Память. Часть1

– Он и так ребёнок ещё, – ответила Калина. – И что же делать? Как лечить?

– Уже поздно. Горло всё плёнками затянуто.

– Как поздно? Сделайте что-нибудь!

– Я ничего сделать не могу. Говорят, что где-то в Америке уже есть сыворотка от дифтерии, но не у нас. – Стах беспомощно развёл руки.

– Но вы же врач, сделайте что-нибудь! – схватила его за руки Калина.

– Что я могу сделать! – закашлялся от громкого возгласа Стах.

– Если там плёнки, их что, убрать нельзя? – сквозь слёзы кричала Калина.

– Обычно делают трахеотомию, – ответил Стах.

– Что это такое? – уточнила Лада.

– Разрезают гортань.

Их разговор прервали хрипы больного. Воздух уже почти не проходил через горло.

– Режьте скорее! – кричала Калина.

– Я не врач, я ветеринар! Я никогда этого не делал. Животные не болеют дифтерией!

– Он всё равно умрёт, Стах. – тихо промолвил Якуб, и все затихли.

Стах посмотрел на посиневшего пациента. Навредить ему уже было невозможно.

– Шансы очень малы, даже если я смогу… – начал фразу Стах, но Калина прервала его.

– Быстрее! Он не дышит!

Стаху ничего не оставалось, как начать операцию. Калина выпроводила из дома своих подруг. Стах комментировал вполголоса свои действия, вероятно, чтобы успокоиться.

– Я должен найти перстнещитовидную мембрану.

Стах поставил палец на кадык юноши, затем соскользнул вниз до следующей выпуклости.

– Так, это перстневидный хрящ, а углубление между кадыком и перстевидных хрящом и есть перстнещитовидная мембрана. Здесь будем делать разрез. Мне понадобится трубка толщиной с палец! – обратился он к Калине. Калина быстро убежала в сени и вернулась с трубкой, видимо сняв её с самогонного аппарата, судя по запаху. «Хорошо, если от самогонного аппарата, стерильная», – промелькнула мысль у Стаха.

Он сделал надрез на коже, раздвинул её, затем сделал надрез на показавшейся под кожей мембране. Пациент к этому моменту уже не дышал, и пульс его остановился, но как только Стах вставил в надрез мембраны трубку, парень вздохнул, но , к сожалению, этот вдох оказался единственным.

Стах приказал Калине делать искусственное дыхание через трубку, а сам приступил к массажу сердца. Теперь и самому ветеринару стало плохо от переживаний и собственной болезни. На помощь пришёл Якуб, он попытался повторить движения друга. Стах поправил расположение его рук и стал руководить реанимационными действиями людей очень далёких от медицины.

Завадский уже не верил в положительный результат, но Калина просила Якуба продолжать, и сама не прерывалась. И, как ни странно, их усилия увенчались успехом: пациент задышал, сначала слабо и прерывисто, затем всё активнее и более размеренно.

Стах сполз на пол со скамьи, на которой сидел, и потерял сознание. Якуб и Калина растерянно стояли рядом с двумя больными и не знали, что делать дальше. К счастью, обморок поляка был недолгим, он пришёл в себя, но был очень слаб. Калина постелила ему постель и попросила пожить в её хате, рядом с прооперированным. Ей страшно было остаться с ним одной, боялась, что может что-нибудь случиться, а она не сможет помочь больному. Якуб тоже остался.

Вскоре все мужчины уснули, а Калина подходила то к немцу, то к Стаху, проверяя дыхание. Ей казалось, что все они престанут дышать, если она не будет за ними следить.

Она держалась несколько часов, но затем опустилась на лавку, уронила голову на стол и уснула, но и во сне она слышала дыхание сначала одного, затем двоих, троих, а затем сотни человек. И там, во сне, она должна была за всеми уследить, никого не пропустить, услышать дыхание каждого.

