Гвианские робинзоны

Нет ответа.

– Робен! – повторил тот, кто вел перекличку.

– Да отвечай же, мерзавец! – заорал обладатель дубинки.

Ни звука. Только чуть слышный шепот пробежал по рядам каторжников.

– Молчать!.. Собачье отродье… Первому, кто сдвинется с места или вякнет хоть слово, я всажу пулю в рожу, – закончил он, выхватив пистолет.

На несколько секунд наступила тишина, раскаты грома тоже затихли.

И вдруг раздались отдаленные крики:

– К оружию!.. К оружию!

Прогремел выстрел.

– Тысяча чертей и чертова бабушка! Вот это переплет! Робен, конечно, сбежал, а ведь он политический. Провалиться мне на этом месте, если я не получу за это три месяца гауптвахты.

«Сосланного» Робена пришлось отметить как отсутствующего, и перекличка закончилась без дальнейших проволочек.

Мы использовали термин «сосланный», а не «высланный»; первым обозначают людей, осужденных по политическим делам, второй предназначен для тех, кто совершил уголовные преступления. Вот, собственно, единственная и чисто номинальная разница между этими людьми, установленная теми, кто отправил их в этот ад, и принятая среди тех, кто их охраняет. Все остальное было совершенно одинаковым: каторжный труд, пища, одежда и условия содержания. И сосланные, и высланные, смешавшиеся в жуткой тесноте, всего получали поровну, вплоть до щедрых ударов дубинки надзирателя Бенуа, имя которого, как мы уже убедились, ни в коей мере не соответствовало его нраву.

Как уже было сказано, мы находимся во Французской Гвиане, на правом берегу реки Марони, отделяющей наши владения от Гвианы Голландской.

Исправительная колония, где прямо сейчас, в феврале 185… года, разворачивается пролог драмы, которая будет происходить у нас на глазах, называется Сен-Лоран. Это совсем новое учреждение, филиал кайеннской колонии. Каторжников здесь пока немного, человек пятьсот, не больше. Местность очень нездоровая, свирепствует болотная лихорадка, работа по расчистке леса невыносимо изнурительна.

Надзиратель Бенуа – так теперь называется должность прежних надсмотрщиков европейских каторг – сопровождал вверенный ему отряд в барак. Ретивый тюремщик сник – ни дать ни взять лис, угодивший в западню. Дубинка больше не выписывала вензеля в его мощной руке. Вымокшие под ливнем усы печально повисли, а козырек фуражки уже не торчал под молодцеватым наклоном в сорок пять градусов.

Дело в том, что беглец был «политический», а значит, человек очень умный, энергичный и способный на поступок. Побег такого заключенного мог стать катастрофой для стража, коему государство его доверило. Если бы это был обычный убийца или простой фальшивомонетчик, Бенуа думал бы о нем не больше, чем о глотке тростниковой водки.

Зато каторжники были почти счастливы из-за происшествия, что так обескуражило их охранника. Они едва могли скрыть свою радость, невольно отражавшуюся во взглядах, – единственную, впрочем, возможность хоть как-то протестовать против жестоких выпадов чересчур ревностного служаки.

Люди наконец вытянулись в своих гамаках, подвешенных на двух балках, и скоро заснули тем глубоким и крепким сном, которому, при отсутствии чистой совести, способствует изнурительный каторжный труд.

Бенуа же, еще более растерянный, не обращая ни малейшего внимания на проливной дождь и раскаты грома, отправился доложить о перекличке коменданту исправительной колонии.

Тот, разумеется, уже был оповещен о происшествии ружейным выстрелом и криками часового и спокойно предпринимал меры, которые считал необходимыми для начала розыска.

Не то чтобы он надеялся найти беглеца, но таковы были правила. Комендант скорее рассчитывал на голод, этого беспощадного врага каждого одинокого человека в бесконечном тропическом лесу. В самом деле, побеги случались довольно часто, но голод неизменно приводил назад всех, кого увлекла безумная надежда обрести свободу.

И можно сказать, здорово повезло тем, кто помучился лишь от корчей желудка, сумев избежать зубов рептилий, когтей хищников и смертельных укусов ядовитых насекомых.

Впрочем, когда начальник узнал имя беглеца, чья энергия и сила воли были ему хорошо известны, его уверенность значительно поколебалась.

– Он не вернется, – пробормотал комендант. – Это человек конченый.

– Господин комендант, – обратился к нему Бенуа, надеясь, что немного усердия сможет избавить его от справедливого наказания, – я доставлю его вам живым или мертвым… Доверьте это дело мне. От меня он не уйдет.

– Мертвым – это уже слишком… Вам ясно? – сухо оборвал его комендант, человек вполне справедливый, жесткий, но все же умеющий сочетать ужасные обязанности с некоторой гуманностью. – Я уже не раз был вынужден обуздывать ваши зверства. Самоуправство у нас категорически запрещено… вы знаете, что я имею в виду. Предупреждаю вас в последний раз. Итак, постарайтесь вернуть беглеца, если желаете избежать дисциплинарной комиссии, отделавшись неделей ареста, которая ждет вас по возвращении. Ступайте!

Надзиратель резко козырнул и вышел, изрыгая по дороге потоки ругательств, от которых и без того багровое небо, казалось, покраснело еще сильнее.

