Синдром выгорания любви

Глава 24

Прошлого не догонишь, а от завтра не уйдешь.

Наши дни

Никита Щукин вошел в ее кабинет почти через полчаса после телефонного разговора. Она уже отчаялась, сердце сильно билось, и мысли словно бежали по кругу, и вновь и вновь она переживала горькое чувство, что ее предали, бросили, и не могла от этого избавиться. Ну где же он, наконец? Что он хочет от нее? Она поправила прическу, прикоснулась розовой помадой к губам, вот так лучше. А то вдруг он не узнает ее?

– Здравствуйте, Антонина Михайловна! – Он улыбался и шепотом добавил: – Привет, Котенок.

– Здравствуй, Никита, рада тебя видеть. Кофе, чай?

– А давай кофе! Нанесу тебе материальный урон, выпью пять чашек. И сахара побольше!

Антонина мимолетно отметила, что мужчина позаграничному ухожен – мужской маникюр, стильная рубашка синего цвета, обувь из натуральной кожи и легкий, дорогой запах парфюма. Никита выглядел каким-то особенным, далеким, что ли, но таким родным. Она понимала, что все эти годы очень хотела его забыть, и убеждала себя, что женщины всегда склонны додумывать и придумывать всякие истории, накручивать себя, а потом страдать.

– Ну, кофе ты меня не разоришь. Рассказывай, чего явился не запылился? И вообще, как живешь?

– Нормально живу, не жалуюсь. Так сложилось, что была возможность уехать в Америку, сначала в командировку, а потом на работу пригласили.

– И как там, в капиталистической Америке? Не тянет назад, на родину?

Он засмеялся.

– У меня уже там родина, там семья, жена.

– Тоже американка?

– И да и нет, у нее родители давно эмигрировали из России. Пришлось жениться, должен ведь я как-то получить американское гражданство. Вариантов было много, просто женитьба – самый простой и самый быстрый.

– Ты всегда умел производить впечатление на девушек.

– Не скажи, Котенок, здесь надо было сильно расстараться. Русские парни считаются в Америке очень умными, но конкурировать с «Панамерами» и «Ренджиками»» сложно. У одного моего американского знакомого вообще частный самолет. Куда там русским ребятам с леденцами да в шоколадные ряды?!

– Но у тебя ведь все получилось?

– Получилось, Котенок, получилось. Только вот в России я душой отдыхаю, нет постоянного напряжения, можно любоваться на ясное солнышко и бескрайние просторы.

– Ага, а солнце в Америке светит по-другому! Или светит и не греет? – ей хотелось, чтобы он все-таки сказал, что дома лучше и что он скучал если не без нее, то хотя бы по Родине.

– Котенок, не цепляйся к словам. Я правда здесь отдыхаю от постоянных разговоров о работе, американцы говорят о работе постоянно, везде и всюду. Я могу тут позволить себе маленькие слабости, которые американские стоматологи относят к смертным грехам, например, выпить чай с сантиметровым слоем сахара на дне чашки. Я могу тут постоянно не улыбаться «американской улыбкой», и если у меня плохое настроение, свирепо поглядывать на окружающих.

– То есть ты сегодня меня объешь еще и на сахар, – засмеялась она, и ей стало легко. Как же она без него скучала! – Я думаю, что мама твоя довольна. Она так мечтала о том, чтобы ты отсюда уехал, и с удовольствием переехала меня своим трамваем, так как я была для тебя неподходящей партией.

– Нас переехали обстоятельства. Кем бы я сейчас был в этой провинции? Нищим? Мы жили бы от зарплаты до зарплаты и ты бы меня потом возненавидела?

– Давай не будем про то, что могло быть. Смысла не вижу. Давай говори, что ты тянешь. Ты же сказал, что у тебя ко мне дело, личное. Давай к делу.

– А поговорить, Котенок?

– А в Америке поговорить не с кем?

