Пусти козла в огород

– Невозможной, – подсказала я, не веря своим ушам.

«Господи, – подумала я, – за что ты мне, грешной, такое счастье посылаешь? Голову на отсечение дам, Женька настроен на мир. Думаю, Юлька его уже достала. Видимо, и в самом деле все познается в сравнении. Ничего, после Юльки он еще и не так оценит меня! После Юльки он будет носить меня на руках похлеще, чем Герман Алиску!»

– Да, – согласился со мной Евгений, – Тамарка права, ты действительно невозможная, но я поделать с собой ничего не могу, люблю тебя, дуру, и все.

«Как милы наши мужчины, – замирая от счастья, подумала я, – даже признаваясь в любви, они норовят нагрубить. Это все от излишней стеснительности. Застенчивые до грубости».

– Я тоже, дура, тебя люблю, – призналась я, и этим же вечером Евгений был у меня.

На этот раз я развернулась по полной программе. Не буду описывать подробно. Скажу только: прическа, платье, туфли – просто блеск!

Я и Евгений сидели при свечах в гостиной, слушали англоязычные песни, пили французское вино, закусывали швейцарским сыром и вспоминали первые дни нашей любви. Оба сгорали от страсти и бросали красноречивые взгляды в сторону спальни. И оба героически держали себя в руках, не желая обнаруживать запредельную степень чувств. Я из понятных соображений: из женской гордости, нечего ему думать, что я от него без ума. А по какой причине сдерживался Евгений – понятия не имею. Думаю, из вредности и глупого упрямства, присущего всем мужчинам без исключения.

Наконец Евгений сдался, покинул кресло, обнял меня, страстно выдохнул:

– Соня, я так соскучился…

И в этот значительный момент раздался телефонный звонок. Памятуя о подозрительности Евгения, я трубку сняла, настраиваясь на разговор, но разговора не состоялось.

– Соня, – пролепетала Алиса, – я умираю. Если в чем виновата перед тобой, прости, прости…

И она повесила трубку. Я в растерянности посмотрела на Евгения и прошептала:

– Алиса опять умирает…

Он почему-то взбесился:

– Что значит «опять»? Ты же утверждала, что она умирает, так почему «опять»?

Я ничего лучшего не придумала, как оправдываться.

– «Опять» потому, что она то умирает, то оживает, то снова начинает умирать, – промямлила я, чем окончательно разозлила Евгения.

– Ты совсем завралась! – рявкнул он, вылетая в прихожую. – Еще неизвестно, кто тебе звонил! Я, как дурак, примелся со своими объяснениями, а у нее не нашлось и часа, чтобы спокойно посидеть! Э-эх! – заключил он, хлопнув дверью.

Я, прижимая трубку к груди, застыла, не в силах поверить в то, что произошло.

«Он ушел? – стучало в висках. – Ушел? Снова? Чертова Алиска!!»

Вспомнив про нее, я вспомнила, что Алиска умирает. Я попыталась дозвониться до бедняги, но безуспешно. Тогда я позвонила Симочке. Взведенная мной, она помчалась к Алисе, но вскоре вернулась.

– Соня, Аля не открывает дверь, – дрожащим голосом сообщила Симочка.

– Дуй к Марго, у нее есть ключи, – скомандовала я и бросилась упаковывать чемодан.

Позвонила Симочка. Она была в панике, куда-то подевалась Марго. Я тоже запаниковала, злясь на Евгения, на обстоятельства, на бестолковость Симочки. Будь я рядом с Алисой, не возникло бы таких проблем, уж я бы отыскала Марго. Тьфу! Да на кой мне она нужна? У меня у самой есть ключи от квартиры Алисы.

Я забросила чемодан в багажник, села за руль «Мерседеса» и помчалась в Санкт-Петергбург.

* * *

Едва я вышла из лифта, как на лестничную площадку выпорхнула Симочка.

– До сих пор не нашла Марго! – заламывая в отчаянии руки, закричала она. – Соня, нужно слесаря вызывать!

– Зачем? – удивилась я, шаря по карманам в поисках ключей.

– Чтобы дверь ломать. Отыскав ключи, я смело заявила:

– Дверь ломать не придется.

Мы вошли в квартиру. Алиса лежала на полу в холле в двух метрах от дивана. Ее прекрасные широко распахнутые глаза казались безумными. Губы шевелились, не издавая ни звука, руки беспомощно скользили по паркету.

– Алиса! – закричала я. – Алиса!

Она вздохнула и еле слышно прошептала:

– Со-оня…

– «Скорую»! – взвизгнула Симочка, бросаясь к телефону.

«Скорая» приехала быстро – Симочка их застращала, сказала, что гибнет известная художница. Я добавила масла в огонь, по ходу расписывая Алискины недуги.

Медики так впечатлились, что, недолго думая, погрузили Алису на носилки и помчали в клинику. Мы с Симочкой следом. В приемном отделении я щедро раздавала автографы, требуя особого внимания к себе и к пациентке.

– Вы должны подвергнуть мою драгоценную Алису тщательнейшему обследованию! – взывала я. И ее подвергли. И ничего не нашли.

– Для своего возраста она практически здорова, – сказал профессор.

– Здорова? – хором закричали мы с Симочкой. – А как же обмороки?

Профессор пожал плечами:

– Единственное, что можно выделить, так это ее редкую впечатлительность.

Я рассердилась:

– С этой своей впечатлительностью она всю жизнь жила, но в обмороки никогда не падала. Скорей падали от нее остальные, живущие рядом.

– И все же, думаю, что обмороки отсюда, – важничая, произнес профессор. – Полезно, впрочем, понаблюдаться у невропатолога и, не пугайтесь, у психиатра.

«Вот до чего Алиска дожила, – подумала я, – уже и Фаня ей пригодилась».

В тот же день я позвонила Фаине и подробнейшим образом ввела ее в курс.

– Ну вы даете, – гаркнула она. – Если б я и взялась за Алиску, так лечила бы ее только от врожденного идиотизма.

Здесь я вступилась за подругу.