разыщем мы просёлок
И МНЕ ДАНО
Я снова программирую себя
на жизнь и силу в Духе и свободе.
Но плоть, животной несытью любя,
Заботами мещанскими изводит.
Стучат часы, разбрызгивая звон,
И полутьма высвечивает вещи.
И кажется, вся жизнь – бредовый сон,
Бессмысленный, короткий и зловещий.
Но за окном на лавочке ночной
Сидят, обнявшись в детском поцелуе.
Нахлынет жалость древнею волной,
Как рыбу, бросит в благодать былую.
И закричат, бесчинствуя во мне,
Какие-то уродливые звери.
Но я плыву в подлунной глубине.
Просила я, и мне дано – по вере.
ОДНА
Я на этой планете давно обитаю одна.
Жизнь звенит иногда, умещаясь в моём телефоне.
Оглянусь – пустота, как поток, не имеющий дна,
Обтекает меня, и откуда-то хладом сифонит.
Оглянусь, и опять, словно только очнулась от сна —
Я сиротство своё сознавать научилась недавно.
Плавит снег и вгоняет в размякшую землю весна.
И на кладбище сельском сегодня так тихо и славно.
С невозвратной горы, где кресты и обветренный свет,
Посмотрю на село и родительский дом издалёка.
Только здесь сохранилась кристальная нежность тех лет,
Что летят с фотографий несущимся в детство потоком.
Снова в сердце заглянет шальная бродяжка-весна.
На секунду забудусь на этом обманчивом фоне.
Я на этой планете давно обитаю одна.
Жизнь цыплёнком пищит,
умещаясь в моём телефоне.
ГДЕ-ТО ДАЛЕКО РОДИТЕЛЬСКИЙ ДОМ
В. Шукшину
Мой домик деревянный зарос полынь-травой,
Но в огороде сонном не встретишь ни травинки.
Здесь мать давно привыкла читать печальник свой
И каждый день справлять по сорнякам поминки.
Мой домик деревянный во облацех летит,
Он пухом тополиным прикинулся в июне.
Смотрите и любуйтесь – какой волшебный вид:
Тем выше дом летит, чем ярче ветер дунет.
А ветер зноем дышит – заоблачен и сух.
Всё выше дом, всё дальше – пушинкою в зените.
Меня к земле притянет калины горький дух,
И сердце с домом свяжут невидимые нити.