– Ты не поверишь, не с кем! Там, как в России, запросто к себе домой не приглашают и разговоры «за жизнь» до утра на кухне не ведут.

– То есть ты прилетел ко мне душу излить?

– А я вспоминал все время про тебя. А ты меня вспоминала? – наконец она услышала то, чего ждала. И даже если он врет, она примет его слова за правду, потому что ей так будет легче. Но сказала ему совершенно другое.

– Нет, Никита. Мне некогда было скучать. Ты меня оставил, и, чего я добилась в жизни, это моих рук дело. От большого объема выпитого кофе, между прочим, давление может подскочить, это я тебе как доктор говорю.

– Тетя доктор, полечите мне душу, – он куражился. А потом вдруг заговорил серьезно: – Мне нужно, чтобы ты забрала мать в свой дом престарелых.

Вот этого Антонина Михайловна не ожидала.

– Твою мать?

– Мою мать, ты не ослышалась. Я вряд ли еще приеду в Россию, перелеты дорогие, я еще за дом все деньги не выплатил. У меня режим строгой экономии. Мать осталась в квартире одна, больная насквозь, из дома не выходит, соседка ей ходит за молоком и хлебом. За два дня, что я здесь, два раза «Скорую» вызывал – то давление, то сердце. В общем, надо как-то принципиально решать с ней вопрос.

– Я всего лишь директор, а решение о помещении в дом-интернат для престарелых принимает социальная служба.

– Котенок, ты только мне мозги не пудри.

– Я серьезно, Никита! Найми сиделку ей, хочешь, я порекомендую, – сказала она, с трудом представляя высокомерную Прасковью Петровну старой и немощной.

– Ее пенсии только на хлеб и молоко хватит.

– Ты мог бы перечислять ежемесячно зарплату сиделке, это по американским меркам небольшие деньги.

– Что ты мне про американские мерки начинаешь? Я хочу квартиру материнскую продать. Не могу же я ее с матерью продавать? Давай выручай, подруга!

Он подошел к ней близко-близко и по-хозяйски крепко обнял и впился в губы. Так, как умел целоваться Никита, никто из ее мужчин целоваться не умел. Была в нем и удивительная нежность, и варварская грубость одновременно, и объяснить словами это было невозможно. Тоня знала, что вырываться бесполезно, не будет же она кричать о помощи в своем кабинете?! Персонал очень удивится, когда обнаружит ее лежащей на диване с посторонним мужчиной.

– Помнишь, ты меня помнишь. Ты все врешь, что забыла меня, – уверенно говорил он, не отрываясь от ее губ и тела.

– Да оставь ты меня в покое, – простонала она. – Уезжай в свою чертову Америку. Навязался тут на мою голову.

– Кто кому навязался – это большой вопрос! – только он, Никита, мог погружать ее в такое невероятное блаженство, кружить в вихре страсти, заполняя ее собой до предела, до краев, бережно, как хрупкую вазу. Он был единственным мужчиной, способным принести ей неповторимый дар нежности и подлинной любви. Конечно, она сделает то, о чем он просит, хотя видеть в интернате его когда-то властную мать не доставит ей никакого удовольствия. А может, и Прасковья Петровна не вспомнит девочку Тоню, которая любила ее сына и которой она просто исковеркала жизнь.

– У меня есть только две недели на все про все. Мне надо уложиться. Ты мне поможешь, – тоном, не терпящим возражения, произнес он. Да, он умел укрощать своего Котенка.

– Ты недооцениваешь российское законодательство.

– Поясни.

– Если ты определяешь мать в дом престарелых и у нее есть собственность, то эту собственность нужно передать государству.

– А государству много не будет?

– Это тебе не Америка. Социальные службы могут взять на себя уход за престарелым одиноким человеком. Но они должны получить что-то взамен.

– То есть ободрать меня как липку?

– Понимай как знаешь. У нас такие законы. Как я объясню, что американский сынок продал родительскую квартиру и уехал?

