Владимир Басов. В режиссуре, в жизни и любви

Все готовились ко вступлению во взрослую жизнь. Только вместо рабочих спецовок, театральных костюмов и медицинских халатов время выдало всем им одну униформу – защитного цвета. Вместо пальто и костюмов мальчишки и девчонки надели шинели и вместо институтов и фабрик оказались в окопах и медсанбатах.

На следующий день Владимир Басов, как и многие его одногодки, отстоял очередь в военкомат и записался добровольцем. Он ушел на фронт и прошел всю войну, всю ее страшную школу – воевал под Ельней, командовал артиллерийской батареей, стрелял сам и попадал под огневые налеты с той стороны, не понаслышке знал, что такое, когда бомбят твой эшелон. Он служил и в штабе, и воевал на передовой, на самом горячем переднем крае. Составлял оперативные карты, мотаясь и в холод, и в грязь, и в жару по проселкам и бездорожью. Голодал, терял друзей. Знал пот строевой подготовки, мозольные волдыри на ногах от неумения правильно навернуть портянки. Была борьба с самим собой, со своей слабостью и страхом. Была смерть, кровь, госпитальные койки – на войне Басов был серьезно контужен, и последствия этого не раз сказывались уже в мирное время.

Он помнил войну, как в кино, эпизодами. Вот вызывают в штаб дивизии: три километра в одну сторону, столько же – обратно, чтобы снова оказаться в землянке, где смешались люди и нехитрые солдатские пожитки, где горят самодельные светильники из снарядных гильз. Или вот зарисовка: на фронте о противнике говорили «он» – он пускал ракеты одну за другой («Вот, гад, светит!»), и они горели, освещая пространство на многие километры настолько, что можно было и читать, и писать. Мертвенно-зеленоватый свет войны. А вот воспоминания о бомбежке эшелона: налетели самолеты, и новички просто посыпались врассыпную из теплушек с притормозившего состава, засветились на белом снегу, и панику остановил комиссар – казалось, невозмутимо-спокойный, всеведущий, сильный. Он многие жизни спас тогда этим своим жестким «Назад!».

Еще Басов на всю жизнь запомнил очередь на скамейке у пункта связи, и, хотя артиллеристов всегда называли «богами войны», в бою они во многом зависели от точной и своевременно полученной информации, от связистов. Связисты сидели в штабе – молча ждали своей очереди, чтобы идти «на обрыв», и также молча уходили в ад боя, чтобы проползти по проводу связи до поврежденного места и, исправив его, постараться вернуться домой.

Возвращавшийся садился уже с другого края «очереди», и на новое повреждение шел следующий связист. И часто за время затяжного боя Басов видел, как, словно в детской считалке, редела «скамейка» – «из семерых остаются шестеро, пятеро, четверо, трое…». Это была очередь на смерть, но она была на войне законом и строго соблюдалась.

И первая встреча с врагом – не отвлеченным противником на передовой, а глаза в глаза, когда допрашивали немецкого офицера, попавшего в плен вместе со своим денщиком. Басов вспоминал позднее, что ему странно было видеть, как подчиненный продолжал соблюдать субординацию так же строго, ухаживая за своим офицером, как будто бы не было плена и правила войны не изменились совсем…

В двадцать лет Владимир Басов получил медаль «За боевые заслуги». День Победы он встретил в чине капитана, встретил на марше – в Прибалтике, под Либавой. Вспоминал, что услышали стрельбу и не поняли, что это уже салют.

Армия, которую он узнал в те годы, вдруг соединилась с воспоминаниями детства. Басов видел, как поддерживала и часто спасала дисциплина. Искренне восхищался, как даже в самые страшные дни люди умудрялись обжиться – успевали подшить чистый воротничок и побриться, а кобуру офицеры носили чуть щеголевато – немного сзади. Артиллеристы на войне вообще отличались – «боги войны» любили попижонить: о пистолете говорили – «пистоль», гимнастерки носили без портупеи, поверх надевали телогрейку и планшет, а на сапоги крепили шпоры – для шика. Басов восхищался и бывалыми солдатами, и кадровыми военными и поэтому, наверное, закончил краткосрочные офицерские курсы.

