Во времена перемен

В такой обстановке мы развивались довольно успешно, раннюю спесь если она возникала, с нас сбивали быстро. Как-то в ординаторской я вслух помечтала: « Я бы хотела научиться работать одинаково правой и левой рукой», на что мне немедленно ответил Дьячков: «Ты сначала правой-то научись!» Комментарии не понадобились. А обе руки я потом настойчиво учила все-таки.

Мы часто собирались. И на все наши междусобои всегда приходил С.Ю. Он никогда не пил ни капли алкоголя. Для него всегда стояла бутылка «боржоми». Это нисколько не мешало ему искренне веселиться и требовать исполнения блатных песен и появившегося вскоре твиста, что мы с удовольствием и проделывали. Наши «субчики» могли завалиться на день рождения грозной завотделением Тамары Федоровны Томсон, невзирая на запрет, оттеснить званых гостей в уголок и устроить веселье со всем репертуаром, а назавтра выслушать изумленное мнение начальницы о наглом вторжении, но к большому удовольствию ее гостей. Теперь мы бы на это никак не решились, но молодая «шпана», как и все дети, тонко чувствовала истинное отношение к нам, что позволяло иногда преступать формальные запреты.

Много позже мы очень дружили с Тамарой Федоровной. Она была добрейшим человеком при всем своем суровом виде и поведении. Это она ассистировала мне на первой резекции желудка на втором году ординатуры, и ее «ну, для первого раза сойдет» было для меня равносильно Государственной премии. Больше значило только высказывание операционной сестры Тони, которую мы боялись, как огня: « А Людмила Федоровна научилась делать аппендицит» (цитирую дословно с сохранением стиля). К концу субординатуры каждый из нас имел на счету по полсотни аппендэктомий, пару десятков грыжесечений, ампутации и без счета обработок ран.

Операционные сестры сделали для нашего обучения не меньше, чем врачи. Среди них была наша незабвенная Настенька (Анастасия Федоровна Баева), 50 лет проработавшая в клинике. Она пришла в больницу во время войны санитаркой, медицинского образования не имела и при нас работала в операционной на самых сложных участках. Видя ее у стола, мы сразу переставали дрожать. Именно ее мы спрашивали, можно ли опускать в брюшную полость отогретую ущемленную кишку. Она отнекивалась: «врачи, ведь, уже». «Настенька, ну посмотри»! «Да ладно, опускай, страстется». И «страсталось». Во время дежурства происходил такой диалог:

– Люда! Там в приемное пьяный приходил с побитой головой. Дак я его зашила, мне жалко было тебя будить. Ты в журнал запиши.

– Настя, как зашила? С новокаином?

– Не! Под крикаином.

– Так ведь больно было!

– Ты что, он же пьяный! Еще сколь «спасибов»-то наговорил! Записать не забудь. Я и сыворотку ввела.

А наши санитарки! Это же счастье было – иметь такой персонал! Проработавшие всю войну, а многие с молодости, они как будто приросли к клинике. Зарплата у них была – абсолютные гроши. Всего и радости, что поедят больничную пищу на смене. В отделениях была чистота. Больным никто не хамил. Операционные санитарки знали дело наряду с сестрами. Им и говорить ничего не надо было. Все вовремя делали сами. И не принимайте это, пожалуйста, за старческую «ностальгию по прошлому». Так было на самом деле. За порядком следили по всей строгости правил, и старшая сестра нас не пустила бы в отделение в шерстяной одежде, не говоря уже о маникюре.

