Сокровище кикиморы

Потом оказалось, что это не снежный покров, а трава такая белесая в лунном свете, что он лежит в зарослях полыни – полынь белесым отсвечивает. А потом рассвело, лунный свет сменился солнечным, и сразу стало ясно: лето вокруг, трава пробивается по бокам дороги, деревья покрыты зеленью. Только зелень пыльная, трава прибита множеством сапог, а дорога грязная. И полынью сильно пахнет.

«Война это!» – догадался Соргин.

Каждый день войны он помнил в подробностях. В тот день Соргин лежал в полыни, под пулеметным огнем. Это было на реке Донец в первый день августа 1942 года. Пулеметы не унимались, там с немецкой стороны не один строчил, он четыре насчитал… И все били по нему, перекрестным огнем.

Шурка вжался в полынь, а пулеметный огонь вдруг прекратился. Не сразу он поднял голову и понял, что находится на кладбище.

«Здесь мама! – подумал он. Давней болью кольнуло в сердце. – Она на Пискаревке где-то, здесь!»

В июле 1942 после блокадной ленинградской зимы стало легче – потеплело, трава пошла, листья зеленые, их тоже можно было есть. Но если Ленинград, почему лето?

Мать и сестры Шурки до лета не дожили – никто из его родных не пережил страшную зиму 1942, так ему соседи рассказали. Могилы их он искал на кладбище после войны, не нашел. Да и кладбище-то другое!

Шурка оглянулся: это вовсе не Пискаревское! Это вообще не Ленинград, а город Б.!

Б-ское кладбище простиралось перед ним. Зеленое, плотно заросшее большими деревьями… Листья пахнут банным веником – так жарко. Это июль или самое начало августа! Он идет по тропинке, она вверх поднимается – и там, на пригорке, могилка свежая, землей забросана, и несколько цветочков – земля не высохла еще, недавно похоронили. Хорошее место, солнечное. Могилка одна, без оградки, крест стоит деревянный.

Шура наклонился, надпись читает… Не разберет никак… Пахнет теперь почему-то кофе.

Он открывает глаза. Это из кухни пахнет, Маша встала уже, кофе варит желудевый.

– Шура! – Маша появляется в дверях кабинета. – Ты проснулся? Это не я тебя разбудила? Я тихо стараюсь… Во сколько ты вчера пришел? Почему штору не задернул?! Свет же мешает от фонаря!

Глава 9

Бескоровайный беседует

Проснулся Володя часа в четыре. Уже темнеть начало. Это было четыре часа дня, Бескоровайный и заснул-то около одиннадцати – пока пришел с дежурства, пока поел. Мать борща налила, шмат мяса туда большой, потом пюре картофельное с котлетой, помидоры красные маринованные – свои, с огорода, из банки, что летом закатывали… Хорошо мать маринованные помидоры делает. Сто граммов сыну поставила: тяжело-то ночью не высыпаться…

В общем, пообедав таким образом, спал Володя хорошо. Проснувшись, опять поел. А после скучно как-то стало. Что еще делать? Мать на кухне возилась – разбирала опять холодец.

– Ты что, новый сварила? – удивился он. – Новогодний же только недавно доели…

Мать повернула к нему голову от стола:

– Николай хорошую голенку принес дешево… Пусть будет, ты же любишь холодец… К завтрему застынет. На, отнеси тете Томе ее кастрюлю – я у нее брала большую. Подожди, сейчас в банку холодца налью, пусть сама остужает, а то у нас негде.

Николай, который принес голенку, жил неподалеку, работал на мясокомбинате. Он носил Бескоровайным, как и другим соседям, мясо. Получалось недорого и хорошо. В магазинах мяса никогда не было, всю продукцию с комбината отправляли в Москву. Поэтому почти все в Б. покупали мясные продукты у работников мясокомбината. «Носили» и с других предприятий – с молокозавода, с мелькомбината, – правда, в меньших размерах. Это настолько прижилось – никто и не задумывался, что это воровство, включая милиционеров… А зачем все, подчистую, в Москву отсылают? Что, бэбчанам разве мяса совсем не полагается? Поэтому и брали охотно ворованное. Говорили «принес» и были благодарны укравшим.

Владимир поставил пустую кастрюлю в сетку, внутрь кастрюли установил двухлитровую банку с незастывшим холодцом и отправился к Тамаре Козодаевой.

Уже стемнело. Зимой в Б. рано темнеет – в пять часов совсем темно.

«Заодно и поговорю, что она там знает, какая такая кикимора к Семеновой на старый Новый год пришла…» – думал он.

Тетя Тома живет через один дом от них. Бескоровайные, потом Евлампиевы, затем уже Летуновского дом, в котором тетя Тома Козодаева живет. Это его так называют – «дом Летуновского», по фамилии отца Ольги Васильевны Семеновой.

Семью Козодаевых, приезжих из Базарного Карачана, к Летуновским подселили в конце двадцатых, это соседи помнят. Тома ребенком была. Дом тогда национализировали как слишком большой для Летуновского с дочкой, и так вместе две семьи с тех пор и жили. Не ссорились вроде.