И после войны еще год продолжал служить в артполку. Он был уже в чине капитана и занимал должность довольно значительную, хотя и трудно выговариваемую – заместитель начальника оперативного отдела 28-й отдельной артиллерийской дивизии прорыва резерва главного командования. По сути дела он, как и отец в свое время, стал профессиональным военным, кадровым офицером и был на хорошем счету у начальства. Ему прочили успешную карьеру в армии, которая стала настоящей академией жизни для него.

Но мечта о кино еще теплилась в нем, и даже во время войны эта мечта становилась явью – как комсорг дивизиона на общественных началах он часто помогал девушкам-киномеханикам из специальной службы «крутить кино». И вот как он вспоминал об этом в своих записях, еще при его жизни опубликованных в журнале «Искусство кино»:

«…Блиндаж в шесть накатов. Великое домосидение, затишье. Из района Сухничей за Калугой мы вышли под Жиздру и Брянск. Немецкие блиндажи почти не переделывали. Только вход прорывали с другой стороны. Они любили отделывать блиндажи березой, создавали уют. Теперь это все досталось нам. С 42-го по июнь 43-го – фронтовые будни. Горластый рыже-огненный петух будил комдива. Вьется дымок из трубы. Точная линия обороны. В этом затишье случались и следующие, связанные с моей будущей профессией, эпизоды. Несколько раз в расположение нашего подразделения приезжала машина-фургон. Ее тут же ставили в укрытие поближе к передовой. Разведчики или пехотинцы в сумерках разворачивали экран почти на нейтральной полосе. Из фургона запускали фильмы. Сначала, для «затравки», какой-нибудь видовой: березы, Волга, поля… Потом еще подобный ролик. Смотрели и с нашей и с той стороны. В вечернем воздухе звуки музыки, речь разносились далеко и отчетливо. Когда аппарат перезаряжали – наступала тишина…

Вдруг на экране возникал Гитлер в сатирическом исполнении Сергея Мартинсона. Наши солдаты громко смеялись, а с той стороны прямо по экрану строчили трассирующими».

В одном из недавно публикованных его сыном Александром фрагментов дневниковых записей Владимира Басова написано: «У меня нет интригующей истории прихода в кино, какая есть у других или как иные ее придумывают. Конечно, я мог бы говорить моим зрителям все что угодно. Например, такое. Представьте себе пламя войны, окоп, обросшего солдата, лежащего в луже воды, продрогшего, голодного, отчаявшегося. И вдруг солдат замечает в синем небе большую синюю птицу. Она кружит и кружит над ним, и, боже мой, какие у нее глаза! Можно продолжить эту историю, рассказать, что в синем небе, в синеве глаз птицы мне вновь увиделась красота мира и что я дал себе слово после вой ны посвятить этой прелести жизни всего себя. И потому пришел в кино».

Все чаще среди окружавших Басова однополчан слышался один и тот же вопрос: а кем ты был на гражданке и что будешь делать после демобилизации? Кто-то собирался вернуться на свой завод, кто-то мечтал доучиться в брошенном институте. А Басов все чаще и чаще думал о ВГИКе и о своем возвращении в Москву.

И однажды направился к маршалу артиллерии Чистякову (по свидетельству самого Басова, его полк «обслуживал» академию) с разговором по душам. Они говорили долго – и о том, что армии нужны такие дисциплинированные, ответственные, закаленные в боях офицеры, и о том, что каждый человек имеет право на осуществление своей мечты. Да, армия была в те годы для Басова профессией, но вынужденно приобретенной. Наступало другое время – мирное, и к себе звала та мечта, что жила в нем с детства. Басов хотел снимать фильмы, он мечтал стать режиссером. Он чувствовал это предназначение и отстоял свою мечту.

