Память
В селе Большая Грязнуха богатых давно уже и не было. Кого раскулачивать, если ежегодно с 1917 до 1921 года раскулачивали? Под раскулачивание подпадали те, кто умело хозяйствовал в период НЭПа. Ну и что, если Шишигу (как звали Михаила в деревне) четыре раза раскулачивали, хозяйство окрепло, есть два батрака, батрачка.
–Так на ней вроде один из сыновей женился,– вставила секретарь сельсовета. Да и продналог всегда он вовремя сдаёт и в полном объёме.
–Потому и сдаёт, что излишков много. Богатеет упырь. А народ голодает.
Это пятое раскулачивание подкосило деда, он кричал, грозил, возмущался как мог, ругался матом. Вся его крестьянская душа бунтовала, поэтому и стал кандидатом на «насильственное и внесудебное лишение всех средств производства, земли и гражданских прав и выселение в отдалённые районы страны». Когда увозили, попросил Якова не о защите и помощи, а лишь одно: блюсти себя, хранить семью. Яков понял, к Любке с тех пор ни ногой.
Весна 1929 года. С трудом прошёл сев в только что созданном колхозе «1Мая», куда вступил, боясь очередного раскулачивания, Яков. На общем собрании он был выбран председателем. Проголосовало большинство. А вот зять Николай Чемезов, муж сестры Надежды, служивший в народной милиции и участвующий в раскулачиваниях своих родственников, напомнил о сидящем в заключении отце. Но присутствующий из уезда представитель напомнил слова Сталина «Сын за отца не отвечает». Урожайный 30 год и появление в колхозе трактора придало значимости колхозу и работе Якова: на каждое коллективизированное хозяйство было засеяно свыше 6 га, а на каждое единоличное не более трех. И доходы колхозников радовали, составив 548 руб. на каждое коллективизированное хозяйство, у единоличников в 1930 г. не превышали 334 руб. на каждое хозяйство. В газетах того времени писали, что колхозы дали «37% заготовленного в области хлеба, 57—масла, 37—овощей, 29%—технических культур и т. д.»
Дошли слухи и о деде Михаиле, который смог с освободившимся из заключения односельчанином передать письмо. Старик жив, валит лес в Новосибирске, оттуда и добирался с письмом бывший заключённый; его накормили, напоили, обо всём расспросили. Он рассказал, что после опубликованной в марте 1930 года статьи Сталина “Головокружение от успехов” и постановления ЦК “О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении” дед написал письмо Н.К.Крупской, детально рассказав, что он не против Советской власти, а против тех перегибов, которые происходят на местах. Писал о детях, которые погибли, эту власть защищая, и просил её разобраться во всём. До Крупской письмо дошло, дед вернулся, ещё компенсацию выплатили, зарплату за двухлетнюю работу на лесоповале. Вернулся постаревшим, хмурым и больным. В колхоз, которым Яшка руководил, вступать не стал.
Головокружение от успехов колхозной жизни было недолгим. Начался отлив из колхозов. На юге Урала начался голод, охвативший к 32 году весь Урал. Страшное пришло время. «По данным бюджетных обследований, суточная норма питания одного члена колхозной семьи Урала в среднем за 1933 составила 361 г картофеля, 245 г хлеба-суррогата, 78 г овощей, 11 г мяса, 252 г молока, 0,03 шт. яйца. Хлеб заменялся суррогатами, которыми питались от 40 до 60% колхозников в течение 330-350 дней в 1932-1933. Хлеб-суррогат изготовлялся на 90% из лебеды, мякины, бересты, гнилого картофеля, дикой конопли, стеблей дикорастущих трав и т.д. Во многих семьях ели крыс, собак, кошек, трупы павших животных. В Башкирии, Свердловской, Пермской зафиксированы факты людоедства, в Туринском, Алапаевском, Надеждинском районах Свердловского. округа. – убийства детей из-за отсутствия питания.