Ворота у «дома Летуновского» красивые, из теллермановского дуба старик строил, широкий, с резными украшениями вход. Может, правда случайный проходимец с вокзала Семенову убил? Смотрит, ворота хорошие, дом тоже крепкий – решил: здесь найдет, чем поживиться…. Да, может быть, что Павлов прав – случайный прохожий убил.

Володя толкнул ворота – Козодаева не закрыла на защелку: не боится – видно, не напугала ее Ольгина смерть. Двор просторный, слева то ли времянка, то ли флигелек – там одно время кроликов держали, Володя мальчонкой заходил на кроликов посмотреть. Флигелек и сейчас в порядке. Только вот замок в замочных «ушках» незапертый болтается…

Бескоровайный подошел, осмотрел замок: похоже, что сбивали – в свежих царапинах.

Он прошел к дому. С одной стороны дома окна закрыты ставнями – это Андрей, сын тети Оли, свои окна закрыл перед отъездом. А Козодаевых окна светятся. Вход у Козодаевых отдельный – не только дверь, но и крыльцо другое.

Бескоровайный поднялся на крыльцо, позвонил.

Тамара, отдернув занавеску и прильнув лицом к стеклу, разглядела его, только потом открыла.

– Тетя Тома, что ворота не запираете?! Уже пора б понять, что небезопасно у вас, – сказал он, сбрасывая ботинки. Куртку не стал снимать, она легкая.

Женщина махнула рукой. Полушутливо, но и скорбно.

– Геннадия жду, потому и не запираю. – Геннадий Пафнутьев был зятем Тамары. – Не пугай меня, Вова! Я и так от любого шума теперь вздрагиваю, по полчаса смотрю, прежде чем открыть. Страшно одной в доме.

– Верку надо звать! Пусть теперь с Геннадием к вам жить переходят. Что там хорошего, в общежитии?

– Да я уж говорила им… Но у них там отдельная квартира, с кухней… Геннадия все же ценят в институте… Ты проходи, проходи. Куртку не снимай, я сильно не топила, на ночь лучше, когда не жарко. Вот я и говорю: там у них отдельная квартира, а тут со мной в одной комнате, да кухня одна на всех… Не хотят они со мной. Привыкли уже отдельно – больше десяти лет там живут. Школа рядом, институт недалеко. Чего они ко мне пойдут?

Вера, дочка Тамары Козодаевой, выйдя замуж, стала жить с мужем в общежитии пединститута, он был преподавателем физики. А сама Вера, окончив Б-ский пединститут, работала учительницей младших классов в пятой школе, рядом с общежитием. Там же их дочка училась.

– Ну, кому как! – возразил Владимир. – По мне, нет ничего лучше своего дома. Общежитие – оно общежитие и есть. Хоть и с кухней, хоть что! Вот, вам мать прислала. – Он уже вынул кастрюлю и теперь доставал из нее банку с незастывшим холодцом. – За кастрюлю спасибо, а холодец для вас – разлейте сами, застынет пусть, у нас мало места, где студить. Тетя Тома, а купить они не хотят Семеновой полдома? Андрей жить здесь не станет, продаст, скорее всего. Вот бы Верке с Геннадием купить! Будет весь дом ваш!

Тамара разливала холодец в тарелки. Ее согнутая над столом спина при этих словах вздрогнула. Холодец пролился.

Женщина повернула к Бескоровайному настороженное лицо:

– Да они об этом и не думали! Откуда у нас деньги такие, если и будет Андрей продавать! Да он, может, и не будет – оставит детям! Пропишет сейчас старшего… Все ж дедовский дом, его дед строил… Нет-нет, мы и не думали даже о таком! Подожди, сейчас банку сполосну!

Она повернулась, чтобы выйти в кухню.

– Не надо, тетя Тома! Мать сама помоет. Сейчас газ, воду нагреть – плевое дело, а мыть одно удовольствие, – Владимир отобрал банку. – Сядьте лучше – поговорить надо!

Путаясь в ячейках, он засунул банку в сетку.

– Я ведь к вам по службе пришел, кастрюлю это уж мать заодно попросила отнести. А послал меня майор Павлов – конечно, по делу об убийстве. Возникла такая версия, что мог случайный человек к Семеновой зайти – вокзал-то недалеко от наших домов. С поезда сошел – ограбил. Опять в поезд сел – дальше поехал. Ищи-свищи. Убил, скорее всего, случайно, но теперь уж тетю Олю не вернешь. Так вот: не видели вы в день убийства, чтобы крутился возле дома кто-нибудь подозрительный?

Женщина задумалась:

– Меня уже спрашивали об этом, Вова. Павлов сам и спрашивал. Я в тот день и не выходила никуда… Кого ж я могла заметить? Летом Ольге бывший студент звонил, угрожал – я уж рассказывала. А больше ничего не знаю.

– Тетя Тома, а во флигелек никто к вам не лазил? Я мимо шел, обратил внимание, что вроде замок сбивали…

Ему показалось, что женщина испугалась. Она совсем низко опустила голову, пряча глаза:

– Не знаю, ничего не знаю. Это флигелек Ольгин. Она, может, ключ потеряла, так и сбивала? Кто там будет сбивать?! Я и не ходила туда, не знаю ничего. Не смотрела, какой там замок… Ничего не видела!