Сережа и Варя Филитовы, 1915 год

Илларион Михайлович Филитов с дочерьми Татьяной (слева) и Анной, 1930-е годы

Анастасия Ивановна Полубояринова с семьей в Кисловодске, 1914 год

Иван Илларионович Филитов во время службы в армии, 1920-е годы

Федор Дмитриевич и Варвара Илларионовна Палатовы, 1920-е годы

Мама, 1924 год

С отцом на прогулке, 1933 год

С родителями «на природе», 1938 год

Гена, Вова, Наташа и Вера Григорьевна Филитовы, 1948 год

Я с тетей Оней, 1931 год

Родители мужа: Каримджан Вахабович Вахабов и Лия Соломоновна Фридман, 1933 год

Отец с бригадой строителей, 1934 год

Улица Пермская, 156. Дворовая команда, 1934 год

Глушковы: Клавдия Семеновна, Юра и Галя («спасите от самделишной мышки»), 1943 год

С Таней Соловьевой, 1947 год

С тетей Катей Соловьевой, 1956 год

Семейство в 1973 году

9 «В» класс Молотовской средней школы № 7, 1945–1946 уч. год.

Наверху стоят (слева направо): Новикова, Герасимова, Фирсова, Миркина,

Казакова. Второй ряд: Абрамова, Лонина, Яковец, Краева, Масленникова,

Палатова, Колокольцева. Третий ряд: Гаврилова, И. Плешкова, Соломонова,

Ида Геннадьевна Соколова (классный руководитель), Тульбович, Г. Плешкова, Полынцева, Лузина. Сидят: Федорова, Баранова, Ивановская, Клопова

В школе с Милой Мейсахович, 1946 год

Антонида Елизаровна Верхоланцева,

директор школы с 1932 по 1950 год

Анна Семеновна Тимофеева,

«учительница первая моя»

Александра Ивановна Серебренникова,

директор школы № 7

с 1950 по 1967 год

Ида Геннадьевна Соколова,

учитель русского языка и литературы

Людмила Владиславовна Лебедева,

учитель математики

Нина Владиславовна Добошинская,

учитель химии

Елена Александровна Ведерникова,

знаменитая тетя Лена,

«школьная бабушка», проработала

в школе 50 лет

Учком, 1943 год. Стоят: С. Лисиц, М. Шишкина, Кратенко, Е. Казакова,

Э. Тимофеева. Сидят: М. Мейсахович, Л. Палатова, А.И. Серебренникова,

В. Колокольцева, Пирожкова

Медалисты школы № 7, 1947 год. В. Колокольцева, И. Петрова,

Т. Панченко, Н. Грабовская, Л. Палатова

«Идиоты» на Каме. Слева направо: Я. Сигал, В. Плешков, В. Колокольцева,

Р. Рутман, Г. Иванов, Л. Палатова, Г. Головков, Л. Казиницкая,

Е. Казакова, И. Плешкова

«Идиоты» у Миши Калмыкова.

С аккордеоном Слава Дашевский, 1946 год

Слева направо: Н. Сушин, В. Плешков, Л. Палатова, Л. Казиницкая

на пароходе, 1948 год

Совместный юбилей, 1967 год. Первая справа: М.Г. Замараева, математик; третья – Вера Степановна Губина, секретарь; четвертый – Вениамин Михайлович Каптерев, историк; пятая – Александра Ивановна Серебренникова

2 «Б» и десятые классы на столетнем школьном юбилее, 2004 год.

Первый ряд: Эмма Баранова, Р. Рутман, И. Плешкова, В. Колокольцева.

Второй ряд: Т. Иванов, Л. Казиницкая, С. Запенцовская. Третий ряд: К. Путилова,

А. Ширинкина, Ю. Калугин, Л. Соломоник, Л. Палатова, Т. Соломонова

На юбилее с Шурочкой, школа,

2004 год

С Татьяной Алексеевной Соловьёвой,

школа, 2004 год

На юбилее Марика (Марка Залмановича)

Фрумкина (улица Кирова, 156), 2003 год

Клуб пушкинистов в библиотеке им. А.С. Пушкина с потомком поэта Г. Галиным (в центре), 13.03.1997 года

Кем ты будешь?

1946 год

– Врачом.

– И я тоже.

1956 год

Первая группа в Медицинском институте, 1949 год. Верхний ряд: В. Одегов, В. Жуков, В. Плешков, Ю. Любимов, Н. Сушин, И. Клепче.

Второй ряд: Л. Палатова, Г. Маклецов, А. Мещерякова, Н. Хафизов, А. Постникова, К. Гейхман, А. Фридман.