Голод сопровождался массовым опуханием, распространением тифа, цинги, дизентерии, септической ангины, вызванной употреблением перезимовавших зерен пшеницы, картофеля. Голод охватил главным образом спецпереселенцев и деревню. В 1932 в Надеждинском районе от голода умерло 10 тыс. спецпереселенцев, только за три месяца 1933 в Полевском р-не – более 100 чел.»
Ещё весной 1932 в селах Урала начался «тихий саботаж» крестьян», была сорвана посевная. Если в прошлые годы использовали старые запасы, то теперь их не было. Привыкшие работать на себя, крестьяне не хотели так же добросовестно работать в колхозах. Многие, вступая в колхозы, порезали скот, надеясь на колхозное стадо. После вступления в колхоз каждой семье разрешалось держать одну корову. В голодную зиму корова с ее молоком и сметаной, сливочным маслом, простоквашей и творогом спасла бы от голодной смерти. Но кормилиц порезали.
В семье Павлы и Якова, когда они вышли из колхоза и занялись единоличным хозяйством, было сравнительно благополучно: корова, свиньи, козы, птичник. Подрастали дети. Наталья закончила учёбу в медицинском училище в Каменске, работала в больнице медсестрой. Заневестилась, ходила по моде того времени в расклешённой книзу юбке (сама шила!), вместо полушалка на кудрявых остриженных волосах яркая косынка или берет, спортивные туфли на стройных ногах. Доброй, трудолюбивой и ласковой росла Лизонька; бегала, звонко смеясь, любимица, охраняемая всеми пуще глаза, Зоенька. Чувствовала Павла, что не родит уже больше, пятый десяток пошёл. Всю неистраченную до конца материнскую любовь детям отдавала, но и о хозяйстве не забывала.
Однажды в начале июня 1932 года в дом вошли незнакомые люди, спросили Якова.
–В сельсовете, где ж ему быть, или на конном дворе, в коровниках.
Только вечером узнала об аресте мужа. Всплыла история с пожаром. Зять Николай дал показания, будто слышал разговор Якова с упрекавшим его за связь с Любкой Михаилом, и Яков сказал отцу, что скорее подожжёт Любкин дом, но к ней не пойдёт. Вот и поджёг.
Павла оставила детей со сватьей и поехала с Михаилом и племянником-подростком в Каменск. Не сразу попали к следователю, только смогли записаться на приём. К назначенному времени подъехали на вяло идущей лошади, оставили парня лошадь караулить и никуда не отходить до них. Зашли в мрачное здание милиции. Решётки, тёмный коридор. Опоздали. Следователь ушёл по делу, как сказали в кабинете. Стали ждать. Приехал к концу дня. Первой в канцелярию для снятия показаний пригласили Пашу.
–Назовите фамилию, имя и отчество.
–Шишина Павла Артемьевна.
–Является ли Шишин Яков Михайлович вашим мужем?
–Является.
– Выходил ли Шишин Яков Михайлович из дома в ночь пожара?
– Нет.
–Вы что, всю ночь не спали, если так утверждаете?
А муж ваш сказал, что он выходил, ему не спалось, курил.
–Спала вместе с мужем. Не мог он так сказать. Муж мой не курит. И у порога натоптано не было. Сапоги были чистые.
–Грамотная шибко. Мы и не таких раскалывали. Знали ли вы о его связи с погибшей?
– Нет. Он всегда был хорошим отцом и мужем. К ней ходили другие мужчины.
–Какие? Назовите их.
– Я живу далеко от сгоревшего дома. О погибших грех плохо говорить, просто после её смерти говорили.
–Кто? – цеплялся следователь.
– В селе, а кто я не запоминала, не считала необходимым.
–А сама не имела ли зла на соперницу?
–Она мне была не соперница.
– Не выходили ли вы из дому в эту ночь?