– Из любого положения есть выход, и мне кажется, ты его знаешь.

– Времени у нас мало, – она уже говорила «у нас». – Я могу тебя завтра свести с директором фонда «Старость в радость», через который можно оформить продажу квартиры. Я могу тебе здесь помочь только тем, что треть стоимости квартиры тебе вернут. Мы работаем с фондом давно, я уговорю директора рискнуть. Это самое большое, что я могу сделать.

Тоня подумала, что в деле у Щукиной вполне может оказаться справка, что она была прописана в общежитии. Не светить же действительно квартиру. Любовь любовью, но терять голову и деньги она не будет. Он ведь уедет опять в свою Америку и оставит ей на попечение свою мамашу, вот уж нарочно не придумаешь.

– Ты с ним спишь?

– С кем? – она сразу поняла, о чем он спрашивал.

– С директором фонда.

– Я думаю, что это к делу не относится. Ты решайся, да или нет, времени в обрез.

Сделку они провернули очень быстро, Никита получил наличные, и Прасковья Петровна Щукина благополучно переехала в дом-интернат для престарелых. Никита улетел, и Тоня не пошла его провожать. Она не будет рвать душу, ей нынешней встряски достаточно.

С Прасковьей Петровной она столкнулась буквально через пару дней после отъезда Никиты.

– Это ты, Антонина? – громко произнесла старуха, так что медсестра на посту оглянулась.

– Вы идите к себе в палату, Прасковья Петровна!

– Решила меня сюда упрятать? Выведу я тебя на чистую воду.

Антонина дошла до поста и обратилась к медсестре:

– Пожалуйста, поставьте новенькой, Щукиной, аминазин. У нее период адаптации с бурной реакцией. Аминазин непременно должен помочь.

Щукина что-то кричала ей вслед, но Тоня шла не оборачиваясь.

Глава 25

Не знаешь, что найдешь, а что потеряешь.

Наши дни

Адрес Клары Андреевны Гулько Юля Сорнева запомнила наизусть, этот городской район с мощными «сталинками» она знала. Ей вообще нравились старые дома, в них была магия истории, а еще высокие потолки, которые увеличивали пространство. А что взять с пролетарских хрущевок? Они и возводились-то всего за несколько месяцев, без затей. Сегодня современные технологии позволяют даже строительный вагончик, обшив его сайдингом, превратить в гламурненький домик, а сталинки со своими ампирными фасадами остались натуральными, без превращений.

О чем она будет говорить с Кларой Андреевной, Юля придумала сразу, она просто видела недавно на одном из телеканалов новую программу «Я его убила», где рассказаны непридуманные истории о женщинах, решившихся на преступление ради любви. Кого-то сильная любовь вдохновляет на подвиги, а кого-то приводит к настоящей трагедии. Героини в программе разные, но их объединяет одно – они решились на убийство как на крайний способ решения проблемы. Почему журналист Сорнева не может сделать цикл материалов на эту тему? Она просто изменит имена, это нормальный журналистский прием, по крайней мере она попробует это сделать.

Следующий шаг – это парикмахерская, в которой работала Прасковья Щукина. Специалистом по красоте в редакции была, конечно, ответсек Мила Сергеевна, которая тут же на глазах провела мастер-класс по поиску информации.

– Ириша, ты всех ветеранов парикмахерского движения знаешь. Мне нужен адрес парикмахерской, где работала Прасковья Щукина, был такой много лет назад модный мастер. Ну и пару фамилий дамочек, которые с ней вместе в парикмахерской работали. Ну и что, что давно это было! – наседала она. – Мы материал в газету готовим об истории города, нам очевидцы нужны.

– Во даете, Мила Сергеевна, – изумилась Юля.

– Это ложь во спасение. Да и разве это ложь, так, легенда.

Адрес парикмахерской «Фея», где долгие годы работала Щукина, а также телефон и адрес бывшей мастерицы дамского салона Юля получила через полчаса.

