Золотой идол викингов

Сиггурд опускает голову.

– Да, Медведь! Если только не пойдете с ушкуйниками, то скоро уже совсем. Я тоже этого жду… Но мне иногда грустно бывает, что отцовский дом покину…

Сиггурд доверчиво и с любовью поднимает глаза на Медведя. Какая она юная!

«Хоть бы ушкуйники другую бригаду наняли волочь… – думает он. – Если предложат хорошие деньги, Вячко вряд ли откажется. И тогда еще на месяц придется свадьбу отложить…»

– А к нам сегодня Синеус приходил! – вспоминает Сиггурд. – С товарами! Отец мне вот эту фибулу купил! – Девушка показывает на бронзовую фибулу, которой сколото ее платье.

Медведь кивает. С Синеусом – смуглым веселым парнем – он знаком. Этот парень, из ушкуйников, всего на три года старше Медведя. В прошлый раз, когда ушкуйники через Свинечск в греки шли, они познакомились.

Синеус, конечно, вспыльчив, но и храбр. Медведю он, в общем, понравился.

– Красивая! – соглашается Медведь, разглядывая брошь.

– Ну да, мне подходит, я и выбрала эту… – Сиггурд, скосив глаза, тоже разглядывает фибулу. – Еще много чего у него купил отец. Из Греции хорошие товары! Персидские тоже есть… А еще Синеус рассказывал, что они летом, перед тем как в Новгород отправиться, куда-то очень далеко, в холодные края, ходили. И до самого края света дошли… Оттуда у них тоже товары есть. Ой, какие красивые серебряные подвески отец для матери купил… Брату ножны с инкрустацией… Но это все персидское! Синеус и Золотую Бабу предлагал, которую с края света привез! Только дорого очень запросил.

– Что за баба? Что за край света? Почему холодные края? В Греции и дальше, на востоке, наоборот, тепло… – Медведь удивленно вскинул брови.

– Баба из чистого золота! Так Синеус говорит. Отец поверил, что золотая, а он разбирается. Довольно большая, вот такая… – Сиггурд показала руками высоту Бабы, разведя их от собственной талии до середины лба. (Медведь уважительно крякнул.) – Красивая! Отцу понравилась. Но Синеус три тысячи дирхемов запросил! Столько и дом наш не стоит! Не хотел, видно, продавать, только похвастаться хотел… Специально столько назвал. Это ж надо… Говорит, она не простая, счастье должна принести…

– А откуда она взялась? Что за край света?

– В нынешнем году, совсем недавно то есть, ушкуйники сделали поход на северо-восток! В другую сторону совсем! Синеус говорит, давно хотели посмотреть, что там… Горы обогнули, перебрались, потом на север, по реке большой, широкой, сплавлялись. Как Волга, такой же широкой, только холодной очень. И дошли до таких земель, где лета не бывает и деревья не растут…

– Подожди… – Медведь даже остановился. – Так это они в Югорию ходили?! Они раньше рассказывали, что хотят побывать, да я не верил, что такое бывает…

«Придумывает Синеус, – думал он. – Неужели правда существует такая земля?»

– Ой, ты знаешь уже про эту землю! – всплеснула руками Сиггурд. – Именно так он и говорил: «Трава там не растет, а люди живут». И называл ту страну – Югория. И еще там городище такое было… как это… – Девушка наморщила лоб, но это ее не портило, она стала даже красивей от живой заинтересованности, светившейся в ее глазах. Наконец она вспомнила: – Усть-Полуй, вот как называется! И народ там живет – вогулы! Они поначалу ватагу Синеуса приняли очень хорошо. А Синеус у них украл Бабу Золотую! Он так смеялся, когда рассказывал… Это их божество было, они ей поклонялись – от нее вся жизнь их зависела. Они, как поняли, что Баба у ватаги, кинулись на них, да кто ж с ушкуйниками справится! Ушкуйники и не с такими сражались… Перебили преследователей, да и уплыли. Поминай, как звали! И Золотую Бабу теперь с собой возят. Продавать он ее здесь не хочет… В Новгород везет. Сказал – там посмотрит.

– Это Синеус все сам отцу говорил? – удивился Медведь.

Синеус болтлив, но не до такой же степени.

