Взлетающий Демон Врубеля

Глава 14

На троих

В понедельник в Талашкино приехал Демин. Дело с убийством реставратора храма было не только трудное, но и неприятное. Убит известный человек, приехавший из Москвы по важному делу. Естественно, что смоленский «убойный отдел» привлекли.

Однако майор Демин, направленный как раз из этого отдела, почти не надеялся раскрыть убийство. Поначалу он за клочок газеты во рту убитого решил зацепиться. Это был свернутый в тоненькую небольшую трубочку кусок листа. Еще в пятницу вечером выяснилось, что это клочок с интервью, которое давал убитый корреспонденту газеты «Рабочий путь» Валерию Скуматову. Выглядело это как специальная «подсказка». Или «обманка», чтобы запутать следствие?

С журналистом Демин, конечно, побеседовал. Обыкновенный журналист, как все они. Немолодой уже, лет пятьдесят. Говорит, как принято у журналистов, много и бессодержательно. Привычка у них такая вырабатывается с годами, издержки производства, как раньше это определяли.

В субботу Демин прочитал внимательно интервью. Ничего особо интересного и там не нашел. Разве только то, что прадед реставратора родом из Талашкина и стал известным художником.

Вряд ли интервью может быть связано с убийством, там все про давние дела. Может, реставратор перешел кому-то из талашкинцев дорогу или не помог вовремя? Но когда он успел? Приезжал, правда, три лета, однако всегда ненадолго.

И зачем эта газета во рту, если интервью ни при чем? Для кляпа явно мала, да и засунули ее в рот уже убитому – экспертиза показала.

В общем, ехал Демин в Талашкино без определенного плана. Выбрался после обеда, ближе к вечеру – на часок дело. А что там целый день делать? Свидетели уже опрошены. Ну, с Анисиным поговорит – может, что всплыло за это время.

Не застав Анисина в отделении, Демин не удивился, а пошел к участковому домой, они были неплохо знакомы.

Анисина он нашел на кухне. В четыре руки они с бывшим, еще милиция тогда была, смоленским участковым Потаповым чистили рыбу, жарить собирались. Демин знал, что Анисин четвертый год живет бобылем. Ему под шестьдесят, и после смерти жены, кажется, жениться он не собирается. Дети взрослые, в городе давно. Ну а Потапов – тот на пенсии много лет.

Демину едва исполнилось сорок, и оба участковых – бывший и настоящий – казались ему ужасно старыми. Но оба были крепкие мужики.

Приезд майора крепких мужиков не смутил.

– Садись, Анатолий, – пригласил хозяин. – Рыба скоро жарится, а у нас к ней есть кое-что.

– Спасибо, Степаныч, только я ведь на машине, на служебной причем.

– Что ж ты так… неосмотрительно. Может, заночуешь тогда? Жене в город позвонить можно. – Он достал из холодильника пучок зеленого лука, пучок укропа, а также соленые огурцы в банке. – Вот, прошлогодние остались. Дочка делала. Капуста вот тоже… Выкладывай, Петрович. Маслицем полей. – А Демину протянул нож и буханку. – На, Анатолий, режь хлеб.

Демин вздохнул, стал резать хлеб.

«Может, правда заночевать? – думал он. – Или вот что – на рейсовом поеду. А машину завтра заберу».

Через полчаса трое мужчин сидели на веранде за накрытым столом. Шторки Анисин плотно занавесил, но окно открыл, и оттуда дул свежий ветерок да летели бабочки, устремляясь к лампе, чтобы сгореть.

В начале застолья, как водится, почти ни о чем не разговаривали. Первую выпили за встречу.

– Между первой и второй перерывчик небольшой, – сказал хозяин, почти сразу разлив вторую порцию. Все подняли рюмки.

– А за что? – спросил Потапов. Он не любил пить просто так, ему цель была нужна.

– За что, за что… За то, чтобы дело закрыть. Чтоб висяка не было! – ответил Демин. Все ж он по делу приехал сюда, это он помнил. Выпили.