– Вы волшебница, Милочка Сергеевна!

– Да знаю. Если что, обращайтесь, – лишних вопросов ответсек ей не задавала.

Юля решила вначале навестить Клару Андреевну. Впрочем, почему она так уверена, что женщина жива-здорова? После тюрьмы всякое бывает, люди ломаются, спиваются. Если Гулько она не найдет, то будет искать дочерей Клары Андреевны, а это уже сложнее, они явно давно замужем, а значит, поменяли фамилию. Для того чтобы их вычислить, Юле понадобится время, которого у нее нет.

Она и так оттягивает встречу со следователем Суриным, хотя на ней настаивает Заурский. Кстати, а вот она, Юля Сорнева, приняла бы участие в проекте «Я его убила», ну если бы так круто изменилась ее жизнь? Нет, никогда бы она не стала рассказывать никакие личные истории!

«Вот видишь, сама бы интервью не дала, а других все время убеждаешь, – укорила она себя и быстро нашлась, как себя оправдать: – Работа у меня такая».

Дверь в нужную ей квартиру была новой, металлической, а вот кнопка звонка западала. После некоторых усилий Юля наконец услышала мелодичную трель, которая раздалась в квартире по ту сторону двери.

– Здравствуйте, я журналист городской газеты Юлия Сорнева, – сразу представилась она.

Хозяйка квартиры, женщина немолодая и седовласая, смотрела на нее с удивлением:

– Из газеты? А мы никого не приглашали.

– Мы приходим сами, – шутливо сказала Юля. – Я разыскиваю Клару Андреевну Гулько, которая когда-то жила по этому адресу.

– Почему жила? Она до сих пор здесь живет.

– Клара Андреевна живет здесь? – Юлька не могла поверить своему счастью. Не зря ее журналистская интуиция подсказывала, что все будет хорошо!

– Проходите, – женщина пропустила Юльку. – Проходите, проходите на кухню. Зачем вдруг газете понадобилась Гулько? У нее и у газеты нет ничего общего.

– А почему вы так в этом уверены? – У женщины были умные глаза, и Юле это нравилось.

– Потому что Клара Андреевна Гулько – это я.

Юлька, ожидавшая увидеть опустившуюся после пребывания в тюрьме женщину, несказанно удивилась. Даме было, конечно, много лет, но бабушкой или тем более старухой назвать ее было нельзя – спина у нее была прямая, стрижка аккуратная, а домашние тапочки – чистые и не заношенные. Это была просто элегантная немолодая дама. Юльке вспомнилась почему-то восьмидесятишестилетняя модель Дафна Селф.

– Вы замечательно выглядите, Клара Андреевна. А это правда вы?

– Я не очень вас понимаю. Газета проводит какой-то опрос населения?

– Нет, не опрос. Я ищу именно вас, Клара Андреевна.

– Удивительно! Меня давно никто не ищет, я веду тихую и скромную жизнь.

– А если я обнаглею и попрошу чаю? – Юльке надо было за что-то зацепиться, перевести дух, и чай вполне годился на этот случай.

Она не ожидала, не была готова, что вот так сразу окажется лицом к лицу с женщиной, которую искала и которую ей нужно было разговорить так, чтобы добраться до глубины души, до самого сокровенного.

– Да разве это наглость?! Конечно, я напою вас чаем, садитесь, – улыбка у нее была очень приятная. – Зачем же вы меня искали? Я не играю в лотерею, не покупаю чудо-пылесосы – не позволяет пенсия.

– Я хочу вам предложить принять участие в одном проекте. Только, пожалуйста, не говорите сразу «нет», подумайте, я буду вас убеждать, что надо сказать «да».

– Юля, а вы можете не говорить загадками?

– Могу! – Юлька перевела дух и сформулировала все, что придумала про проект. По мере того как она говорила, выражение лица у Клары Андреевны становилось все жестче.