Среди версий этого разговора есть и такая, семейная: Басов, отличный кадровый военный, активный участник художественной самодеятельности – начальник клуба бригады, мечтал создать свой драмтеатр, был представлен к очередному званию и рекомендован к направлению на учебу в военную академию. Басова вызвали к генералу, и тот сообщил ему о новом назначении – его посылали учиться в Москву, чтобы в будущем «стал генералом». Но Басов смело ответил: не хочу быть генералом, хочу быть кинорежиссером. И генерал, знавший о мирных увлечениях подчиненного, – Басов прекрасно рисовал, многие однополчане видели его рисунки-наброски, сделанные после боя, – поставил Басову условие: «Нарисуешь мой портрет так, чтобы он мне понравился, отпущу тебя во ВГИК». Говорят, что в тот раз Басов так старался «угодить», как, наверное, никогда до этого в жизни. И картина вышла такой, что генерал махнул рукой – твоя взяла, езжай!

Ему разрешили демобилизоваться. От радости все полагавшееся ему выходное армейское пособие Басов потратил на проводы. Гражданское пальто пришлось покупать на проданную на рынке шинель. И в 1946-м, осенью, он вернулся в Москву – возмужавшим, подтянутым, закаленным. Война для Владимира Басова закончилась, но осталась в памяти и в сердце. Его младший сын Александр рассказывал, что отец, слушая, как о войне травил байки друг и коллега Зиновий Гердт, всегда говорил: «Врет все, врет, не так было».

Из «залитованных» самим Басовым рассказов – о разбомбленном вагоне со сгущенкой, которой весь отряд потом несколько месяцев питался, байки о том, как долго прятались с генералом от немецкого снайпера, а потом оказалось, что все это время принимали за выстрелы звук пастушьего хлыста из соседнего лесочка, и о том, как разгонял стаю птиц, чтобы под обстрел не попали, и о том, как суровой зимой закладывали щели блиндажа трупами немецких солдат…

И возможно, именно потому, что война никогда не уходила из его головы и его сердца, в его фильмах практически не было той войны, которую он видел сам, – нет ни окопов, ни страшной крови и непоправимых потерь, ни шквала пулеметного огня, ни прокуренных, задымленных и промерзших землянок. Он слишком все это помнил, слишком явственно и живо всю свою жизнь…

В сентябре того же года Басов уже сидел за столом в студенческой аудитории ВГИКа. Вопрос, на какой факультет поступать – актерский или режиссерский, решился сам собой – тогдашний курс был набран в объединенную актерско-режиссерскую мастерскую одного из ведущих мастеров отечественного кинематографа Сергея Юткевича, а с 1949 года его эстафету подхватил другой «живой классик» и выдающийся кинорежиссер – Михаил Ромм. В тот год почти все поступившие были такими же, как и Басов, – в поношенных гимнастерках с орденскими планками, нашивками боевых ранений и шевронами армейских званий. Они все были похожи – примерно одних лет, слишком рано повзрослевшие, обветренные военными непогодами и невзгодами, с красноватыми, огрубевшими руками, много курили и жаждали знаний, вбирая их допьяна, с совершенно сумасшедшим энтузиазмом.

Кинорежиссер Владимир Наумов так вспоминал о ВГИКе тех лет: «Все студенты, несмотря на небольшую разницу в возрасте, очень четко делились на две группы – «солдат», тех, кто вернулся с фронта, и нас, недавних школьников, которых называли «штатскими рябчиками». «Солдаты» все ходили в военных гимнастерках и сапогах, а Басов был среди них одним из самых ярких. Офицер, бравый, подтянутый. Всегда ходил, как струнка».

С Басовым вместе на курсе учились будущие звезды отечественной режиссуры – Григорий Чухрай, Тенгиз Абуладзе, Реваз Чхеидзе, Виталий Мельников… Среди других однокурсников – И. Гурин, Я. Базилян, М. Корчагин, актеры Ю. Саранцев, Р. Муратов, В. Беляева, Н. Агапова, И. Косых, Р. Макагонова… Курсом младше учились режиссеры Владимир Наумов, Александр Алов, Марлен Хуциев, Лятиф Файзиев, Сергей Параджанов, Феликс Миронер, Григорий Габай…

