Почти семейный детектив

Впервые в жизни Галицкий не знал, куда себя деть. По-хорошему, он нуждался в ванне, очень горячей, с лопающейся шапкой пены, в которую можно было погрузиться с головой, чтобы хоть ненадолго забыть об окружающих реалиях. Лежать в ванне, пить виски, бездумно смотреть, как запотевает от пара зеркало над раковиной, как мутнеют в нем очертания привычного до последней мелочи помещения, любовно отделанного серым кафелем – светлым и темным.

Но ехать домой никак не хотелось, потому что там была Милена. Нет, Галицкий не думал, что она ему верна. Точнее, он просто про это не думал. На пороге надвигающегося пятидесятилетия он знал о жизни все, не делая секрета из своих постоянных интрижек. Он любил женщин, женщины любили его, незамысловатый, а иногда очень даже замысловатый секс был для него способом снять накопившееся напряжение, не более того.

Он не считал, что брак накладывает какие-то излишние обязательства на плоть, более того, в теории был уверен, что это правило касается не только его, но и Милены, но на практике свидетельство ее измены отчего-то ударило по его нервам, вызвало растерянность и злость.

Эту женщину он не любил даже тогда, когда на ней женился. Просто жить одному было некомфортно и хлопотно, да и наличие жены надежно ограждало Галицкого от матримониальных планов любовниц, поэтому он и оформил брак с Миленой, которая была в меру красива, в меру умна, в меру спокойна и в меру скандальна. Почему же его, черт подери, так задевает, что она ему изменила?

Он искал ответ на этот вопрос и не находил, а потому не мог решить, куда ему отправиться. Итак, домой не хочется, на работе невозможно уединиться, к маме? О, нет, она не даст ему покоя, пока не вытащит все детали до малейшей подробности, а потом будет на кухне втихаря пить валокордин, потому что будет очень переживать за своего взрослого, но все-таки сына. Да и вообще, к маме нельзя, там Вовка.

Вспомнив про младшего сына, он невольно перенесся мыслями к Ганне, которая (он взглянул на часы) уже ехала в поезде в свой Витебск. Галицкий дорого бы дал, чтобы сейчас она сидела рядом. Рассудительная, все понимающая, много прощающая. Ее логичное мышление помогло бы расставить все по местам, разложить по полочкам. В самые трудные минуты своей жизни Илья всегда чувствовал, что ему не хватает именно Ганны. Она рвалась остаться в Москве, но он сам отправил ее на вокзал, так что винить было некого. Как всегда, виноват только он сам, старый чудак.

Тяжело вздохнув, Галицкий завел машину и поехал в один из своих ресторанов. Не глядя на бросившегося к нему метрдотеля, прошел в отдельный кабинет, заказал кофе, лимон, минеральную воду и бутылку виски, отмахнулся от назойливых приветствий официантки, глянул на нее так, что она почувствовала себя уволенной, грубо потребовал, чтобы его не беспокоили, пока он сам не позовет, и наконец остался один.

Он чувствовал себя так, будто его долго и последовательно валяли в грязи. Илья заново прокручивал в голове все события сегодняшнего дня, с того момента, как позвонила рыдающая Милена, и до того, как он наконец-то захлопнул за ней дверь ее машины. В промежутке было известие о ее измене, найденный труп, вызов полиции, допрос с пристрастием, четкая и бесконечная работа оперативной группы, приехавшей на место преступления.

Довольно быстро он сообразил, что выходит идеальным подозреваемым. Вольдемар Краевский был любовником его жены, только вчера Галицкий ездил на встречу с ним, чтобы посмотреть на писателя издали, и теперь вряд ли мог доказать, что на тот момент он и знать не знал, что этот слащавый красавчик, выглядевший жалко, как все душевно убогие, делил с ним, суперменом Галицким, одну и ту же женщину.

Пожалуй, именно эта мысль и была самой обидной, царапающей оголенные нервы. Если бы Милена изменила ему с успешным бизнесменом, талантливым человеком, звездой кино, он бы поморщился, но стерпел. Но чем ее привлек этот жалкий слизень, никчемный альфонс, он понять не мог. Милена рыдала так натурально, бросалась на труп, когда его уносили, заламывала руки, даже потеряла сознание, что можно было не сомневаться – альфонс ей действительно дорог. И это заставляло Галицкого усомниться в себе, уж не женат ли он все-таки на редкой дуре?

Почувствовав себя подозреваемым номер один, он позвонил своему адвокату, который, не мешкая, прибыл на место преступления и взял дело в свои руки. О своей судьбе можно было не волноваться. Галицкий знал, что Краевского не убивал, а потому ничего не боялся. Пожалуй, главными чувствами, которые он испытывал, была досада и легкое унижение от случившегося.