– Вот, значит, зачем вы меня разыскивали, никогда бы не подумала, что моя жизнь интересна газете!

– Имена в статье будут изменены, это я вам гарантирую. Но прочитав вашу историю, может, кто-то задумается и избежит подобного финала.

Юлька верила в то, что говорила. Почему же идея действительно сделать такой проект не приходила ей в голову раньше? Ведь нет необходимости анализировать ситуацию с точки зрения Уголовного кодекса, надо рассказать трагедию конкретного человека. Что заставило женщину совершить преступление: измены, скандалы, патологическая ложь или ослепляющая ревность? Почему женщины, любящие своих мужей, решаются на убийство?

– Клара Андреевна, я вас очень прошу!

– Да мне, в общем-то, скрывать нечего, срок я свой отсидела. Прошлое ворошить не хочется, слишком оно драматично. Себя по всей строгости я сама осудила. – Женщина говорила печально, и ее подбородок дрожал.

– А я, знаете, когда ваш старый адрес нашла, то подумала, что вы могли уехать из города. Не думала, что позвоню вот так просто и вы откроете дверь.

– Наверное, все думают, что я уже умерла.

– Нет, просто всяко бывает – переезжают люди в другие квартиры, в другие города.

– Хорошо, Юля, давайте попробуем, – вдруг неожиданно сказала Гулько. – Вы вопросы задавать будете или как? Только чай сначала допейте.

Юльке было не до чая, ей нужно было не спугнуть, хватать журналистскую птицу счастья, пока она не передумала и не улетела.

– Клара Андреевна, как вам лучше. Может, расскажете сами свою историю, а потом я вопросы позадаю? Ну, если вас это устроит.

– Устроит, не устроит… Меня сейчас все устраивает – спокойная жизнь, домашние заботы. Я сотни раз рассказывала свою историю следователю, на суде. Разве что вы еще не слышали, потому что давно это было и вы не работали, явно, тогда в газете.

Она рассказывала свою историю медленно, словно что-то мешало ей говорить. Юлька слушала Гулько не дыша и ловила себя на мысли, что эмоциональный срыв женщины, которая всегда по жизни поступала как надо, а не как хочется, искалечил ее судьбу.

Клара застала в квартире, адрес которой ей сообщили, своего мужа Александра с молоденькой девушкой. Она вошла в квартиру почти бесшумно, открыв дверь ключом, который нашла под ковриком. Клара слышала незнакомый женский смех и голос мужа, который она сразу узнала. Женщина до последнего сомневалась в том, что ее муж способен на измену. Она тихо прошла на кухню, не побеспокоив любовников, и ее взгляд упал на большой нож, который лежал на раковине. Рука словно сама схватила ножик, а ноги сами понесли к кровати, где с чужой женщиной забавлялся ее муж. Все внутри у нее вспыхнуло, как пламя невидимого огня. Она увидела его расширенные от ужаса глаза.

– Клара? Что тут делаешь? Как ты сюда попала? – он задавал слишком много вопросов и прикрывал голое тело одеялом. Девушка торопливо надевала свои вещи, разбросанные небрежно на кресле. Гулько вдруг увидел в руках жены нож.

– Клара, остановись! Клара, не делай этого!

Пожар внутри разгорался все сильнее и сильнее, заполняя все клеточки организма, и остановить его не было никакой возможности. Боковым зрением она видела, как побежала к выходу девушка. Клара ударила ножом прямо в грудь один раз, а потом другой и потеряла сознание. Сколько минут она так пролежала, женщина не помнила. Очнувшись, она увидела Сашу, лежащего на кровати в луже крови, а нож, которым она била, валялся рядом.

«Я не могла убить его», – было первой мыслью, в груди сильно жгло. Жар то разливался по всему телу, то медленно отползал. Клара сама вызвала «Скорую помощь» и милицию. Она сидела на стуле в углу комнаты и наблюдала, как врач производит с телом Саши какие-то манипуляции, а потом накрывает его простыней и говорит, обращаясь к милиционеру:

– Он мертв.