– Правильно говоришь, Анатолий, – рассудительно сказал Потапов, перекладывая вилкой к себе на тарелку рыбку со стоящей посреди стола сковородки. Плотвичка, уложенная плотным рядом на большой анисинской сковороде, хорошо прожарилась. Потапов положил туда же, на тарелку, картофелину, потом квашеной капусты с лучком и продолжил: – Правильно говоришь: дело прежде всего. Тем более дело это интересное.

– Интересное-то интересное, только загадок много, – недовольно пробурчал Анисин. – Вот, к примеру, кому тут могло понадобиться приезжего убивать? Его и не знал никто из местных! Кому он нужен?!

– Как это: третий год ездит, а не знал никто? – не согласился Потапов. – Третий год ездит человек, снимает каждый раз квартиру. Хозяев знает, как минимум!

– Да! – встрепенулся Демин. – Я как раз и хотел спросить тебя, Степаныч: где он жил? У кого, тоись? Ты узнал, поговорил с людьми?

– А как же! Конечно, поговорил! – Анисин от обиды чуть соленым огурцом не подавился. – Он у разных жил. Он три лета сюда ездил – ненадолго каждый раз, на две-три недели. Первый год у Раисы Колпачковой снимал комнату. А потом два года у Шукаевых. Этим летом только четыре дня и пожил… Шукаевы говорят: хороший человек, привыкли уже к нему, жалко.

– Сказать-то они все могут, а проверить надо. Жалко им… Может, не поделил с хозяевами что-то! – Демин положил вилку. – Надо будет мне самому их допросить!

– А Раиса эта кем Кристине Колпачковой приходится? – спросил неторопливый Потапов. Он соленый огурчик на вилку в это время насаживал.

– Кристинка – дочка Райки Колпачковой, кто ж еще! – Анисин даже глаза вылупил, так удивился этому вопросу. – Кто ж еще! Давайте по третьей, – предложил он и начал наливать. – Третью – за здоровье! Третью я всегда за здоровье пью.

Выпили за здоровье.

– Что еще за Кристинка? – строго спросил Демин, ставя рюмку на стол. – Первый раз про Кристинку слышу. Ты почему, Петрович, про нее спросил? Ты у нас хи-и-итрый! – И погрозил пальцем.

– А того спросил, что Кристина эта плакала третьего дня сильно! Не по убитому ли? Конечно, много найдется причин у девушки, чтобы плакать. А все ж! Если жил он у них в доме, так она его знать должна. Может, и правда по убитому? Но уж больно сильно – все глаза выплакала.

– Так что это за Кристина, Степаныч?! – Майор заинтересовался еще больше. – Доложи нам!

– Рад стараться! – сказал Анисин. – Бери лук, Анатолий, не стесняйся. Петрович, порежь еще! Кристинка эта Раискина дочка. Муж Раискин шоферил, разбился уже лет пять как. А Раиска бухгалтером на цементном заводе.

– Это цементный завод, что через трассу? – вставил Демин.

– А какой же! Через трассу, конечно, – у нас в Талашкине этот завод, только на той стороне шоссе. Кристинка у ней единственная дочь. Вдвоем остались после смерти отца. И была неглупая раньше, училась хорошо. Раиска ее в университет отдала, тем более девчонка хорошо ЕГЭ сдала, прошла без доплаты на бюджетное место.

– Молодец! – вставил Демин. – У меня тоже сын на бюджетное прошел! И учится. Уже год отучился!

– За это надо выпить! – Анисин разлил водку по рюмкам. – Ну, за сына твоего, Анатолий, чтоб и дальше учился! – Выпили. Помолчали.

– Так вот, значит, – продолжил Анисин, – эта Кристинка поступила-то вначале удачно, а проучилась всего два года. Выгнали ее из университета за неуспеваемость. Не смогла, значит, учиться. Раиса говорила, мол, директор ей подсказывает: «Переводите на платное», да где там! Что ж она ее одна, без мужа, будет тянуть за такие деньги, тем более девчонка и не хочет больше учиться. Смотрителем во Фленове устроилась.

