Любовь дарящие

Спустя пару лет ей дали квартиру от завода. Она потеряла тогда дар речи от нежданно свалившейся на ее голову удачи. Ходила по крошечной «гостинке» и не могла наглядеться на свое нехитрое счастье. Наконец-то не придется больше слушать охи-ахи соседок, вникать в их жизнь, чтобы не обидеть, и выслушивать:

– Не стыдно тебе, Дуська! Как чужая!

А они и были для нее чужими. И никого она рядом не хотела. Хотела жить спокойно, не давая отчета никому, не пряча глаз и не сжимая зубы, чтобы не закричать, в ответ на набившие оскомину вопросы:

– Появился у тебя кто, али как? Всю жизнь будешь по своему Егору сохнуть? Он про тебя и думать забыл, а ты все горюешь!

Горевать по нему Дуся и не думала. Обида была глубокой и горькой. Останься у нее ребенок – может и простила бы она непутевого своего «жениха», а так… Даже думать о нем не хотела. С годами страсти улеглись, образ Егора померк, а, когда Дуся узнала, что он погиб, сорвавшись на стройке, где работал, с высоты, то в сердце шевельнулось и что-то вроде жалости. Семьи он так и не нажил, ничего хорошего, как поняла Дуся, тоже не видал. Так что уж теперь… Нет человека… И обиды больше нет.

Она успокоилась. Собравшись с деньгами, купила большой цветной телевизор, чуть не первый в поселке, и зажила так, как хотела. Ни перед кем не отчитываясь и вообще мало кого рядом с собой замечая. Проводив одного за другим родителей, она изредка выбиралась в гости к родне, но с годами стала это делать все реже и реже, не желая покидать насиженного места и довольствуясь тем, что имела.

Дуся кивнула соседкам, сидящим на лавочке у подъезда, и поднялась по ступеням. В подъезде опять не горели лампочки, пахло котами и затхлостью. Дуся вздохнула, нашарила в кармане плаща фонарик, и пошла вверх по ступенькам. Путь этот был ей знаком и очень она его не любила. Дом был построен странно, какими-то непутевыми лабиринтами и закоулками. Лифт вечно не работал, хотя именно им, первым в поселке, так гордились когда-то на заводе. Подниматься приходилось по темной лестнице, где никогда не было света, сколько ни ругались друг с другом соседи. Лампочки кто-то выкручивал и все давно привыкли носить с собой фонарики, потому что ноги переломать не хотелось совершенно.

Дуся с трудом одолела предпоследний пролет и готова была уже обрадоваться тому, что вот-вот окажется дома, как узкий луч фонарика выхватил из темноты что-то непонятное в углу. Евдокия чуть не оступилась, в последний момент ухватившись за перила и прохрипела испуганно:

– Ты кто?

Темный куль вдруг развернулся и на Дусю глянули два внимательных глаза.

– Я.

– А кто я-то? – Дуся справилась со страхом и уже спокойно шагнула ближе.

Мальчишка был щуплый, маленький и, вроде как, незнакомый.

– Я – Иван.

– А что ты здесь делаешь, Иван? Почему сидишь на холодном полу в подъезде? Чего не дома?

Дуся повела фонариком в сторону мальчишки и ахнула. Большой синяк, который наливался под глазом Ивана, был самым безобидным из того, что она увидела.

– Кто тебя так? – голос не слушался ее.

– Никто! – Ваня жмурился, пытаясь увернуться от света.

– Сам ударился?

– Да!

– Заливаешь! – Дуся поставила сумку на пол. – Ну-ка, покажись!

– Еще чего!

Мальчишка вдруг ощерился, совсем как зверек, вжался в угол, и выставил перед собой кулачки. Дуся удивленно глянула на него, а потом засмеялась. Большое тело ее колыхнулось, когда она сложила руки перед собой, пытаясь заставить себя не тронуть мальчишку, не прижать к себе, спрятав от всех и вся.

– Ты на меня –то посмотри! Разве я тебя обижу? Да и спрашивать больше не буду ни о чем. Захочешь – сам расскажешь. Где живешь ты? Может домой отвести?

– Не надо!

Ваня, выкрикнув это, как-то сжался, пытаясь спрятаться от безжалостного света фонарика, присел на корточки, и уткнулся лицом в колени.

– Нельзя мне туда.

– Почему?

– Папка… Получка сегодня…

Дуся замерла, услышав, сколько боли прозвучало в голосе Вани. Она растерянно смотрела на мальчика, пытаясь понять, что делать дальше.

– Вань… Ваня! Посмотри на меня!

Мальчик медленно поднял голову, пряча глаза.

– Ко мне пойдешь? Я одна живу. У меня тут бублики свежие и конфеты есть. Чаю хочешь?

Мальчишка молчал. Дуся не знала, что еще сказать и поэтому молчала, ожидая ответа. А услышав тихое:

– Хочу… – выдохнула и поманила мальчика за собой.

– Идем!

Дома она быстро поставила чайник, а потом загнала Ваню в ванную и долго, чтобы не сделать больнее, обрабатывала все ранки и ссадины, которые обильно усеивали лицо и руки мальчика.

– Как это ты так?

– Стекло в двери кухонной выбил. Ай!

– Потерпи! Я дую! – Дуся водила смазанной йодом ваткой по лицу мальчика.

– Щиплет же!

Мальчишка так смешно морщился, что Дуся прятала улыбку, глядя на него, но больше всего ей хотелось сейчас все-таки плакать. Как можно так обращаться с ребенком? Господи, был бы у нее сын… Нет! Нельзя об этом! Ни к чему сейчас!

Отставив пузырек с йодом, Дуся спросила:

– А мамка-то есть у тебя?

Ваня нахмурился, а потом замотал головой, болезненно охнув.

– Нет. Нету. Сбежала. Батя суров больно. Особенно, когда выпьет.

– И часто такое бывает?

– После получки всегда аккурат.

– А как же мамка тебя оставила с ним? Не забрала?

Ваня поднял на Дусю глаза, и та поразилась, сколько боли было в этом маленьком пока еще человеке.