Сидят: Б. Веретенников, В. Храмцова, Е. Казакова, С. Седухин, Т. Каменских, Э. Лукина, В. Косивцов.

В.Н. Парин

(1877–1947)

С.Ю. Минкин

(1898–1971)

М.В. Шац

(1890–1963)

Е.А. Вагнер

(1918–1998)

Девятая группа второго курса на практических занятиях по анатомии

На кафедре детских болезней с куратором группы доцентом

Л.Б. Красиком, 1951 год

На природе в Усть-Качке нашей группе тепло, 1973 год

Через 35 лет

Драматический коллектив курса, 1950 год

Курсовой драмкружок. Сценка из скетча, 1950 год

Группа субординаторов-хирургов на балконе клиники.

Слева направо: Л. Ивонина, В. Батаровская, Т. Адамович, А. Калинин,

И. Дранишникова. Нижний ряд: Л. Палатова, А. Юшкова, … , 1953 год

Семен Юлианович ведет политзанятие. Второй слева: доцент Я.К. Асс, ординатор

Л.Ф. Палатова, ассистент Н.В. Белецкая. Второй ряд: читает Ю. Гойдин,

Ю.А. Кушкуль, Н.П. Храмцова, С.М. Маркова, А.Я. Назаров, 1954 год

В травматологической операционной, 1954 год

Это не шпагоглотание, а кардиодилататор Штарка, 1954 год

Коллектив Окуневской участковой больницы на ее крыльце, 1955 год

Ординатор в лесу на лыжах, 1956 год

У целинной березы в ситцевом сарафане

(тот самый, в котором даже школьники не ходят), 1955 год

Во дворе на Кирова, 156, 1951 год

Завтрак «от главного врача» после дежурства («брательники жрательничают»,

В.Н. Каплин). Слева: первый – Г.Д. Парамонов, третий – Ю.А. Кушкуль,

четвертый – Г.Ф. Альянаки, 1968 год

Шаржи Григория Филипповича Альянаки

Н.М. Каганович, 1973 год

Л.Ф. Палатова, 1972 год

М.Г. Урман, 1973 год

Торакальное отделение. Слева – В.М. Субботин, В.И. Ильчишин

с В.Н. Васильевой, В.А. Брунс

Е.А. Вагнер с сотрудниками, слева направо: А.В. Ронзин, В.Д. Фирсов,

В.А. Черешнев, П.М. Бурдуков, 1970-е годы

С.В. Смоленков, А.А. Росновский, Е.А. Вагнер в клинике, 1970-е годы

Участники Всероссийской конференции хирургов 1969 года

На IV Всероссийском съезде хирургов. Слева направо: М.И. Перельман,

М.И. Кузин, Е.А. Вагнер, В.И. Бураковский, В.А. Черкасов, Пермь, 1973 год

Обход в клинике с министром здравоохранения СССР Б.В. Петровским, 1973 год

Встречаем в аэропорту академика, 1986 год

Плешков, Трегубов, Альенаки, Зуев.

Коллектив областной клинической больницы, 1980-е годы

Пароходная компания. Стоят: Ф.Х. Хакимова (завкафедрой ТЦБП ПГТУ),

Ю.Н. Лапин (директор «Пермэнерго»), К.Э. Безукладников (будущий завкафедрой ПГПУ); сидят: Л.Ф. Палатова, В.К. Вахабов, К.М. Евстигнеева

Встреча через 10 лет разлуки. Мюнхен, 2011 год. В пинакотеке с Милой Исаковной Мейсахович

Проводя в клинике больше времени, чем дома, мы, естественно, становились почти родственниками. Все события как-то отмечались. Я до сих пор храню подарки от клиники ко дню рождения, на защиту диссертации и др. С.Ю. приглашал всю клинику (а не кафедру) к себе домой на прием по случаю новых должностей, защит и подобных свершений. Все хлопоты приходились на долю Тамары Давыдовны, идеальной жены профессора. Сервировка стола, блюда и новые для нас продукты были тоже школой. Мы же дети войны, для которых поведение за столом представляло немалые трудности. Вилка с ножом при отсутствии еды не были предметами первой необходимости. Что с ними делать, что чем взять, куда деть косточку от маслин, и вообще, кто их ест, эти маслины? Но относились к нам, охломонам, со всей возможной деликатностью.