23. Страсть

Саша закончила доить корову, поднялась, вытерла руки о фартук, приподняла ведро и чуть не уронила его. Семён подошёл к ней тихо, схватил за плечи, зарылся лицом в её волосы. Саша тихо охнула и замерла, не смея пошевелиться. Именно об этом она мечтала столько раз. Обнять его за плечи, зарыться в его волосы, прижаться к нему всем телом, вдохнуть его запах и раствориться в нем. Он сделал это первым.

Он прижал её к себе с такой властной силой, что она потеряла волю, дар речи, мягко припечатал её к груди, будто хотел оставить при себе навсегда. Поцеловал шею, отодвинув косу, и этот простой жест свёл её с ума. Волна пробежала от макушки до пяток, ноги подкосились, голова пошла кругом, она заскрипела зубами, чтобы не застонать. Не думала она, что это когда-нибудь случится, запрещала мечтать себе, прятала свои желания в потаённые уголки души, но рвались они наружу, и не было сил сдержать их. Но это была бы не Саша, если бы она позволила чувствам взять верх над разумом. Она преодолела колдовское очарование, стряхнула с себя бесовский морок.

– Ты что творишь? – крикнула Саша, прерывая тишину омута, в которую её засасывала предательская природа.

– Не могу больше без тебя, – проговорил, задыхаясь, Семён.

– Ты ж даже не смотрел на меня. Я ж не в твоём вкусе. Худая, длинная. Ты ж со всеми ласков был, кроме меня. Я думала, ты меня ненавидишь, – закрыв глаза, чтобы не видеть его, чтобы не проявить слабость, не соблазниться, прокричала Саша.

– Понравилась ты мне сразу, как с лодки спрыгнула, как синяя вся из воды вылезла. Никогда таких гордых и строптивых не видал, – объяснял Семён, снова подбираясь к ней, как паук.

И не было мочи из его сетей выпутаться, так сладко замирало всё, так заходилось всё тело в предвкушении, в предчувствии, немыслимые дали будто распахнулись перед ней, полные света и неги. Не пойти нельзя. Рай там. Счастье там неземное. Она дошла до черты, и казалось, обратно уже не переступить, уже ушла с головой в этот омут, позволила ему, пауку этому хитрому, Семёну, подойти, обнять.

А прикосновение, как яд, как путы, обволокли мгновенно всю, связали по рукам и ногам, сердце ухнуло вниз и колотилось где-то там, за пределами тела, глаза смотрели в глаза, и был этот гипнотический взгляд страшнее всего.       Испугалась она. Себя испугалась, не его. Что-то незнакомое происходило с ней, с её телом, с её душой, будто и нет уже у неё никакой души, и тела уже нет. Одна ниточка только – взгляд, а остальное попало в сети. Забилась она в его руках, затрясло её, толи в муках, толи в экстазе, оттолкнула его, побежала было, но споткнулась, упала и не смогла встать.

А он стоял растерянный, не смея двинуться с места, не смея прикоснуться. Не знал он, что делать. Столько баб у него было. Он был так уверен в себе, а тут растерялся. Вот она лежит перед ним беззащитная, слабая, в полуобмороке, явно влюблённая. Её желание он чувствовал кожей, но прикоснуться к ней он не смел. Запредельная сила её чувств, странная, необузданная, загадочная, нечеловеческая, напугала его.

Что с ней такое творится? Не мог он ни понять, ни почувствовать. Оглушило его, как водопад оглушает, и за его шумом не различить ни голоса, ни крика. Её странная реакция отрезвила его, как холодный душ после бани. Не понял он, что это было, кто она? То ли девочка ещё неопытная, то ли женщина, познавшая всю глубину человеческой страсти и силу инстинктов. Отступил Семён на шаг. Она не подняла головы. Он отступил ещё, развернулся, потоптался, не зная, что предпринять, медленно пошёл к выходу. Остановился, услышав глухой голос.