Из показаний Милены он узнал, что она собиралась с ним развестись и уехать вместе со своим возлюбленным в Испанию. Известие заставило его лишь усмехнуться. Что ж, испанский дом – не самая большая цена за то, чтобы больше никогда в жизни не видеть свою попытку номер три. Галицкий признавал, что Милена все рассчитала верно – он бы без лишних слов развелся с ней, назначив ей щедрое содержание, которого бы вполне хватило и на этого жиголо Краевского. Нет, Галицкий совершенно точно не стал бы никого убивать. Заплатил бы и забыл. Пошел бы дальше, как делал всегда. Именно это он и постарался донести до полицейского капитана, когда пришла очередь отвечать на его вопросы. Капитан, кажется, не поверил, но это Галицкого заботило мало. Для таких вещей и нужен адвокат.

В то, что любовника застрелила Милена, он тоже не верил. Даже застукав его в постели с другой бабой, она бы просто пулей вылетела из квартиры. Да и пистолета, изъятого с трупа, у нее никогда не было, да и быть не могло.

– Ты его трогала? – спросил он про пистолет, приехав в квартиру, оценив происходящее и вызвав полицию. Милена отрицательно покачала головой.

В убийстве Краевского было что-то неправильное. Этот никчемный человечек жил такой неинтересной жизнью, что убивать его было решительно не за что. У него не было ни денег, ни связей, он не играл в политику, не был знаменитостью, не переходил никому дорогу. Он работал в маленьком рекламном агентстве, писал дрянные тексты, трахал богатенькую стерву, строил общие с ней планы на будущее и мечтал прославиться. За что тут убивать?

И тем не менее эта ошибка Создателя за последние два дня дважды заставила Илью Галицкого поменять свои планы. Сегодня он расхлебывал убийство, а вчера мотался на другой конец Москвы, что для него было совершенно несвойственно. Стоп. Вот с этого момента нужно было думать внимательнее. Почему никогда не выезжающий из своего офиса Илья поехал на никому не нужное собрание графоманов? Потому что его отправил туда Гарик, уговоривший посмотреть на стоящего писателя.

Несмотря на то что в текстах Гарик разбирался слабо, отличить литературу от дерьма он все-таки мог. Даже в первом приближении Вольдемар Краевский не тянул на открытие года, тогда зачем Гарик, все понимающий, мудрый Гарик, фактически вынудил своего партнера на него посмотреть?

Сформулировав этот вопрос, Илья даже вспотел. Гарик был его другом, надеждой и опорой, партнером и консультантом. Они шли рука об руку уже много лет, поднимались и падали, вместе добились успеха и денег. Гарик не мог предать или подставить Галицкого. Никак не мог.

Допив залпом виски из стакана, Илья достал телефон и набрал номер своего партнера. Он не любил оставлять без разъяснения то, чего не понимал.

– Привет, – сказал он, когда Гарик ответил на его вызов. – Какого черта ты меня вчера в Новогиреево отправил?

– Так на новое имя посмотреть. Не понравился, что ли? Так мог сразу по возвращении свое «фи» высказать, больше суток прошло. Я ж тебе сказал, что сам не могу определить, стоящий этот парень или нет.

В голосе Гарика звучала фальшивая нотка. Илья слышал ее отчетливо, а потому впал в ярость, что, по отношению к другу и партнеру, происходило с ним довольно редко.

– Хватит придуриваться, – заорал он и ударил кулаком по столу. Хрустальный стакан подпрыгнул, упал, и чудом не скатился на пол. На крик прибежала официантка и тут же скрылась с глаз, напуганная видом патрона. – Ты зачем из меня идиота делаешь, Паша? Будь другом, объясни, какого черта я вчера туда поперся и зачем это было нужно тебе?

Пашей Галицкий называл Гарика примерно раз в год. И такое обращение не могло сулить ничего хорошего.

– Ты чего, белены объелся? – аккуратно поинтересовался Павел Горенко. По ту сторону трубки он чувствовал себя в относительной безопасности. – Ну, попросили меня, чтобы я обеспечил твой визит. Нужно было, чтобы ты на него посмотрел. Естественно, что этот писатель – полное дерьмо, но ты уж меня извини, Илюша, я такой вердикт сам вынести никак не мог. Требовался более убойный аргумент. Твой.

Примерно так себе Галицкий и представлял ситуацию. Конечно, Гарика убедительно просили взять в работу нового автора. Он отбивался, понимая, что из затеи ничего не выйдет, а когда держать оборону дальше стало невозможным, отошел в сторону, вызвав на арену Галицкого. Ай да Павлик, ай да сволочь.

– Кто тебя попросил? – спросил Илья устало. – Ну, давай, рожай уже. Что я из тебя информацию по капле выдавливаю?