– У меня к тому времени был на руках трёхмесячный ребёнок, всю ночь грудь сосал и ещё двое детей. Куда ж я пойду?
–Ну, дайте документ на подпись и пригласите Михаила Шишина.
Краем уха Паша услышала поднаторевшего в юридической лексике за два года отсидки голос свёкра, который отрицал подобный разговор, спрашивал об уликах, обзывал Кольку завистливым вруном и сводящим внутрисемейные счёты мошенником.
Вечером они поехали домой и там узнали, что и батюшку как гражданское лицо тоже вызывали в милицию узнать, не говорил ли что Яков или кто другой ему на исповеди о своих отношениях с Любкой. Тот напомнил им о тайне исповеди и положительно отозвался о Якове.
– А папка где?– спросила Лиза, увидав их, когда въезжали вечером во двор.
– Он позже приедет, – ответили, не сговариваясь, в раз.
Яков, действительно, вскоре приехал, обвинения были сняты.
Лето1932 года было дождливым, неурожайным, а после известия о скором объединении колхоза с дотационными совхозами снова начался отток в единоличники. Крестьяне начали уезжать из сел в города, где активно стало развиваться производство.
«Раскулачивание» и репрессии, между тем, продолжались. И семью Шишиных тоже не обошли. Якова предупредили, и он, боясь повторить судьбу отца, уехал с Лизой к родственникам первой жены в Новосибирск.
Пришедшие с красными флагами в дом Павлы забрали скот, землю, велели освободить под школу их дом, множество книг попросили оставить для школьной библиотеки в целях просвещения рабочего класса и крестьянства.
Павла с Зоей поселились в доме Михаила. Яков приехал через некоторое время. Лиза поступила в Новосибирске на курсы педучилища по подготовке воспитателей детских садов и начальных классов.
В Покров, собрав сыновей и старших внуков в своём доме, дед Михаил закрыл ставнями окна и, поговорив обо всё увеличивающемся продналоге и жизни в селе и стране, о набирающей темпы индустриализации, тихо сказал:
– В город теперь деньги идут, индустриализация объявлена. Не сменить ли нам место жительства и как можно скорее? А здесь всё одно. Весной опять раскулачивать с красными флагами пойдут.
–Вон в Асбест теперь едут, две фабрики асбест обрабатывают.– Иван показал листовку с приглашением ехать в новый город, ранее посёлок Куделька. Друг мой туда уехал. Там асбест добывают, громадный карьер.
– Асбест-то что это?– перебил Николай.
–Камень, в огне не горит. Пожарники используют и в строительстве.
Рабочие руки требуются, специальностям разным обучают. Платят зарплату. Школа есть, техникум, ФЗУ, училище такое и курсы тоже есть.
Перспектива не всех радовала. Раздались голоса:
–Куда это? А хозяйство как?
–На переезд деньги нужны.
–А дома, землю и всё нажитое так просто отдать? Своё-то нажитое – и чужому дядюшке!
– Чужие дядюшки и у вас, как у Яшки, всё заберут да ещё вышлют невесть куда, как меня ране, а детей – в сиротские дома?– перебил Михаил.
–Куда же ехать-то с детьми и без хозяйства?
– А здесь работать – только зло копить: последнее отберут.
–Деньги у меня есть. Нечего ждать, пока отберут или обесценятся. Дома сами построим, не безрукие и не безъязыкие,– убеждал дед.
– Брат Павлы Пётр туда с семьёй в прошлом году переехал, дом уже построили, помогут обосноваться, но и сами не плошайте. Продайте что можно соседям, родным, в город, в соседние сёла; скот, может, колхоз купит. Хоть я теперь и не председатель, но связи остались, поговорю,– поддержал отца и старшего брата Яков.
– А ехать-то долго?
– Надо наперёд всё узнать. Потом и ехать.
–А далеко ли посёлок? – перебивали друг друга мужики.
