Ты маньячка, я маньяк, или А пес его знает

Лагутин локонично ответил:

– Воды.

Нашлась и вода – пару бутылок в бардачок загрузили и продолжили путешествие.

«Мама моя дорогая, есть-то как хочется!» – подумала Евдокия, провожая пиццу прощальным, полным трагизма взглядом.

Аромат сыра и лука распространялся такой, что даже пес взволновался. Однако, не слишком – носом повел и опять задремал.

«Конечно, – вдруг обиделась на него Евдокия, – слопал рыбку мою, барашка, попробуй теперь пиццей его удиви, а я рада была бы и пицце. Даже корочке хлеба была бы рада, да какой там…»

Впрочем, тут же она и порадовалась: «Слава те, господи, что не разоблачили меня и тебя, бродяга. Леня, бедный, сойдет с ума, если увидит, кто с нами едет».

Но радость Евдокии была преждевременна, как выяснилось чуть позже.

Леонид Павлович вдруг спросил:

– Почему ты все время оглядываешься?

Евдокия подпрыгнула, фальшиво икнула и зарделась:

– Я оглядываюсь? Тебе показалось.

– Ну да, по-твоему я дурак и слепой, – проворчал Лагутин и сам оглянулся, но пса не заметил. – И что она там нашла? – поинтересовался он незнамо у кого. – Все оглядывается и оглядывается. Вертлявая ты девчонка, вот-вот себе шею свернешь.

– Да нет же, нет, это не так, – стояла на своем Евдокия. – Может однажды назад поглядела, а ты уже сразу рад и придраться.

Леонид Павлович опять оглянулся.

– Вот, сам и оглядываешься, – надувая губы, констатировала она.

– Да, я смотрю хорошо ли ты повесила мой новый костюм.

Евдокия насторожилась:

– А в чем дело?

– Утром он мне пригодится. Я в нем на работу пойду. Важная встреча на завтра у меня запланирована; не хотелось бы, чтобы помялся мой новый костюм.

Она удивилась:

– Да у тебя же костюмов тьма! Именно этот понадобился?

– Да, именно этот. Уж мне виднее.

– Тогда и не говори, что капризная я.

– Зачем? Об этом и так все знают. Из-за чего, по-твоему, мы так припозднились? Да-аа. Придется нам ехать ночью, – сердито пробурчал Леонид Павлович, бросая озабоченный взгляд на «брегет» – наследство от деда.

Часы утверждали, что вечер поздний, однако было еще светло. Остывающее солнце торопливо уносило гаснущие лучи за горы, но сумерки создавались пока лишь листвой деревьев, раскинувшихся пышными кронами над петляющей лентой дороги. Казалось, день продолжается, тем ни менее близилась черная южная ночь. Солнце еще разбрызгивало свои, спешащие на запад лучи, то тут то там, но из горных лесов уже выползал влажный таинственный холодок.

Этот холодок наполнил вдруг Евдокию плохими предчувствиями.

«Зачем я Ленечку злю? – ежась, удивилась она. – Зачем придираюсь? Надо мне паинькой быть».

Она робко спросила:

– Может, остановимся в ближайшем мотеле?

Лагутин рассердился:

– Зачем это?

– Чтобы ночью не ехать.

– Еще чего. Я только что тебе толковал: у меня завтра важная встреча. К тому же, ночью только и надо ехать: не жарко и дорога пустая. А ты, если устанешь, ложись на заднее сиденье и спи.

– Нет-нет, я спать не хочу, – бросилась заверять Лагутина Евдокия, и вот тут-то случилось ужасное.

Случилось то, чего она страшно боялась.

Случилось даже хуже! Гораздо хуже!

Пес дремал и видел сон. В этом сне его звали Бродяга, часто ласкали и вкусно кормили…

И вдруг он проснулся от странного ощущения: все то, что доселе сладко тяжелело в желудке, вдруг вздыбилось и запросилось наружу. Пес еще героически сдерживал натиск барашка, но рвотные спазмы давили сильней и сильней – пес гмыкал; барашек шел на таран. Пес понимал: долго ему не выстоять – еще немного и случится… непоправимое.

– Что это? – насторожился Лагутин, оглядываясь назад и прислушиваясь к «гмыканью» пса.

Пес сидел за его спиной, он опять пса не заметил. Евдокия же, поняла что происходит, и обомлела.

«Это конец! – пронеслось у нее в голове. – Что сейчас будет!»

И все же она, уповая на чудо, попытала прикинуться дурочкой:

– Ты о чем, дорогой?

– Я о звуках. Что это? Неужели не слышишь? Там что-то живое!

– Нет, тебе показалось…

Спазмы усиливались, пес давился, Лагутин уже психовал. Он вопил:

– Что за звуки? Что ты опять притащила?

Евдокия пожимала плечами:

– Какие звуки? Их нет!