывая недовольство соседей (к тому времени он с семьей уже жил в малосемейке), его ждала груда пеленок и ползунков… А Ляля ночами спокойно спала, даже головы не подымала на плач своей малютки, не утруждая себя не только стиркой, но и прочими домашними делами. Иван, жалея ее, молчал, думая в начале, что Ляля очень слаба здоровьем, и стал делать все сам. До женитьбы ему работать по дому не приходилось: стирала и готовила мать, домашние дела выпадали больше на долю старшего брата и сестренки, Иван же рос очень болезненным. Вот он и делал снисхождение Ляле, как делали когда-то снисхождение Ивану его родители. Через год, не выходя из декретного отпуска, Ляля родила Ивану сына.