Для Басова и его однокурсников эрудит, человек энциклопедических знаний, прекрасный художник, замечательный оратор Сергей Юткевич был и предметом школярского обожания, и образцом для подражания. Юткевича всегда отличал тонкий вкус к дорогим и элегантным вещам, и на окружавших он – порою во вред себе – производил впечатление сибарита, интеллектуала, «белой кости». Юткевич завораживал студентов своими лекциями, отличавшимися глубиной и ясностью изложения. Умением околдовывать собеседников славился и Михаил Ромм, потрясающий мастер показов. И Юткевич, и Ромм – создатели легендарных фильмов (соответственно – «Человек с ружьем», «Бравый солдат Швейк» и дилогии «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году») и настоящие профессионалы – обладали непререкаемым авторитетом у своих учеников. Именно у них пять таких, показавшихся стремительно пролетевшими, лет будущие режиссеры учились, постигая азы профессии.

Обычно, разбирая творчество того или иного художника, первым делом отмечают, у кого он учился, а уже потом определяют степень самобытности и самого творца. И, говоря о Владимире Басове, можно было бы, наверное, сказать, что от Юткевича – склонность к эксцентрике и гротеску, от Ромма – почти хроникальная графика построения кадра, от Юткевича – эмоциональная плотность атмосферы картины в целом, от Ромма – почти обнаженная авантюрность интриги. От Юткевича – одно из главных наставлений в режиссуре – уметь жить и думать между картинами. От Ромма – наука терпения, преподнесенная в тезисе «Даже если удалось выполнить четверть из того, о чем мечтал, то уже счастье».

С Юткевичем еще во время учебы Басову удалось поработать ассистентом на его картине «Пржевальский» – как он сам подчеркивал, «именно работать, а не быть на «побегушках». Картину снимали во Владивостоке, Басов и его друг Мстислав Корчагин занимались подбором реквизита. Джанет Тамбиева, многолетний второй режиссер Владимира Басова, познакомилась с ним на съемках именно этого фильма. Она вспоминала: «Юткевич очень ценил режиссеров-«солдат», они были, как говорится, на вес золота, и поэтому не только рабочее, съемочное, время, но и любую свободную минуту он стремился использовать, чтобы научить своих недавних студентов как можно большему в реальной практике своей профессии. Он вообще любил учить, у него была педагогическая жилка, он всегда хотел передать свой опыт и любил людей, которые стремились к знаниям. Юткевич много с ними – Басовым и Корчагиным – работал, и, наверное, порою был в этом стремлении слишком настойчивым, потому что Басов частенько над этим стремлением учителя посмеивался. Но делал это без злобы, любя, Басов очень уважал Юткевича, а Юткевич всегда говорил ему: «Вы там, молодежь, не очень-то бросайтесь советами, потом будете режиссерами, все поймете, что к чему говорится и делается». Они были очень разные по темпераменту: Басов – быстрый, смешливый, Юткевич – обстоятельный, спокойно излагающий. Но одно у них было общим – это умение давать точные оценки людям и их возможностям. Юткевич мог увидеть на столе в репетиционной книгу, спросить – чья она, и сразу же ставил диагноз: «Вам, Джанет, читать такое грешно – тратите попусту силы и мозги», а если книжка оказывалась чтивом кого-то другого – того, кого Юткевич оценивал иначе, он говорил – пусть читает, это его или ее».

Юткевичу Басов обязан тем, что за годы учебы не растерял, а приумножил свое актерское мастерство – прекрасный педагог, Юткевич старался развивать и этот дар талантливого студента. Ромм до конца своей жизни опекал Басова – поддерживал его режиссерские начинания на худсоветах «Мосфильма», помогал и словом, и делом. Михаил Ромм открыл для Басова, быть может, главное для кинорежиссера свойство произведений Льва Толстого – «особого рода кинематографичность», и под влиянием этого «открытия» в студенческом дневнике Басова появилась такая запись: «Анна Каренина» – вот учебник режиссуры, который стоит всех режиссерских изысканий, вместе взятых. Думаю я, что играть Толстого – это актерское счастье, мечтаю о роли Каренина».