–Посёлок изолированный, в лесу, узкоколейка пока там, но дорогу строят. От нас 53 мили.
– Считай, на лошадях с грузом два, а то и три дня пути.
– А дорогу кто укажет? А вдруг разбойники в лесу?
– Поедем к началу зимы, пока холодов нет. К следующей осени, считай, дома надо построить, чтоб детишек зимой не застудить. Надо вам выйти из колхоза, пока это можно,– резюмировал Михаил.
Все, кроме младшего Николая, женатого на Федоре Ерыкаловой и не считавшегося кулаком, начали готовиться к отъезду.
В Асбест Яков вместе с мужиками уехал вскоре после разговора, а Павла продавала нехитрое своё имущество, мебель, которая так нравилась Лизе, отдала цветы родне. Старалась не копить обиду, когда проходила мимо своего дома, где теперь была сельская школа. Решила взять с собой оставшихся от раскулачивания несколько кур и козу. Как с детьми и без хозяйства!
Пролетело полгода в предчувствии переезда. В начале октября из Асбеста приехали Иван с Яковом за семьями. Михаил с Марией и семья Афанасия ещё летом, как построили первый дом, поселились в Асбесте, как и Наталья, которая жила у родственников и устроилась работать на фабричном здравпункте.
Нагрузили пять возов оставшимся добром, продуктами на дорогу и на первое время, усадили детей и – в путь. С Зоей, укрытой шалью от ветра, на телегу посадили дальнюю родственницу – тётку Наталью, которая тронулась умом после смерти мужа и детей ещё в первую мировую войну. Одинокая, она взята на попеченье всей семьи, в дороге вела себя бурно, всё время просилась домой, не могла понять, куда едем, много и непонятно говорила, по надобности ушла в лес, пришлось долго искать, что задержало передвижение.
Яков привёз семью в маленький домик в Горном посёлке в 20 минутах ходьбы от центра города. Посёлок был на угоре, как говорили местные; дома то теснились по склону угорья, то поднимались на гору, поэтому улица казалась странной. Соседями были в основном рабочие карьера со своими семьями. Дом их был первым на высокой части горы, главной улицы, другие на противоположной стороне теснились внизу, выглядывая своими крышами на более высокую сторону. Невдалеке ещё не застывший пруд. Через забор видны два окна, закрытых ставнями. Яков распахнул ворота. Двор большой, загорожен дощатым забором. Через сени и летнюю комнату вошли в маленькую кухню с одним окном и огромной печкой. Большая горенка с двумя окнами. Рассмотрев дом, вышли во двор.
–Земли много и для сада, и для огорода, и цветник будет, как ты любишь, но земля неплодородная, камень и песок. Картошку, пока летом дом строил, посадил, выросла, в подполье уж её сложил, сейчас сварим,– порадовал жену Яков.
– Хоть и не то, что было, но жить можно. А вот с землёй работы много, – ответила Павла.– Надо привезти к весне торфа и чернозёма.
–Дровами в воскресенье займусь, к весне сарай во дворе соорудим и заживём лучше прежнего. Наталья скоро с работы придёт. По сменам работает, завтра в ночь; отведёт Зою в школу, документы приготовь. А мне на работу завтра. Яков устроился ещё зимой в городскую парикмахерскую и отпросился, чтобы привезти семью.
– А что это гремит так, выстрелы?– спросила Паша.
–Взрывы в карьере каждый день в это время. Он недалеко отсюда. Как-нибудь свожу вас, и железная дорога в двух километрах. Можно до Баженова доехать, а там путь открыт: обживёмся и к брату твоему Степану в Миасс съездим повидаться и Шуру заберём к себе.
Павла стала разбирать вещи, думая о полученном от брата письме, пришедшем перед раскулачиванием. Степан с детства мечтал о море и после окончания морского училища в должности помощника капитана повидал разные города и страны. Ещё до революции привёз в жёны себе молодую африканку Адед, что означало кузнечик. Её крестили, дали имя Ада. Степан, удовлетворив своё морское любопытство, после революции решил заняться сухопутной специальностью. Семья поселилась в Миассе, где Степан устроился работать на приисках треста "Уралзолото".
