Майя

Арсений Филиппович. Простите, как? Вы хотите сказать, что эта восхитительная реальность не вызывает у вас восторга?

Елена. Не вызывает.

Арсений Филиппович. О, сударыня, если бы вы могли видеть ваши мысли! Они словно низкие мрачные тучи нависли над горизонтом вашего бытия и заслонили вам солнце. Так вы никогда не дождетесь его благодатных лучей. (Майе.) А вы, милое дитя, неужели вы согласны с вашей, увы, не очень счастливой подругой?

Майя. Я?.. Нет… Я, знаете ли, ужасно люблю иногда… Когда вот так, как сейчас… Право, я только что говорила, здесь так хорошо, что мне хочется умереть…

Арсений Филиппович. Фу, сударыня, как вы меня обрадовали! Просто гора с плеч! Я рад! Я рад! Но только для чего же умирать? Это мне совсем непонятно. Вы так молоды и прекрасны, живите! Разумеется, хотя с одной стороны, все это – майя, но пока мы живем – она наша единственная реальность. Можно даже сказать, благодатная и благословенная реальность! О, если бы люди могли в это поверить.

Майя(радостно). О да! О да!

Елена. Вы забавный старичок, но ведь, вы, наверное, сумасшедший?

Арсений Филиппович. О сударыня! Если радость бытия, довольство и счастье считать сумасшествием, я согласен называться безумцем. Но все же позвольте мне думать, сударыня, безумцы другие – предающиеся унынию и отчаянию. Сияние истины скрыто от них.

Елена. Но не станете же вы отрицать, что существуют болезни, нищета, голод, неразделенная любовь, наконец, война!

Арсений Филиппович. Не стану.

Елена. О чем тогда говорить!

Пауза.

Арсений Филиппович. О, разумеется, мы не можем преодолеть зла, царящего в мире, но мы можем правильно к нему отнестись.

Майя(жадно). Как?

Арсений Филиппович. С пониманием… Надеждой… Верой.

Елена(со смехом). Ох уж эти мне доморощенные мудрецы! Все, что вы говорите, дорогой Арсений Филиппович, я знаю, читала, слышала сто раз! И скажу вам, что все это ерунда! Когда естественные потребности человека не могут быть удовлетворены, он придумывает себе в утешение массу слов, прекрасных и увлекательных, но все это иллюзии и самообман. Женщина рождена для того, чтобы стоять у плиты и жарить мужу котлеты, и чтобы ребенок ползал рядом и держался за ее юбку. Ни во что другое я не верю, потому что ничто другое не сделает женщину счастливой.

Арсений Филиппович. Не кажется ли вам, сударыня, что если мы не можем удовлетворить свои потребности, мы можем их изменить.

Елена(насмешливо). Или вообще лучше отменить.

Арсений Филиппович. Почему вы не хотите, чтобы вашей потребностью стало открытие тайн Вселенной? Постижение загадок бытия? Созерцание мироздания? О, почему же вы выбираете котлеты?

Майя. Значит, вы вообще против брака?

Арсений Филиппович. О нет, деточка. Я только против того, чтобы человек чувствовал себя несчастным, когда мир прекрасен, а жизнь – единственный и неповторимый дар! (Тихо.) Нельзя быть неблагодарным, только и всего, детка.

Майя. Но одиночество…

Арсений Филиппович. Если я вам скажу, сударыня, что одиночества не существует, вы мне не поверите, потому что это – знание и, как всякое знание, его нужно завоевать. (Пауза.) Я ищу здесь одного человека, женщину. Много лет назад я проезжал эти места и увидел ее на переправе. Лицо ее поразило меня. О, не только своей чистотой и суровостью иконописи, хотя и это тоже. Она была словно обведена кольцом одиночества. Это именно так и ощущалось. (Очерчивает в воздухе круг.) И в то же время она была удивительно открыта миру. Она была с ним в единстве, и я готов поклясться, что она умела разговаривать со звездами и червями. У нее была дивная работа. Паромщица…

Елена(неожиданно). Это была моя мать.

Майя. Как?!

Арсений Филиппович. Не может быть! Неужели?

Елена. Она умерла.

Арсений Филиппович(тихо). Умерла…

Елена. Да. Только она была не родная мне мать. Мой отец из ревности убил ее мужа из-за одной женщины, ее сестры. Когда его посадили в тюрьму, она взяла нас, двоих девочек, и воспитала вместе со своим сыном. Потом прошло много лет, отец вернулся. И тут вдруг она воспылала к нему страстью. О, теперь-то я хорошо понимаю всю горечь и отчаяние этой запоздалой, преступной страсти, но тогда мы, дети, отвернулись от нее с презрением и покинули ее навсегда. Вскоре и отец ее бросил. Где он теперь и жив ли, неизвестно. А мама умерла три года назад. Не знаю, говорила ли она со звездами, но с людьми она уже перестала общаться.

Арсений Филиппович(бормочет). Боже мой! Почему я не заговорил с ней тогда? Куда я спешил? Зачем?

Пауза.

Елена. Если хотите… мы идем сейчас домой. То есть в тот дом, где она раньше жила. Мы собираемся теперь там жить. Вы можете пойти с нами, наверное, там что-то осталось. Может быть, фотографии… Если хотите.

Арсений Филиппович. О, разумеется! Благодарю. Но только не сейчас, не сейчас… Мне нужно побыть одному. Не сердитесь. Прощайте. Я непременно, непременно приду. Прощайте…

Старичок удаляется и незаметно исчезает, словно растаяв в воздухе.

Высокий серебристо-серый от некрашеного дерева и старости, большой «северный» дом, провалившийся боком и задом в землю. Нарядные резные наличники, когда-то составлявшие его главный убор, кое-где еще сохранились на окнах, часть которых заколочена досками. Вид дома – нежилой и таинственный. Вокруг буйно разрослась зелень. Кусты бузины залепили окна, поднявшись до самой крыши. Во дворе – заросли лопухов и почти в человеческий рост крапива. Рядом с домом крохотная, вросшая почти до половины в землю, банька, в которой парятся трое мужчин