– Не так и плохо, – вставил Потапов. – А когда ее из университета отчислили-то? В прошлом году? Или больше времени прошло?

Анисин задумался.

– Да, в прошлом году как раз. Год она уже здесь. То на цементном ее Раиса курьером пристроила, а теперь в Теремок смотрителем берут.

– Вот! – Демин громко поставил рюмку на стол. – Вот! Петрович в корень смотрит. Стоило реставратору из Москвы в доме поселиться, как девчонка хуже учиться стала! А реставратор на другой год квартиру сменил, не у Колпачковой этой поселился. Почему? Утром допрошу и Колпачкову, и Шукаевых сам! Я за тем и приехал. Наливай, Степаныч, там уж чуть осталось. Допьем – и спать. Завтра у меня ответственные дела.

Глава 15

Смутное время

С началом Русско-японской войны жизнь в Талашкине поблекла, стала более суровой. В пряничном «домике Малютина» разместили раненых. В читальне княгиня и ее гости ежедневно читали вести с фронта. Становилось все более очевидно, что Россия эту войну проиграет. Постепенно всеобщее разочарование распространялось на жизнь бытовую и культурную.

Когда война окончилась позорным для России поражением, недовольство и бунтарские настроения стали повсеместными. Они проникли даже в школу. Зараза революции поразила и учителей, и учеников.

«Как трудно найти верных людей! – размышляла Мария Клавдиевна. – Это самое трудное. Вячеслав был прав, утверждая, что мало кому можно верить. А я была наивна тогда».

С озера дул легкий ветерок, княгиня накинула шаль. Она сидела в беседке одна. Да, всеобщая беда коснулась и Талашкина. Крестьяне волновались и здесь. Участились пожары. Возник страх. Вчера в школе княгиня сказала учителям, что не боится крестьянского бунта.

«Если придут крестьяне с кольями, я приду сюда, в школу, – заявила она. – Я выйду к бунтовщикам в окружении своих учеников. Берите нас, безоружных, скажем мы! И нас ничто не коснется!»

Напрасно она это сказала… Ох, как нехорошо, как жестко посмотрели на нее при этих словах учителя и даже некоторые ученики! Как они смеялись над ней, должно быть, потом! Наверно, они считают ее дурой. Наверно, она и впрямь слишком доверчива. Учителя поддерживают бунтарские настроения учеников, в школе полно прокламаций. А специальные книги по предметам, которые она для учителей выписывает, лежат неразрезанными.

С грустью Тенишева думала о судьбе своих начинаний в Талашкине. Верная Киту по-прежнему была рядом. Однако без князя переживать смутные дни труднее. Уже больше года Вячеслав Тенишев лежал в усыпальнице храма. А храм так и не достроили…

Пожалуй, ей теперь не хватало скептицизма князя в ведении дел. А ведь раньше он порой раздражал ее! Вячеслав был прав, персонал так ненадежен! Преданных делу служащих вообще трудно найти, не только среди учителей. Даже в прежние времена пытались воровать, например! И кто?! Те, кого она считала единомышленниками! Она вспомнила, как когда-то, еще в хорошие времена, вывела ее из себя история Погосской.

Анна Погосская, управляющая принадлежащим княгине Тенишевой магазином народных промыслов «Родник» в Москве, отправила на адрес княгини письмо, в котором ее же, княгиню, всячески поносила! Она перепутала адреса, и Тенишевой пришло письмо, адресованное какой-то родственнице.

Вот цена их лести! Кому же верить? Но хуже всего то, что последующая проверка в магазине вскрыла факты воровства. И это случилось в хорошие времена. А теперь? Что ж, это был ей урок: надо меньше доверять людям.

Киту, в отличие от Мани, и тогда не смеялась. Тенишева же упорно хотела видеть в своем окружении друзей и единомышленников…

Теперь многое изменилось. Уже давно и Маня не пытается установить дружеские отношения со служащими Талашкина, не лезет им в душу. Ну и что, если не совсем понятны? Работали бы хорошо и не воровали, а больше ей от них ничего не нужно! Так вот теперь стало. Мария Клавдиевна тяжело вздохнула.