С Тамарой Давыдовной мы контактировали едва ли не столько же, сколько с шефом. У меня хранится целая тетрадь ее кулинарных рецептов. Кроме того, Т.Д. была секретарем и машинисткой у своего мужа, поэтому она была в курсе всех научных и кафедральных проблем, а мы ходили заниматься к С.Ю. домой почти каждый день, где нас еще и поили чаем.

Нас приучали к науке с молодых ногтей, и мы быстро просекли особенность характера С.Ю. В написании любой работы он никак не мог остановиться в правках. То же было и с докладами – он продолжал черкать перед самым выступлением, потом не мог найти, к чему относились вставки. Приходилось идти на хитрости. Я научилась писать на машинке, поэтому предлагала перепечатать статью после его редакции под предлогом, что Тамаре Давыдовне трудно будет разобрать вдоль и поперек исчерканную рукопись. Он очень смущался и соглашался не сразу – С.Ю., в противоположность современным руководителям, не позволял себе пользоваться чужими трудами и вычеркивал свою фамилию из авторского списка, если считал, что недостаточно внес своего в статью.

Печатали мы тогда, под прикрытием Якова Кононовича Асса, как считали правильным, а потом самое главное было – не дать опять править. Лучше было самим отнести на почту. Но это, конечно, было значительно позже. Вот тогда нам и удалось уберечь шефа от путаницы в докладе. На большой конференции он обобщал науку по кафедре. Мы подготовили иллюстрации на стеклянных пластинках, которые проецировали через эпидиаскоп. За ним сидел И.С.Вайсман, а я стояла за спиной шефа и показывала подробности указкой на экране. Перед докладом мы припугнули С.Ю. тем, что если он поменяет что-нибудь в тексте, то мы запутаемся и собьем его. Тем доклад и спасли. На этот раз шеф послушался.

С.Ю. удивлял и ученый совет. Пролетарская профессура не могла поверить, что он читает на «импортных» языках всю ту литературу, которую он набирал по пути на заседание в библиотеке. В те времена у нас не было соглашения об авторском праве, и в институт присылали множество иностранных журналов – читай, не хочу. Те, кто «гимназиев не кончал», считали, что Минкин напоказ листает журналы, а шеф просто не терял зря время. Потом он нес их в клинику и раздавал нам. Хочешь – не хочешь, а просвещайся. Коллеги не могли понять, почему при начале обсуждения его кандидатуры на ученом совете С.Ю. выходил из зала. По правилам, заведенным в старые времена, он давал возможность высказывать о себе любые суждения. Такого рода этикет был рабоче-крестьянской профессуре недоступен. В его речи еще сохранилось кое-что из старой орфографии. Он говорил и писал «ея» вместо «ее». А старую орфографию знать вовсе неплохо. Например, мы всю жизнь считали, что «Война и мир» Толстого про войну и мирную жизнь. Но «Мiр», как это в подлиннике у Льва Николаевича, обозначал «общество». Смысл получается несколько другой. А нам это осталось неизвестным. Выходит, « маленько не то проходили».

С.Ю. терпеть не мог сидеть на съездах. Зайдя в холл, он говори нам:

– Ну, ребята, легистрирывайтесь и пошли отседова! Какой дурак сидит на заседании? На них ездят, чтобы походить по клиникам, повидаться с друзьями, узнать научные новости. А материалы вы и сами прочтете.

Мы, конечно, сидели на заседаниях – друзей в центре еще не накопили, и в клиники ходить было не к кому. Корифеев можно было увидеть и услышать в зале. Надо отметить, что на съезды и даже в библиотеку командировки нам давали регулярно, потому что были заинтересованы в подготовке кадров.

