Сивилла – волшебница Кумского грота

Фламин Януса носил столь высокий сан, что его отрешение возбудило внимание всего народа.

Римляне к вечеру же того дня потекли огромной толпой на Яникульский холм к жилищу Клуилия и стали шуметь, передавая на все лады с вариациями весть о предстоящей смерти фламина.

– Он должен умереть не дома, а в храме…

– Но прежде совершат смену жреца…

– Внука поставят вместо него, слышно, сакердота Фигула…

– После смены его задушат…

– Или заколют…

– Как бы ни прикончили, а понесут или повезут нынче же, потому что он уже при смерти…

Народ не расходился, дожидаясь выхода процессии. Ждать этим любителям подобных спектаклей пришлось целых три дня, потому что родные и сослуживцы должны были многое приготовить для совершения над Клуилием последних обрядов в той форме, какую он желал.

Глава VII. Последний факел

Говорить с умирающим было очень трудно – он едва мог произносить какие-то непонятные звуки, из которых лишь привычное ухо внука составляло слова, где чаще всего другого старым фанатиком произносилось «more veteri», то есть «древним уставом погребите». Но никто не мог догадаться, сознательно ли он говорит это, или ум его уже затуманился предсмертными галлюцинациями, так как лицо его не носило никакого выражения, глаза не могли закрываться и дико блуждали без смысла.

– Древним уставом погребите!..

Многим в этом слышалось простое повторение заладившейся фразы, овладевшей стариком болезненной идеи, а Клуилий повторял ее так часто, что и другие, кроме внука, начали ясно отличать ее в хаосе произносимых им звуков.

– Mo… re… ve… – произносил он лишь начало своего главного желания.

Не дожидаясь длинного произнесения фразы до конца, все ему кивали:

– Да… да… так… выполним…

Родные клали его в горячую ванну, растирали, поили разными микстурами. Это не помогло в смысле выздоровления, но все-таки подкрепило для передачи заживо сана внуку, что в случае наступления смерти пришлось бы отдать на голосование сената, нелюбимого жрецами.

По уставам религии, жрецы в Риме не составляли строго обособленной корпорации, поступая совместно с носимым саном на гражданскую или военную должность. Лишь верховные фламины подвергались некоторым, в ту эпоху еще не строгим ограничениям в ходе жизни с запрещением некоторых сортов пищи и напитков, отъезда на продолжительное время, вступления во второй брак, обязательности ношения особой одежды.

Однако при всем этом их обособленность от мирских людей проявлялась сама собой вопреки закону, в силу установившегося обычая, причем, главным образом, ярче всего выделялась жизнь фламинов, быстро после своего посвящения становившихся фанатиками, втягивавшихся в дух мрачного стихийного культа, еще не имевшего общности с веселыми мифами греков.

Фламины старались улаживать кандидатуры людей, давно ими намеченных в своей среде, воспитанных в духе их воззрений, заранее подготовленных к принятию этого сана, когда наступало надлежащее время смены верховного жреца.

Смена составляла событие таинственно-мрачное, трагическое, происходящее ночью, в наглухо запертом доме или храме. Народ не ведал, что там творится.

Через трое суток, когда народ уже соскучился ждать выхода процессии и разбрелся от храма Януса, в доме, занимаемом семьею Клуилия, собрались знатнейшие жрецы и патриции, около тридцати человек – одни в качестве свидетелей отрешения одного и посвящения другого, другие для совершения обрядов.

Там были и младшие, низших рангов члены разных жреческих коллегий как помощники при начальниках, и гости, родные и знакомые.

Долго пропировав за ужином, они заставили старика выпить большую дозу возбуждающего лекарства, но Клуилий не оправдал общих надежд. Его лицо, в былые времена величественное, выражало что-то похожее на детскую радость – ощущение физиологического довольства, в котором разум не проявлялся.

Когда его усадили на кресло и начали одевать в лучшее храмовое платье, он с удивлением пролепетал:

– Зач-чем… это?.. Празд-ник какой?