Вскоре купил большой дом с садом и огородом. Трудно пришлось первое время чернокожей Аде. Мальчишки со всех ближайших улиц бегали смотреть на неё, кидали вслед камни, но «кузнечик» даже в интересном положении могла мигом нагнать обидчика или, как кошка, забраться на дерево, запустить в хулигана гнилым яблоком или старой обувью, но в отличие от кошки ловко и слезть с этого дерева. Так, без лестницы, с деревьев она груши и яблоки осенью собирала, и они долго оставались свежими. Местные жители взяли иноземку под свою защиту, и хулиганы с уважением смотрели, как она легко, без всякого напряжения носит на голове корзину с бельём после стирки на реке или продукты с рынка.
Вскоре Адед обрусела, забавно разговаривала на русском языке, поэтому и дети её ( четверо мальчишек и дочка) так же говорили. Кормила их грудью лет до пяти, а то и больше. Они и по внешности были привлекательными. На улице мелькали вместе с русыми головками кудрявые и чёрные. И глаза иногда у мулатов были серые, как у Степана. Летом она выходила на улицу, садилась на скамейку у дома и кормила грудью уже давно не грудного возраста детей, и в этом вопросе не слушала никого.
– Так надо. Силы пусть от меня возьмёт,– отвечала косноязычно на упрёки.
Аду обучала хозяйству и жизни вся улица, и довольно успешно. Она оказалась послушной, трудолюбивой и сообразительной. Вскоре вместе с соседками и за грибами ходила, и огурцы солила, и картофель окучивала. А по праздникам пела песни на своём языке, отбивая ритм на кастрюлях, прикрыв глаза, танцевала нездешние, странные танцы – обереги дома, и Степан с детьми крышками от кастрюль отбивали ритм.
Недолгой жизнь её оказалась, умерла от воспаления лёгких в тридцатом, когда младшей сероглазой русой Шурочке было шесть лет. Старшие дети уже подросли, на себя взяли хозяйство, а вот младшей материнская забота была нужна. Павла чувствовала это между строк полученного письма брата с сообщением о смерти Ады.
Поговорила с мужем о необходимости помочь Степану, а тут раскулачивание и переезд. Решили вначале обустроиться на новом месте.
Вечером с работы пришла Наталья. Долго разговаривали о своих планах, Наталья рассказала, что дружит с Петром Нехорошковым, рабочим фабрики. Пришёл как-то на здравпункт и с тех пор постоянно провожал Наташу, часто приглашал смотреть кинофильмы в местном клубе, и на танцы не раз ходили. Недавно сделал ей предложение, но Яков сказал:
–Дождитесь матери, пусть благословит.
Пётр понравился Паше и Зое. Вскоре молодые расписались, и им выделили комнату в двухэтажном доме для молодожёнов на Октябрьской улице, но ещё раньше они привезли из Миасса двоюродную сестрёнку Шуру.
Из Большой Грязнухи ещё зимой приехал младший брат Николай с женой и маленькой Анютой. Узнав от зятя Николая Чемезова о предстоящем раскулачивании, он решил уехать вместе с Чемезовыми в Асбест, Два Николая во дворе Чемезовых нагружал лошадей, Федора Лаврентьевна спешно собирала вещи, когда увидела в окно подходящих с красными флагами к её дому людей. В страхе, что трёхлетнюю дочку заберут в сиротский дом, она, завернув её в тулуп, спрятала в сугроб за домом, молчать наказала, а то «бабай утащит». За углом следила за происходящим.