А ведь все эти годы мастерские в Талашкине развивались прекрасно, с большой выгодой для крестьян. Малютин еще год назад уехал в Москву, зато пришли не менее ценные для Талашкина преподаватели прикладных искусств – Бекетов и Зиновьев. Как хорошо, что ей удалось их найти! Из первых выпускников школы также выделились прекрасные резчики по дереву, вышивальщицы… Теперь они трудились в талашкинских мастерских, неплохо зарабатывали. Остальные выпускники ушли кто на хутора, кто просто в свои дворы, они успешно занимались сельским хозяйством, используя полученные в школе навыки.

Да и не обучавшимся в школе крестьянам окрестных деревень стало легче жить: зимой, в отсутствие крестьянских работ, женщины вышивали по образцам, которые им выдавались в мастерских, это был для них неплохой приработок. Среди мастеров имелись очень талантливые. Вот, например, Саша Тиунов, из первого выпуска. Она даже помнила, как взяла его в школу! Юноша до сих пор ей благодарен. Он очень талантливый резчик, но ведь и живописец получится из него незаурядный, если дать ему соответствующее образование.

Надо будет послать его учиться живописи в Париж. Это давний ее замысел, и она обязательно его осуществит, как только жизнь вернется в прежнее, нормальное русло.

Поскорей бы уже нормализовалась политическая обстановка. Народ неспокоен. Даже в школе появились настроения недовольства, какие-то кружки, прокламации…

Княгине очень не нравились младшие братья жены директора, Панковой. Они подолгу жили у сестры, лето проводили здесь всегда. Сам Панков не вызывал ее раздражения. Панков был человек не самый приятный, но свое дело знал. Он вел класс пчеловедения. Был человек разумный, сдержанный. Однако его жена постоянно ссорилась со всеми, а главное – ее братья не вызывали симпатии у княгини. Один – недоучившийся гимназист, второй – вечный студент. Фамилия их была Луневы. Они все время околачивались в школе, носили ученикам прокламации. Особенно подружился с ними Прошка Хамченко.

Этот великовозрастный школьник постоянно провоцировал и учеников, и учителей на нехорошие поступки. Выгнать его у княгини рука не поднималась – два месяца осталось до окончания школы. Пусть уж закончит. Плохо только, что он влияет на остальных – некрепких духом, как Саша Тиунов.

«Или этот новый учитель – Трубников, – вспоминала княгиня. – Его влияние на школьников пагубно. Он шепчется с учениками по углам, настраивает их против меня. Учит их не убирать за собой – мол, они ничего не должны. А как же навыки хорошего хозяина?»

И она не могла от этого учителя избавиться: не уезжал, несмотря на ее просьбы удалиться от школы.

Легкий на помине Саша Тиунов в эту минуту шел на квартиру Трубникова. Учитель собирал кружок учеников под предлогом игры на балалайках. Однако балалайки мало занимали членов кружка. Там велись беседы о политике, читались прокламации. В этот раз бывший гимназист Иван Лунев, брат жены Панкова, рассказывал, как обманывает их, школьников, так называемая «меценатка» Тенишева. Она считает себя очень доброй, потому что отдает на школу, на проживание сирот, малую толику принадлежащих ей несметных богатств. Школьники должны понимать, что ее «благодеяния» – сплошной обман. Разве справедливо, что она живет во дворце, что у нее дома в Петербурге и Париже? Кто она такая? Она должна отдать им, школьникам, крестьянам, народу вообще, все свои богатства, а не какие-то крохи. Она хочет отделаться крохами! Нет, надо поделить все поровну!

– Люди должны жить одинаково, – вторил ему Прохор Хамченко. – Мы должны взять власть в свои руки – для начала хотя бы здесь, в Талашкине! И все отобрать у хозяев. Тогда настанет справедливость.