И ведь еще были рядом, практически в то же время творившие, – Эйзенштейн, он некоторое время вел у Басова и его коллег семинарские занятия, Пудовкин, Довженко, Пырьев… И был сам Басов, о котором хорошо знавшие его люди говорили, что, едва начались первые практические занятия во ВГИКе, у однокурсников возникло стойкое убеждение, что Басов пришел в кино уже готовым профессионалом. Это отмечали и те, кто впервые сталкивался с ним на съемочной площадке, – коллеги не могли припомнить случая, чтобы Басов хотя бы однажды проявил некомпетентность в том, что касалось кинопроцесса, и чтобы кто-нибудь получил от него недостаточно четко сформулированную творческую задачу.

Можно с уверенностью сказать, что дары учителей попали на благодатную почву, – Владимир Басов обладал настолько богатой природой собственного творческого «я», что схожесть с теми или иными чертами и качествами его педагогов правильнее было бы отнести к совпадениям и назвать резонансом. Еще студентом Басов производил впечатление полностью состоявшейся личности, «обреченной» на успех в своей профессии.

В годы учебы он настойчиво искал свою тему, но в разработках курсовых по-прежнему доминируют фронт и война, – Басов снова и снова описывает ночные переправы и атаки в зимнюю стужу, когда кожа примерзала к металлу орудий и от холода останавливалось сердце. И даже его студенческая разработка экранизации «Мартина Идена» начиналась со слов о Победе.

И поэтому главные герои его фильмов – ровесники, поколение тех, кто прошел войну, кто вернулся домой с разбитым сердцем, надорванным здоровьем, взорванной нервной системой, но с таким горячим желанием жить и любить! Война словно зарядила их фантастической жаждой жизни, и поэтому их творческое горение вполне было сопоставимо с самосожжением. Такой силы был внутренний накал и обостренность чувств.

И поэтому для главного героя басовской «Тишины» жизнь была продолжением сна, в котором шел смертельный бой из его недавнего, неостывающего прошлого, – оглушительный свист пуль и разрывающихся буквально над головой снарядов, опрокинутое небо в пороховых облаках и нечеловеческий крик – то ли от боли, то ли от невозможности дольше поддаваться страху. Война жила в каждом эпизоде. «На рынке» – среди «продавцов» глаз оператора, ведомого режиссером, выхватывал из толпы лица бывших фронтовиков. Они стыдятся своего быта – подняты воротники пальто, низко на лоб надвинуты шапки, они продают свою «честь», свою славу – командирские часы, боевые награды, солдатские ботинки, гимнастерки. Это – последствие той войны и начало новой – бой за выживание в мирной жизни.

Герои «Тишины» так похожи на самого Басова, каким он остался на фотографиях военных лет, – улыбающийся молоденький лейтенант в ушанке и шинели. Улыбающийся – чтобы мама видела и помнила его радостным и счастливым, и несколькими годами позже уже капитан – воротничок под горло, прямые плечи и тоже – улыбка. И совсем не улыбчивые глаза, в глубине которых спрятано то, что осталось только для «внутреннего пользования», только для себя и тех, кто знает не понаслышке, что такое война.

Это война поднимала уже взрослого Басова каждый год ранним утром 21 июня, чтобы ехать в Суздаль и там встречать рассвет в память о былых сражениях. Это неутихающее чувство войны заставило загореться его глаза, когда, уже в мирное время, оказавшись у когда-то поверженного Рейхстага, Басов столкнулся с проявлением того зла, с которым когда-то воевал. Михаил Ульянов вспоминал, что киногруппа фильма «Битва в пути» получила редкую по тем временам возможность – в начале 60-х – попасть в Западный Берлин. Чего только не сделаешь ради Владимира Басова! И советский посол организовал для режиссера и его спутников поездку к Рейхстагу. Но, подъехав к зданию Рейхстага, их машина едва разминулась с профашистски настроенными молодыми людьми. И у Басова тогда на лице появилось «военное» выражение – как перед боем: и азарт, и отчаяние, и решимость. «Неужели опять война?» – спрашивал Басов и в том памятном 68-м, когда по стечению обстоятельств оказался в Праге в те дни, когда в город снова вошли советские танки и с неба город штурмовал краснозвездный десант. Валентина Титова, сопровождавшая Басова в этой поездке – семья мечтала отдохнуть и приехала в Чехию в отпуск, – рассказывала, что Басов вел себя, как человек, попавший в плен. Он двое суток, пока не прояснилась ситуация, не спал и не раздевался – был собран, был готов. К чему? Он ответил тогда жене, беспокоившейся за его самочувствие и просившей Басова лечь и хотя бы немного поспать, жестко, по-солдатски: «Если нас повесят или расстреляют, я не хочу висеть на заборе со спущенными штанами». В тот раз он не шутил, он был серьезен – речь шла о войне, а с этим не шутят.