Клара смотрела на все происходящее, и тревожная мысль, как иголка, колола ее: почему она не остановилась, почему схватилась за этот проклятый нож?

– Как же вы так, женщина, – осуждающе произнес пожилой милиционер. – Это ваш муж?

– Муж, – она еле выдавила слово.

– За что вы его?

– Он был с другой женщиной.

– А, – он понимающе закивал. – Теперь мотив понятен. А женщина где? Кто она? Сбежала?

– Не знаю, не помню. Наверное, убежала.

Весь ее рассказ состоял словно из оборванных картинок, кусочков пазла, которые плохо складывались, потому что картину хотелось забыть навсегда. Женщина, конечно, раскаивалась, но ничего уже нельзя было изменить.

– Вот такая моя история. Кому-то это будет интересно?

– Клара Андреевна, скажите, а откуда вы узнали, что ваш муж встречается с женщиной в этой квартире, по этому адресу? Как?

– Дело прошлое, мой дамский мастер мне тогда все рассказала, Прасковья Щукина, потому что эта молодая хищница была ее ученицей. Девку эту потом не могли найти, она исчезла, уехала к какой-то дальней родственнице в деревню. А про Щукину я не сказала никому, человек доброе дело сделал, хотел мою семью спасти, зачем ей проблемы с ментами?!

Глава 26

Лиса свой хвост в свидетели взяла.

Грузинская пословица

Наши дни

Алексей Сурин был следователем молодым, но, как говорят, подающим надежды. Дела, которые он вел, практически не вызывали вопросов у суда.

Нынешнее дело казалось ему скучным, нет, конечно, он делал все, как полагается, как и в других подобных случаях, но его ощущения прежде всего касались самого учреждения и его обитателей.

Для молодого следователя возраст был понятием относительным, и в его голову не приходили мысли о приближающейся старости, о возможных ограничениях, связанных с состоянием здоровья. С высоты его лет Алексею казалось, что старость – это время подведения итогов жизни, и за стареющими родителями должны, конечно, ухаживать дети, которых родители-пенсионеры воспитали людьми порядочными, трудолюбивыми, заботливыми. Столько пожилых людей, сосредоточенных в одном месте, он никогда не видел.

«Где же их дочери и сыновья, – недоумевал он, – почему оставили своих родных здесь?»

И еще одна деталь его неприятно здесь поражала, но он тщательно это скрывал, – запах. Запах в доме престарелых был сладковатым, чуть с приторным душком, который ощущался с первых же минут. Так пахнут лежалые вещи, старые фотографии и вековая пыль. Запах присутствовал повсюду, сильный и отчетливый – в каждом шаге проходящих мимо людей, в халатах медсестер. Так пахнут уныние, тоска и одиночество. Наверное, чтобы перебить этот запах, все медсестры просто обильно поливались духами, и смешение одного амбре с другим не достигало результата, запах концентрировался и становился более резким и удушливым. Неужели сам персонал это не ощущал?

– Может, вам водички? – в голосе директора дома-интерната Антонины Михайловны Котенковой ощущалось сочувствие. – Вы не заболели? Кашляете и кашляете.

– Нет, я здоров.

– А то мы вас быстро подлечим, не стесняйтесь, обращайтесь. У нас ведь социально-медицинское учреждение.

– Спасибо, мне рано быть вашим пациентом. Антонина Михайловна, вы обещали найти личное дело Щукиной, мне бы хотелось с ним познакомиться.

– Не получилось, Алексей Александрович.

– Давайте вместе посмотрим.

– Вы меня не поняли. Нет ее личного дела.

– Как нет?

– Вот так – нет. Перерыли девчонки все карточки, подняли архивы. Нашли только ее старую кардиограмму, когда врача ей вызывали, с сердцем плохо было.