Саша уже давно посещал этот политический кружок. Артюшка пришел с ним один раз и сказал, что ему скучно – «непонятно они говорят». А Саше было понятно. «Что тут непонятного, – пытался он объяснить Артюшке. – Одним все, а другим ничего! Это ведь несправедливо!» Артюшка мотал головой: «Но ведь княгиня старается для нас… Тебя, меня, еще многих за свой счет содержала! Научила ремеслу, так что не пропадем теперь! Крестьянам сколько помогает: и работу дает, и так может деньги дать, если кому плохо! Никогда не отказывает в помощи, если несчастье какое! За что они ее ругают?!»

Савося не мог объяснить, в чем неправда, но с Артюшкой был не согласен. Тиунов тоже хорошо относился к Марии Клавдиевне, был ей благодарен за то, что взяла его в школу, выучила, содержала его, сироту, несколько лет за свой счет. Но вот Прошка, учитель Трубников, гимназист Лунев говорят, что для нее это крохи, что она должна ему больше… И они правы: у нее же очень много денег, для нее это мелочь – ему помочь! Она должна всем поделиться! Если бы у него были такие деньги, он поехал бы в Париж учиться живописи. Крестьяне живут в низеньких, крытых соломой хатках, а у нее большой дом… Почему? Нет, несправедливо.

Артюшка молчал, не находил, чем возразить, но на сходку в другой раз не захотел пойти. При своем мнении, значит, остался.

– Настало время конкретных дел, – говорил Прошка. – Вы знаете о поджогах?

Да, конечно, Саша знал: теперь редкий день обходился без пожаров в округе. Говорили, что поджигают специально.

– Мы должны устроить поджог и у нас в Талашкине. Для начала не дом. Мы просто напугаем княгиню. Подожжем два сарая с сеном, возле конюшни. Сена пока в них мало, так мы дождемся, когда сено все перенесут в сараи, и тогда подожжем. То-то будут факелы!

– Возле конюшни нельзя, – робко возразил кто-то, – там лошади заперты, могут загореться.

– Если лошади сгорят – еще лучше, – сказал учитель Трубников. – Они выписывали этих лошадей из Англии за большие деньги, они этих лошадей хорошо кормят и ухаживают за ними. Им лошади дороже крестьян. Если и сгорят лошади – тем лучше. Пусть княгиня понимает, что наши намерения самые серьезные. Пусть ей страшно будет.

Глава 16

Первый подозреваемый

Демин проснулся от стука в окошко. Солнце уже вовсю светило – часов девять, значит. Взглянул на часы, которые рядом на тумбочке лежали, – точно, пятнадцать минут десятого.

В окошко опять постучали.

– Степаныч, а Степаныч, ты дома? – услышал он неуверенный женский голос и поначалу не понял. А, да, он же в Талашкине у Анисина вчера заночевал – Анисина и зовут. Он услышал, как хлопнула дверь: Анисин вышел на крыльцо:

– Чего тебе, Зин? Случилось что?

– Степаныч, у меня ночью кто-то по двору ходил и на чердак лазил. Жулик какой-то. Как бы огурцы в теплице не своровали. Уже огурцы начинаются – вчера уже четыре огурчика сняла – к обеду нам со стариком!

– Во-первых, что у тебя на чердаке брать? Во-вторых, собака твоя на что?

– Так, Степаныч, собака-то померла вчера! Нашла я своего Тузика мертвым в огороде. Смотрю утром: нету Тузика! Может, через забор перепрыгнул, зараза, думаю? А днем уже старик пошел в конец огорода – лопух сорвать ему понадобилось от ревматизма – и кричит: «Зин, гляди-ка, Тузика нашего убил кто?!» Я подошла – лежит мой Тузик мертвый. А вечером хороший был, бегал по двору. С чего он так скоропостижно помер, не знаю. Может, съел что – нашел в огороде… А сегодня уже и залезли. Плохо без собаки!

Демин слушал эту ахинею вполуха, лежа на диване, где ему вчера Степаныч постелил. В окно он видел бабку небольшого роста – в платочке, с круглым лицом – и Анисина. Потом к ним сверху Потапов спрыгнул.