О войне – «Возвращение к жизни». Но это взгляд – с другого берега, с чужого, из-за плеча лесного братства «серых волков», откуда вышел главный герой фильма Арно, безуспешно пытавшийся найти пристанище своим детским иллюзиям о благородных разбойниках среди тех, кто совсем для этой роли не подходил.

И «Щит и меч» – о войне, об одиночестве человека на войне. О том, что на войне каждый, кроме приказа, еще и сам принимает решение, и сам идет вперед, навстречу подвигу и смерти. И глубоко личное – появление матери Белова—Вайса в финале фильма: отзвук темы дома, родного гнезда, из которого лихая година «выбила» недавнего школьника. Потому что составная часть войны – письма домой, матери, и ответные весточки от нее, то, что поддерживало и спасало от отчаяния, – «ее слова, ее верящие глаза, ее рука, незримо ограждающая от плохого и ненужного и помогающая жить». Александра Ивановна собирала все, написанное сыном о войне, подшивала конверты и треугольники в специальную папку, часто перечитывала и сквозь слезы улыбалась своему материнскому счастью – Володя вернулся с фронта живым, он сделал первые шаги навстречу своей мечте, он снова начал улыбаться и захотел быть счастливым.

Глава 2

Первая попытка счастья

Во ВГИКе Басов был фигурой заметной, и не только потому, что обладал запоминающейся, характерной внешностью. Он оказался наделен даром влюблять в себя людей, и даже завистники обожали его шутки и импровизации. Басов буквально фонтанировал идеями, его творческая фантазия отличалась поразительным правдоподобием, превращая самые немыслимые этюды в реалистически-живописные портреты, словно подсмотренные с натуры. И часто – действительно подсмотренные. Уже через несколько дней после своей первой лекции перед студентами в коридорах и аудиториях появился еще один «Юткевич» – на этот раз в исполнении студента Владимира Басова, узнаваемый под грохот аплодисментов пораженных столь фантастически достоверным перевоплощением первокурсников. Но в смехе, который сопровождал это «представление», не было ничего злого или обидного для обожаемого всеми профессора – Басов показывал мастера, его манеру ходить, одеваться, преподносить слово на лекциях с такой любовью и восхищением перед талантом и знаниями прекрасного педагога, что его реприза только прибавляла Юткевичу популярности.

Басов обладал умением любую творческую мимолетность превращать в произведение искусства. Он был невероятно талантлив и в профессии, и в общении с людьми. Друзья отмечали его удивительную по тем и последующим временам смелость суждений, прямоту и резкость высказываний по самым больным вопросам в профессии и в жизни. О нем говорили, как о бесстрашном человеке, чьи оценки (в том числе и самого себя, даже будет точнее сказать – начиная с самого себя) порой оказывались на грани той насмешливости, что принято называть убийственной. Он был остроумен, и в разговоре проявлял непредсказуемость импровизации.

Михаил Швейцер, с которым Басова связывала настоящая, долгая дружба, в свое время вспоминал о Басове: «Потомственный русский интеллигент, Басов глубоко вобрал в свой нравственный состав чувство чести и личного достоинства, верность долгу и идеалу, милосердие и отзывчивость к чужим трудностям и бедам, переходящие в готовность помочь человеку, защитить правое дело… В сложные времена Басов позволял себе говорить то, что думал о жизни и об искусстве. А иронизировать по поводу, скажем, «Клятвы», «Падения Берлина» или «Незабываемого 1919-го» было небезопасно. В мрачные дни борьбы с «космополитизмом» Басов был единственным, кто пытался защитить своего учителя Юткевича, подвергшегося травле и изгнанного из ВГИКа».