Очень помогал нам постигать тонкости профессии юмор С.Ю. Вот байка, сохранившаяся с времен его бытности в ВМА. Идет обход. В палате оперированный по поводу грыжи полковник выписывается на 10й день домой. Можно не задерживаться около него, но он с извинениями останавливает Семена Юлиановича.

– Простите, профессор, я знаю, что у Вас ограничено время, но разрешите спросить Вас, что мне можно кушать после этой операции? (С.Ю. раздражает лакейское «кушать»)

– Ну, мясное, молочное, фрукты…

– Спасибо, профессор! Извините, я еще спрошу: а яблоки мне можно?

– Яблоки можно.

– Большое спасибо, профессор! Простите, что задерживаю! А апельсин мне можно?

– Можно.

– Еще раз извините меня, я отнимаю у вас время! А лимон мне можно?

– Лимон нельзя!

– Огромное Вам спасибо, профессор.

Все вышли из палаты. Старшие в недоумении – лимон-то после грыжи причем? Может, правда он что-то знает, а мы – нет? Неохота в дураках оказаться. А молодежи все одно пропадать – спрашивают:

– Семен Юлианович! А почему лимон нельзя?

– А если я все разрешу есть, какой же я буду профессор?

Шеф был редким диагностом. Частенько, войдя в палату, он внезапно спрашивал: «какой идиот положил больного вон там в углу?» Автор признавался немедленно и вставал на защиту своих и страждущего интересов. Следовал немедленный приказ: «выписать». Начинались объяснения о язве, рентгенограммах, анамнезе ит.д. «Выписать!». Почему? Оказывается, мы не обратили внимания на темные круги под глазами, а там еще подкожные жировые отложения (ксантелазмы) – системная патология. Мы упираемся. Шеф отвернулся – взяли на стол. И началось! Анастомозит, ранняя спаечная кишечная непроходимость, релапаротомия и все остальные прелести. А чего же вы, милые, хотели? Вас, ведь, предупредили!

– Ребята, вы со мной не спорьте!

И на этом фоне – дело врачей. Обстановка в городе накалилась уже к концу кампании. В поликлиниках отказывались идти на прием к «врачам нерусской национальности». Вызвав скорую, закрывали дверь перед «не тем» лицом. На улице громко высказывали мнение об «отравителях». В клинике даже намека не было на поддержку официальной линии. Семен Юлианович держался с исключительной выдержкой, никак не выдавая своего состояния. И единственный раз я услышала от него несколько слов по этому поводу. Я помогала ему на операции. Заканчивая ее, он сказал: «Сегодня вечером вы услышите по радио интересное сообщение», снял перчатки, улыбнулся и ушел. Вечером передали информацию о ликвидации «дела врачей». Я поняла, что рано утром шеф слушал «голоса» и узнал новость раньше всех. В нашей врачебной среде никто ни на минуту не поверил ни одному слову в этом позорном деле, поэтому и приняли его окончание, как избавление от очередной напасти. И пошли опять политзанятия по приказу, которые С.Ю. всегда проводил за полчаса, а то и короче.

И еще одна проблема была под запретом у молодежи. Романов в клинике не было принципиально. Таков был уклад. Выйдешь за дверь – на здоровье. На работе – ни-ни.

С юмором и у нас было все в порядке. Приходящий народ диву давался, когда в операционной или процедурной после оказанной коллеге помощи кто-нибудь заявлял: «Вот что бы ты без меня делал, а ты на мне жениться не хочешь!» А потом умилялись, какие в клинике отношения, и как в ординаторской Кушкуль с Палатовой «Тропинку» слаженно на два голоса поют.

Как-то я на полном серьезе спросила Егорова: «Дмитрий Иванович! А что такое женственность»? На что и получила незамедлительно: «А это, деточка, то, чего в вас совершенно нет». А откуда бы ей, этой женственности, взяться в нашей среде и при наших занятиях? Приходилось быть наравне с сильным полом. Спрос был одинаковым, если назвался груздем… Ведь наших женихов вернулось с войны три процента. Кому же было пахать? Неоткуда было взяться той милой женской слабости, которая и есть главная сила. Люди нашего поколения делали себя сами.