«Ага, Петрович, значит, на чердаке ночевал, а это я его место на диване занял…» – проанализировав ситуацию, решил Демин.

Чердак у Анисина имел выход на улицу, к нему деревянная лестница была приставлена, с которой и спрыгнул Потапов. Дальше слушать ахинею про сдохшего Тузика Демин не стал, а пошел посмотреть бритву в машине – кажется, брал ее с собой: глубоко в подсознании он ведь знал вчера, когда сюда отправлялся, что в Талашкине заночует.

Допрашивать выбрались поздно, часам к двенадцати. Вначале рассолу выпили от вчерашних огурцов – хороший дочка Анисина рассол делает! Потом чаю Степаныч заварил… Повел Демина к Колпачковой и Шукаевым тоже Анисин – он знает, кого где искать. И Потапов увязался с ними: что ему одному сидеть?

Раиса Колпачкова, когда пришли, возилась в огороде. Она не очень удивилась приходу полиции. Пригласила зайти в дом, сама проводила в зал; а потом уже пошла руки сполоснуть от земли. Пока ее не было, Демин огляделся: мебель еще советская, однако неплохая. Стенка большая, книг довольно много. Хрусталь в серванте. Ковер на полу лежит. Телевизор, правда, старый, – ящиком. Но большой.

– Это еще при хозяине все куплено, – пояснил Анисин. – Строились, конечно, тоже при хозяине. Он дальнобойщиком был, неплохо зарабатывал, и руки золотые. Теперь-то Раисе хуже стало.

– Рая, – обратился он к хозяйке, когда она вернулась, – это представители из Смоленской полиции, они убийством реставратора Красухина интересуются. Расскажи, когда он у тебя жил, сколько времени, какое впечатление произвел. И ответь на их вопросы.

– Жил три года назад, летом недели три. Снял квартиру – деньги мне не лишние. Какое впечатление? Обычное. Ходил все в Теремок, храм осматривал – по работе он приехал сюда, он и работал. Не помню, кто к нему ходил – кажется, никто. Он ведь в первый раз тогда приехал, не знал никого. А впечатление… Какое может быть впечатление? Пожил – и уехал. Мне-то что?

– А почему в следующие годы не у вас останавливался?

– Наверно, ближе ему там к работе, удобнее… Ко мне он больше не просился. А я что ж? Выбрал, где ему лучше. Что тут задумываться?

– Ваша дочь общалась с Красухиным, когда он у вас жил?

При этом вопросе Раиса нервно вскинула голову.

– А что дочка? Человек живет в доме… Разговаривали, конечно, иногда, вот и все. Больше никак она с ним не общалась, если вы что другое имеете в виду!

– Да успокойся ты, Рая! – вмешался Анисин. – Плохого про твою Кристинку никто не думает. А почему она университет оставила?

– Не захотела на журналиста учиться, потому и оставила! Она и без того устроится – вон, Татьяна Викторовна обещает, что Кристинка скоро экскурсии будет водить. Кристинка у меня знаете какая умная?! Это ее все книжки! И в библиотеке она все перечитала! Она и стихи пишет! Ее стихи, когда училась в университете, даже напечатать хотели, – а на что это ей надо? За это деньги не платят. И с квартирантом она все про книжки говорила. Он образованный, ей и интересно. Оставьте в покое Кристинку, она тут вообще ни при чем! Не вздумайте спрашивать ее, я сама на все вопросы отвечу, нечего девчонку дергать! Слышишь, Степаныч?! Не дергай девку, она не виновата ни в чем!

Раиса ужасно разволновалась. Удивленные полицейские не знали, как ее успокоить. Они вышли из дома озадаченные.

– Не могла же Кристинка задушить здорового мужчину – тут сила нужна… – задумчиво сказал Демин. – Только чего эта Раиса так подозрительно волнуется?

– Ну, волнуется баба за дочь, что ж такого, – заступился за Раису Анисин. – Может, все ж была какая-то история у дочки с потерпевшим, дело молодое. Вон, Петрович сказал, заплаканная ходит, как реставратора убили. А мать и переживает, что узнают про дочкину любовь.