Фламин Марса пытался разъяснить:

– Тулл Клуилий, приспело время предать тебя земле, как ты сам желал, по древнему уставу, заживо. Теперь внуки облачают тебя во все знаки твоего сана верховного фламина алтаря Януса, готовят к выносу в храм, чтобы ты сам возложил все эти знаки с себя на избранного тобою Фигула с передачей сана ему.

Эта объяснительная речь товарища не вызвала у старика сознания. Глаза его с незакрывающимися веками продолжали дико блуждать при общем выражении на лице бессмысленной радости.

– За-крой-те… не выни-май-те… древн… устав… меня… – произнес он с трудом, когда его обували в парадные лиловые сапоги с золотой шнуровкой.

Фламин Марса отошел без успеха и перешепнулся с фламином-диалисом Бибакулом, верховным жрецом Юпитера.

– Эта руина теперь никуда больше не годится, кроме помещения в гроб.

Он со вздохом иронически и без сожаления кивнул на больного.

– Именно так! – ответил Бибакул. – Тебе придется выполнять весь ритуал.

– Разделю с Вителием. Rex sacrorum также не отказался по-товарищески помогать мне.

Стоявший тут же «царь священнодействий» вмешался в разговор:

– Жаль, что такой человек упустил надлежащее время для более приличной формы совершения отрешительных обрядов и кончает службу так не эффектно!.. Сколько я уговаривал его сдать сан внуку и сделать эти свои «похороны!..» И гроб готов, и затвор в деревне при склепе устроен давным-давно… Стоило этому человеку решиться покончить счеты…

– Тарквиний задержал, – возразил фламин Марса. – Он любил Клуилия, противился его отрешению.

– Он не послушал бы, если бы решился удалиться в затвор, а он уже года три тянет – то решится, то отложит и объявит, что почему-нибудь ему это еще опять нельзя сделать. Прошлой весной он уже совсем было согласился, собрался, даже гробовое платье, я видел, сшил себе другое вместо прежнего, в котором ему что-то не понравилось, и молву пустил, будто в конце месяца он будет непременно погребен, а потом опять стал отмалчиваться, хмурился, когда заговорят. «Разве я вам мешаю?» – спросит, бывало, вместо ответа.

– Последний факел люто жжется! – заметил подошедший один из камиллов, младших жрецов, еще молодой человек.

– А если он осознает, что теперь происходит, – возразил Бибакул, – то стыд столь беспомощной смерти должен жечь ему сердце лютее всякого факела.

– Он хочет, но не может заявить о своем сознании, – сказал другой камилл.

– Ну это едва ли, – усомнился фламин Марса. – Тулл Клуилий, сколько я помню его, все так: то он хочет, да не может, то может, да не хочет.

Молодые виктимарии и камиллы из жреческих племянников и внуков осторожно усмехнулись.

Глава VIII. Фиктивная смерть

Персонал римских жрецов-сакердотов, стоявших ниже ранга фламинов, возжигателей жертвы, делился на несколько степеней: сакердоты – вершители священных обрядов; камиллы из благородных юношей прислуживали для навыка; виктимарии занимались жертвенными животными, отбирали годных, чистили, кормили, а после заклания рукой высших распластывали; низшим служителем был приготовитель вина, соли, воды, дров, надзиравший за чисткой утвари и внутренних помещений храма, распорядитель чернорабочих.

Равный ему культрарий добивал животных в том случае, если жрец – приноситель жертвы ранил не их до смерти.

Пока жрецы беседовали вполголоса, другие их товарищи и внуки одели Клуилия в великолепную тунику лилового цвета сукна с золотыми вышивками по подолу, рукавам и вдоль переднего шва, опоясали ремнем с золотым набором, имевшим длинные вышитые концы, покрыли его плечи тяжеловесной мантией желтого сукна с золотом, подол которой расстилался по полу, когда в былое время Клуилий служил в ней. Ее аграф на груди состоял из огромной алмазной звезды. Это было облачение, принадлежавшее не жрецу, а храму, который он обязан был передать своему преемнику при сложении сана у жертвенника.

– Факел возжигается! – возвестил один из сакердотов из соседней комнаты.

– Тулл Клуилий! – обратился к старику фламин Марса. – Готовься к своему последнему пути! Твой предсмертный факел возжигается!