Вскоре из трубы показался дым, запахло блинами. Пришедшие, видимо, нашли муку и решили себя побаловать блинчиками. Дора с Аней на руках побежала по снегу к Чемезовым, а рано утром отправились в путь. Вслед им смотрел окнами с незакрытыми ставнями их дом, который так и остался одиноко разрушаться на семи ветрах, и они лишь взглядами простились с ним, побоялись зайти взять собранные в узлы вещи. Да сколько таких одиноких домов грустило в ту пору на Урале по своим хозяевам!
Николай вскоре умер, оставив Федору беременной третьим ребёнком. Мыкалась по квартирам былая красавица, без устали работая и дома, и на тяжелой работе, чтобы вырастить детей, дать им образование. Сваты Михаил и Мария вскоре умерли. Родственники только состраданием и небольшой помощью помочь могли.
Побежали годы, наполняя жизнь разнообразием семейных событий. С интересом училась в школе Зоя, постоянно рассказывая дома о любимой учительнице Наталье Прокопьевне, Шура грызла гранит науки в той же школе, решив поступить в горный техникум. А у Натальи и Петра Нехорошковых разницей в четыре года родились дочки. Старшую назвали Лизой, именем сводной сестры, младшую Валей. Павла нянчилась с внучками, заботилась о младшей дочери и племяннице, помогала им выполнять математику, которую хорошо знала.
Приехала, Закончив в Новосибирске училище, Лиза, устроилась работать учительницей в школе и вскоре вышла замуж за офицера. Молодая семья получила однокомнатную квартиру на втором этаже двухэтажного дома на улице Садовой. В праздники, в свободные от работы выходные в маленьком домике Горного посёлка собиралась вся разросшаяся семья. Летом помогали в саду и огороде, а по окончании работы выносили в сад стол, одаривали детей подарками, Пётр играл на гитаре, пели, играли в шашки, домино, карты. Лиза нянчилась с племянницами (своих детей пока не было), Павла хлопотала на кухне, стряпала пироги, пельмени, которые все с аппетитом поглощали. Заглядывали и соседи, всем места хватало в гостеприимном маленьком доме.
Семья росла, и Якову пришлось хозяйство расширить: построил сарай, сеновал. Разросся сад, появился цветник. Корова, коза, куры. Зять Пётр начал дом строить на Больничном городке. Конечно, не такой большой и красивый, как дом родственника Николая Чемезова, в семье которого было уже двое сыновей и дочь, но он не перестал руки распускать, любил выпить лишнего, а потом бил жену Надежду, раз даже руку сломал. Сочувствовали ей все, а заступался лишь Яков. От этого пострадал и сам, и семья.
После очередной семейной разборки Николай написал донос на своего родственника, что тот был в армии белых, всегда был против советской власти и как-то в состоянии подпития плохо говорил о Сталине, читал стихотворение какого-то еврея, рукой Якова переписанное, лист случайно, уходя домой, не забрал. К заявлению Чемезов приложил лист. Назвал лиц, кто присутствовал при этом. Доносчик, вызвав ненависть всей семьи и последующий инфаркт матери Якова, и сам впоследствии был не рад доносу, но материал был уже в деле и улика – эпиграмма на Сталина, написанная Осипом Мандельштамом в 1933 году и переписанная рукой Якова.
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны.
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища,
И сияют его голенища.
А вокруг его сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ-
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него – то малина
И широкая грудь осетина.
Не дождалась Павла мужа с работы 8 августа 1937 года. Яков Михайлович был арестован сотрудниками Асбестовского отделения НКВД по Свердловской области по обвинению в участии в контрреволюционной террористической группировке и проведению контрреволюционной пропаганды ( ст.58 п.10 11 УК РСФСР)
Павла с Натальей неоднократно ездили в Свердловск, где в городской тюрьме находился Яков, целый день стояли в длинной очереди, но безрезультатно: им, как, впрочем, и другим, даже в передаче вещей было отказано. В последний приезд стали угрожать, что если будут ездить, то и Павлу, как жену врага народа, тоже арестуют. Чего не добьётся УНКВД при желании проявить себя. Даже и того, что Яков не Яков, а князь Шишкин, оставленный за мзду в семье Шишиных вместо их погибшего сына для проведения контрреволюционной пропаганды и свержения власти Советов. Правда, подтвердить или опровергнуть их гипотезу дед Михаил уже не смог. Он умер, не пережив смерть жены, сыновей Афанасия и Николая, заключение Якова.