– Ну, отец ведь угостил хорошо… Пива много, вина заморского бутыль, мед хмельной отец поставил. Синеус и стал вспоминать про поход. Отец у него много всего купил, он и рад был, что удачно поторговал. Вдвоем долго сидели. Синеус отца другом называл. Отец потом нам рассказал про Бабу, однако не велел никому больше говорить. Синеус так, похвастаться приносил, а продавать он ее и не собирался. Ты ведь не скажешь? Я только тебе… – Она опять опустила голову. Вспомнила, что отец строго-настрого наказал не говорить никому. Но ведь Медведь-то свой…

– Нет, конечно, не расскажу, даже братьям не буду рассказывать, – кивнул Медведь. – Фари прав, не говори ни о Золотой Бабе, ни вообще о Югории никому больше. Синеус опасный человек, с ушкуйниками вообще шутки плохи. Если он по пьянке проболтался, лучше всего забыть все, что говорил, и не вспоминать никогда.

Глава 5

Убийство

Вход в Верин подъезд теперь имелся только со двора, как и в иные подъезды. А раньше первый подъезд, где жили Лопуховы, был сквозным, в нем имелось единственное в доме парадное – вход не только со двора, но и непосредственно с улицы Ленина. Со двора же арка вела на улицу Маяковского – такой проход получался через двор этого углового дома.

Маленький дворик был в ту пору проходным, из него были выходы на две улицы: Ленина и Маяковского. На зиму вход с улицы Ленина некрасиво заколачивали снаружи досками (чтоб не выдувалось тепло?), но уже в конце апреля доски отдирали, и парадный вход опять функционировал.

Сейчас об этом парадном входе не напоминало ничего. Дверь в первый подъезд с улицы Ленина осталась, но она вела в крохотный магазинчик сувениров – его выгородили из пространства под лестницей.

Первый подъезд стал таким же, как другие.

В пятницу Вера после работы домой не пошла, а решила навестить Надю. Зашла в магазин, купила печенья… Торты сестры Лопуховы не любили – от них толстеешь очень.

Надя с детьми была дома, а Саша дежурил на овощебазе – он подрабатывал там сторожем после основной работы: тяжелые времена наступили…

Вера с радостью согласилась на Надино предложение принять душ – в тазике как следует не помоешься.

Потом долго сидели за столом – ужинали и пили чай.

Возвращалась она уже в темноте. Проходя через длинную арку во дворик, вспомнила, как в детстве боялась здесь вечером ходить. Арка узкая, страшная, из старинного темного гранита. Строили ее, конечно, еще до революции – на проезд машин не рассчитана, только на экипаж разве.

Двор был тоже совсем темным, без фонарей. Иногда в арке курил кто-нибудь или шел навстречу.

Вот и сейчас неизвестный мужчина быстро прошел, мелькнул в темноте подворотни тенью…

Вера Ильинична усмехнулась: теперь-то она не боится. Тем более теперь почти возле каждого подъезда фонарик светит…

Когда рылась в сумочке, нащупывая ключ от домофона, прочитала объявление на двери: «В 19 часов состоится собрание жильцов по вопросам благоустройства двора. Просим всех съемщиков квартир явиться». Пропустила она собрание… Скорее всего, конечно, чепуха какая-нибудь.

Ключом открывать подъезд не пришлось: оттуда вышел мужчина, Вера его узнала – один из братьев Трапезниковых, то ли Сашка, то ли Веник…

Эти близнецы в детстве немало ей крови попортили – хулиганы были. Раньше всегда вдвоем ходили, а теперь она уже не первый раз встречает их по одиночке.

Трапезников мало изменился, узнаваем, только непонятно, кто из братьев – она и в детстве-то не могла их различить.

Дома почти сразу легла спать и спала крепко.

В субботу Вера собралась с утра на базар. Обычно она шла до Колхозной площади пешком, а назад, с тяжелыми сумками, ехала на автобусе или в маршрутке.

Выйдя на лестничную площадку, обратила внимание, что дверь в Светину студию не заперта – даже слегка приоткрыта, маленькая щелка образовалась.

«Что это она дверь распахнутую держит! Пригорело у нее, что ли?!» – подумала Вера.

Но запаха не было слышно, и она заглянула, слегка расширив щелку.

– Света, ты знаешь, что у тебя дверь открыта настежь? Ты что, проветриваешь?

Никто не отзывался, и Вера, открыв дверь пошире, шагнула за порог.

В комнате почему-то ярко горел электрический свет. Диван после ночи был уже собран, однако хозяйка лежала на нем, отвернув голову к стене…

Спит? Наверное, встала рано, затемно, включила свет, а потом все же решила прилечь? Но дверь-то надо закрыть…

Вера осторожно подошла к дивану.

– Света… – тихонько позвала Вера.

И испуганно отпрянула, едва сдержав крик. Лицо соседки было неживым, страшным.