Смелость Басова доходила и до, казалось бы, недосягаемых вершин – кинорежиссер Лев Кулиджанов рассказывал, что одной из самых блестящих актерских пародий в исполнении Владимира Павловича был капустнический портрет генералиссимуса.

Басов изображал Сталина настолько похоже и вместе с тем остро, гротесково, что в памяти коллег сразу же всплывал другой образ, созданный – правда, на экране – другим великим артистом, поклонником которого был Басов, – Чарльзом Спенсером Чаплиным.

И вместе с тем все отмечали, что, быть может, не самыми заметными, но характерообразующими чертами его натуры были внутренняя скромность и порой даже стеснительность, всегда стоявшие на страже излишней откровенности.

Наверное, неудивительно, что блестящий острослов и артистичный молодой режиссер производил неизгладимое впечатление на женскую половину своего потока во ВГИКе, несмотря на свою несовершенную внешность. Басов знал за собой этот дар, но никогда не был «ходоком». Он просто влюблялся – так же спонтанно, как импровизировал. И влюблялся, по свидетельству однокурсников, по-честному, намертво. А влюбившись, вел себя, как настоящий мужчина, – женился с надеждой прожить в этом единении, как в сказке – долго и счастливо.

И поэтому, наверное, никто не удивился, что, вернувшись на второй курс после летних каникул, Басов в ответ на вопрос «кто и как провел лето» ответил: отдыхал в окрестностях Куйбышева.

Родом из Куйбышева – Самары – была одна из самых заметных и красивых девушек актерской части курса Роза Макагонова.

Ее коллега, актриса Татьяна Конюхова, тоже учившаяся во ВГИКе (на курсе В.В. Ванина), но поступившая на актерский факультет двумя годами позже Басова и Макагоновой, так вспоминала о первой «кинолюбви» Владимира Басова:

«Впервые я увидела Розочку на фотографии. Шла экзаменационная сессия, я готовилась к зачету по операторскому мастерству, который был обязательным и для актеров, и просматривала альбомы учебных работ ребят с операторского отделения – подборками фотопортретов был просто завален один из столов в библиотеке. Я взяла наугад первый попавшийся альбом, открыла и на первой же странице увидела потрясающе красивое лицо – лицо очаровательного ребенка. Все было ангельски белоснежное – фон, облако волос, личико. Так красиво! Под фотографией наклеечка-подпись – «студентка актерского факультета Роза Макагонова». Я не поверила глазам – это какое-то чудо: передо мной был совершенный ребенок – чистейшая улыбка, ротик херувима, венчик волос… Два огромных листа в альбоме запечатлели в разных ракурсах лицо, от которого нельзя было глаз оторвать.

Наша следующая «встреча» уже была реальной. Я снималась на Киностудии им. А. Довженко в фильме «Судьба Марины». На одной из репетиций открылась дверь в павильон, и кто-то спросил разрешения войти. По вмиг осветившемуся лицу режиссера я поняла, что произошло нечто необыкновенное, – он так радовался кому-то пришедшему, что в его вежливом «Да-да, можно, входите, пожалуйста!» восклицательные знаки нужно было ставить за каждым словом и даже слогом. Я повернулась, чтобы разглядеть, кто же это пришел на пробы, и увидела то самое лицо – Роза Макагонова! Настоящее солнышко – золотистая головка, точеная фигурка, нежнейшая, умиротворяющая улыбка: олицетворение изящества и женственности. Под нашими восторженными взглядами – наверное, мы все на съемочной площадке как-то уж очень рьяно рассматривали вошедшее чудо – Роза смутилась и засмеялась совершенно необыкновенным нежным звуком, так, наверное, звенят волшебные колокольчики.

Неудивительно, что ее сразу же утвердили на роль Настуськи – озорной девочки-«селяночки». Это было точнейшее попадание в образ: когда Роза в следующий раз появилась на съемочной площадке уже в костюме – с косичками, в ситцевом сарафанчике, то это действительно была девочка-подросток. Озорная, легкая, как дуновение ветерка».