Вскоре в дом 21 на улице Горной города Асбеста пришло казённое письмо.
«Решением Тройки при УНКВД Свердловской области от 23 августа 1937 года Шишин Яков Михайлович был приговорён к расстрелу. Шишин Яков Михайлович расстрелян 23 августа 1937 в возрасте 42 лет». Кстати, автор эпиграммы Осип Мандельштам прожил в лагере на год дольше.
Павла молилась о душе убитого мужа, ставила свечи, день начинала с молитвы об усопшем. Она ещё была жива, когда пришло Постановление о реабилитации. Надев очки, прочитала: «Постановлением Президиума Свердловского Областного суда от 16 сентября 1960 года Решение Тройки при УНКВД Свердловской области от 23 августа 1937 года в отношении Шишина Якова Михайловича было отменено, производство по делу прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления. Шишин Яков Михайлович полностью реабилитирован».
На вопрос семьи о месте захоронения ответ не пришёл. И только в 1967 году узнали, что это происходило на 12 километре Московского шоссе. Здесь при строительстве спортивной базы «Динамо» в 1967 году найдены безымянные захоронения 19 410 человек. По приказу областного начальника УВД тела были перезахоронены дальше, а строителям приказано забыть о находке, иначе расстрел грозит им. Тайну раскрыли в 1989 году. В 1937–1938 годах по приговорам УНКВД на 12 километре Московского шоссе прошли массовые расстрелы жителей трёх областей: Томской, Свердловской и Пермской. Было убито около 20 000 человек, большинство из которых не были преступниками. Массовые захоронения проводили в оставленных котлованах, засыпая их потом землёй. Чуть позже выдвинуто решение о создании Мемориала жертвам политических репрессий в Екатеринбурге
С приехавшим из Минска Бондаревым Евгением Фёдоровичем, сыном Лизы и моим двоюродным братом, стоим у стелы с именем деда. Всего таких стел 46 .Рассматриваем Маску Скорби рук известного скульптора Эрнеста Неизвестного. Деда мы никогда не видели, знаем о нём от бабушки и родителей. Беседуем с Женей о том, о чём дед так и не узнал.
О войне, которая началась через четыре года после его смерти. Он не узнал, как его зять Пётр Нехорошков в сражении под Москвой был ранен, в госпитале после ампутации ноги он заболел пневмонией и умер, похоронен на монастырском кладбище в Москве. Могилу его приезжала навестить дочь Лиза с Украины, где впоследствии вместе с Натальей поселилась её семья, Второй зять Фёдор Бондарев был ранен, но остался жив. Под Москвой погиб и старший брат Федоры Пётр Лаврентьевич Ерыкалов, а будучи четырнадцатилетней в годы войны дочь Доры Анна, стоя на скамеечке, ковала победу на заводе, падая от усталости, не жалуясь, а надеясь, что именно её наполненный гневом снаряд оторвёт башку у Гитлера, и наступит мир. Лиза отогревала души сирот, работая воспитательницей в детском доме. Наталья сутками находилась в госпитале, работая старшей медсестрой, дочери Натальи и Петра Лиза и Валя вместе с Пашей шли через весь город в госпиталь, где обедали дети сотрудников госпиталя. Павла помогала стирать бинты, девочки развешивали их для сушки, читали раненым, иногда участвовали в концертах. Лиза хорошо пела, Валя подпевала ей, читала стихи о грядущей победе.