– Да Милена твоя попросила, – чуть удивленно и немного встревоженно ответил Гарик. – Пристала с ножом к горлу, мол, возьми на работу самородка. Ты же свою дражайшую половину знаешь, если ей чего приспичит, так вцепится хуже клеща. Я его тексты почитал, понял, что это не повидло, на хлеб не намажешь. Попытался ей честно сказать, что автор бесперспективный, а она и слышать не хотела. Отстала только тогда, когда я ей пообещал, что ты на него сам посмотришь.

– А тебя не удивило, что она меня сама не просит?

– Да ладно, Илюха. Можно подумать, она тебя не знает. Ты бы даже слушать ее не стал, не то что поехал бы куда-нибудь. Ты мне лучше объясни, почему это мало значимое событие тебя так взволновало? Случилось что-нибудь?

– Случилось. – Галицкий тяжело вздохнул, как перед прыжком в воду. – Видишь ли, Гарик, – он снова вернулся к привычному обращению, и партнер на другом конце Москвы мимоходом улыбнулся, – этот самый Вольдемар Краевский оказался любовником Милены, с которым она собралась уехать от меня в Испанию.

– Свистишь… – В голосе Гарика звучало недоверие. – С чего бы ей тебя, такого богатого и удачливого, менять на это никчемное создание?

– Ты его видел, что ли? – Галицкий вдруг снова непроизвольно напрягся.

– Зачем мне его видеть? Я его творения бессмертные читал. А смотреть на него тебя отправил, уж прости, но с твоей Миленой связываться себе дороже. Ты от известия, что тебе жена неверна, так разволновался?

Этот вопрос Галицкий предпочел оставить без внимания.

– В общем, никчемный он или нет, но Милена собралась со мной разводиться. У нее назавтра билеты на самолет уже были куплены, вот только поездка не состоится, вот в чем беда.

– Передумала, что ли? Или красавчик ее лыжи смазал в последний момент?

– Красавчик ее ласты склеил, а не лыжи смазал. Убили его сегодня утром, и Милена, приехавшая на свидание, обнаружила своего любовника с маленькой, но смертельной дыркой в груди.

– Да ты что? – Голос Гарика стих до шепота. – Слушай, Илья, а ты меня не разыгрываешь? Не мстишь таким вот извращенным способом за то, что я вчера тебя в Новогиреево отправил?

– Да какие тут шутки, – Илья поднял стакан, плеснул в него виски, залпом выпил и подышал открытым ртом. – Писателя Вольдемара Краевского сегодня утром кто-то убил выстрелом из пистолета в его собственной квартире, и я только что освободился от дачи объяснений доблестным сотрудникам полиции.

– Дела-а-а-а, – протянул Гарик. – Вот только этих неприятностей нам сейчас еще и не хватало.

– Нам с тобой неприятностей всегда хватает. Мы без них не живем, – философски ответил Галицкий. – Так что, как говаривал мудрый царь Соломон, и это пройдет. Ладно, Гарик, бывай, до завтра.

Не обращая внимания на что-то возбужденно говорящего в трубку партнера, Илья нажал кнопку отбоя, откинулся на спинку кожаного дивана и закрыл глаза. Тяжело, надсадно заболела голова. У его организма всегда была именно такая реакция на стресс. Наваливалась мигрень, охватывая половину головы, стучала в висок, вгрызалась в глазное яблоко, выламывала бровь. Никакие таблетки не спасали, нужно было съесть их целую пригоршню и постараться заснуть, даже сквозь сон чувствуя сверло, вгрызающееся в череп.

Господи, какая жалость, что нельзя домой… Там Милена… На мгновение ему вдруг стало жаль жену, растерянную, испуганную, отчаянно скорбящую по своей утрате. Похоже, она действительно любила своего Волика, этого слащавого красавчика, пошлого альфонса…

В голове тревожно забилась какая-то непонятная мысль, но тут же убежала, вытесненная нестерпимой головной болью. Галицкий замычал, чувствуя, как со дна желудка поднимается тошнота, непременная спутница его аристократических мигреней. Он отпил прямо из пузатой зеленой бутылки шипучей холодной минералки, достал из кармана таблетки, которые всегда носил с собой, запил, сделав еще несколько крупных глотков, и снова откинулся на диване, закрыв глаза из-за нестерпимо режущего их света.

Зазвонил телефон, громко, требовательно, вызывая концентрические круги, расходящиеся перед глазами. Мама. Галицкий сосредоточился, чтобы не показать, как ему плохо, и преувеличенно бодрым голосом ответил:

– Я весь внимание… Вы уже с Вовкой что-нибудь разбили или просто объелись мороженым?

Но мама не поддержала предложенного ей шутейного тона. Голос у нее был чужой, сухой и словно надтреснутый.

– Илья, приезжай, пожалуйста, – сказала она. – Как бы это ни казалось абсурдным, но из банковской ячейки пропал портсигар.

Головная боль не ослабла, поэтому Галицкий никак не мог сосредоточиться на маминых словах.