– О да, я приведу эту сволочь! Ну и дурак же я был: «живым или мертвым»!.. Живым, конечно же, он нужен мне живым! Пуля в бочину – это слишком легкая смерть для такого паскуды. Нет уж, я хочу еще не раз и не два пройтись дубинкой по его спине… И клянусь дьяволом, от нее-то он и издохнет! Но вперед, в путь!

Он вернулся в хижину, где вместе с ним жили еще несколько надзирателей, собрал в ранец кое-какую провизию, взял компас, вооружился мачете, перекинул через плечо охотничье ружье и приготовился выступить.

Только что пробило семь часов вечера. Бегство Робена было обнаружено три четверти часа назад.

Бенуа был старшим надзирателем, начальником смены. Он решил взять с собой еще троих подчиненных, которые беспрекословно собрались в дорогу.

– Послушай, Бенуа, – сказал один из тех, кто оставался, тот самый, что проводил вместе с ним перекличку, – ты же не собираешься выходить прямо сейчас и в такую погоду. Дождись хотя бы, пока закончится ураган. Робен не мог уйти далеко, а завтра…

– Я буду делать так, как считаю нужным! Я здесь командую и не спрашиваю твоего мнения, – грубо оборвал его тот. – Кроме того, этот мерзавец постарается переплыть Марони, чтобы укрыться у индейцев из племени араваков или галиби. Он пойдет вдоль берега. Я хочу схватить его до того, как он успеет построить плот. Черт подери! Я разгадал его план. Он так же глуп, как и все остальные. К тому же позавчера я видел нескольких грязных краснокожих, которые рыскали возле северной засеки… Так что, голубчики, вас ждет сюрприз! Что скажешь, Фаго, покажем им, почем фунт лиха?

Услышав свое имя, Фаго, пес породы барбет весьма злобного вида, со взъерошенной шерстью, короткими крепкими лапами и умным взглядом, вылез, потягиваясь, из-под грубо оструганного стола.

«Фаго» на тюремном жаргоне означает «каторжник». Бенуа решил, что будет остроумно дать такую кличку собаке, которая, ежедневно находясь среди ссыльных, вполне разделяла ненависть к ним своего хозяина.

Существует довольно оригинальный, но, впрочем, легко объяснимый феномен: псы, принадлежащие каторжанам, просто ненавидят своих собратьев, которыми владеют свободные люди, и всегда готовы встретить их особенно злобным лаем – так уж их воспитали хозяева. Сравните их с умнейшими индейскими собаками, с ушами торчком, тонкими длинными мордами, живым взглядом и безошибочным нюхом, способным отличить по запаху свободного белого или черного человека.

Подобным же образом собаки стражников способны обнаружить каторжника на невероятной дистанции и выдать его местоположение своим хозяевам оглушительно визгливым лаем.

Более того, когда эти животные, принадлежащие к одному роду, встречаются, им не требуется много времени, чтобы разобраться, кто есть кто. Без малейших прелюдий, обычных для представителей семейства псовых, они бросаются друг на друга, точнее, свободный пес яростно атакует противника, едва его завидев. Последний, с поджатым хвостом пробирающийся в зарослях и опасливо крадущийся между хижинами, подражая повадкам своего хозяина, оборачивается, начинается ужасная драка, и не всегда напавший выходит из нее победителем.

Бенуа прослужил в Гвиане довольно долго, неплохо знал здешние края и стал отличным следопытом. С помощью своего четвероногого спутника он мог бы соперничать с лучшими растреадорами Ла-Платы.

Надзиратель привел Фаго в барак, снял с крючьев гамак беглеца и дал собаке как следует обнюхать его, прищелкивая при этом языком, как это принято у охотников:

– Ищи, Фаго! Ищи… Давай, песик, ко мне!..

Пес обнюхал ткань, глубоко вдохнул воздух, завилял хвостом и тявкнул, будто говоря: «Я все понял, хозяин!», а затем бросился наружу.

– Мерзкая погода, как раз для побега, – пробурчал один из охранников, промокший до нитки под проливным дождем, не успев пройти и десяти метров, – черта с два мы сможем найти этого поганца.

– Точно, – добавил другой, – того и гляди наступишь на проклятого гража или завязнешь в зыбучей саванне.

– В такую бурю даже его пес ничего не учует, – сказал третий. – Дождь давно уже смыл все следы и запах вместе с ними. Удачно Робен выбрал время, лучше не придумаешь.

– Эй, вы там, а ну вперед! Слышите? Мы тут не в игрушки играем. Минут через двадцать ураган стихнет, покажется луна и все будет видно как днем. Пойдем вдоль берега Марони, авось нам повезет.

Четверо мужчин с собакой впереди, выстроившись вереницей как индейцы, бесшумно двинулись по едва заметной тропинке среди зарослей, ведущей к речному берегу.

Охота на человека началась.

Пока каторжники строились на перекличку, часовой на посту у лагерных построек явственно разглядел при вспышке молнии, что один из них покинул строй и бросился бежать со всех ног.

Ошибиться было невозможно. На беглеце была темная арестантская роба. Солдат не колебался ни секунды, тем более что требования инструкции были совершенно категоричны. Он мгновенно прицелился и выстрелил, даже не подав команду «Стой! Кто идет?».