Под Южным крестом

– Змеи! Ах, черт возьми! Пожалуйста, не шути, это единственное животное, которого я не переношу. Они внушают мне не страх, а какое-то невероятное отвращение, пересилить которое я не в состоянии.

– Странно, но свинки совсем не кажутся испуганными. Наоборот, змеи собираются убраться назад. Вот так смельчаки! Смотри, свиньи намерены сожрать их.

Но не так отнесся Узинак к нашествию свинок. Проворно схватив длинное копье и употребив его вместо хлыста, он метко щелкнул им по свинкам и разогнал крикливый батальон. Пока свинки, боязливо и в то же время ластясь, как балованные собачонки, прятались на руках женщин и детей, начальник дикарей загнал в горенку красивых пресмыкающихся и шумно захлопнул за ними дверь.

– А то, чего доброго, они их съедят, – сказал он по-малайски, – но змеи еще не достаточно жирны.

– Кто? Змеи?

– Конечно. Мы откармливаем их для себя. Они живут на свободе и совсем не ядовиты.

– Допустим, что так, мой достойный папуас. Но мой друг и я совершенно не расположены к животным такого сорта.

Хотя Фрикэ не имел, к сожалению, времени изучить ту часть зоологии, которая рассказывает о породах змей, он ничуть не испугался при виде этих змей, самых красивых из всех пресмыкающихся – если только змея может быть красива – и самых безвредных. Он сразу распознал змею породы, которая водится исключительно в Папуазии и является как бы связующим звеном между пресмыкающимися Старого и Нового Света, так как по строению тела и по своим привычкам эти змеи существенно отличаются от пифона Африки и ужей Америки.

Чешуйки, окаймляющие рот змеи, изборождены четырехугольными ямочками, что придает ей чрезвычайно противный вид, несмотря на необыкновенно красивую кожу. В длину она от двух до трех метров. В молодом возрасте змея красно-кирпичного цвета, испещренная иероглифами; позднее становится ярко-оранжевой и иероглифы исчезают; затем она переходит в темно-зеленый с мелкими крапинками и, наконец, становится великолепного голубовато-стального цвета.

Но какой бы она ни была, – ядовитой или не ядовитой, красивой или отвратительной, – Фрикэ не переносил змей.

С двумя товарищами он переселился на открытую часть воздушного дома, где они провели три дня в ожидании обещанного Узинаком веселого праздника, после которого друзья снова собирались пуститься в путь-дорогу на своем хрупком челноке.

Прежде чем принять участие в празднике, подробности которого великий вождь хранил в секрете, наш герой мог заняться изучением папуасов, этого любопытного племени дикарей, о котором в Европе почти не имеется точных сведений. Внешним обликом папуасы почти не отличаются от туземцев острова Вудларка: тот же черный, как сажа, цвет кожи, те же украшения, те же черты лица, но прическа… прическа совсем иная. Перед вами целые копны из волос, сложенных и перепутанных так, что одного взгляда достаточно, чтобы привести самого смелого из художников в неописуемое изумление и полнейшее отчаяние. Прическа эта делается с помощью головни, продетой в густую шапку косматых волос. Или еще оригинальнейшая прическа, какую только можно встретить: вообразите целую копну волос, разделенную на десять, пятнадцать, а то и двадцать клубков, туго перевязанных у корней крепкой бечевкой и приподнятых вверх на тонкой прямой подножке. Вот и третья, не менее любопытная: громадный шиньон, тоже туго перетянутый у корней и развертывающийся в огромный гриб, с крепко всаженным в него папуасским гребнем с тремя или четырьмя зубцами, скорее похожим на вилку, чем на что-либо другое.

Занимаясь изучением дикарей, Фрикэ припомнил, между прочим, и разговор о невольниках, который произошел в первую встречу с папуасами, когда последние намеревались по-своему разделаться с каронами-людоедами.

Невольников насчитывается в Новой Гвинее очень много, и в клетке Узинака их было немалое количество. Но парижанин ни разу не смог сам распознать их, так мало их жизнь отличалась от жизни хозяев. Одинаково наряжаясь, одинаково питаясь, они происходят от одной и той же расы, а потому интересы у них общие, за которые они борются сообща и с равным усердием. Большая часть из них – дети, найденные на поле сражения или захваченные в плен после битвы. Они вырастают на глазах начальников, став взрослыми, откупаются на волю и становятся равными своим прежним хозяевам.

Впрочем, улучшением своего положения невольники всецело обязаны голландцам. При прежнем владычестве малайских султанов туземцы Новой Гвинеи, так же как и туземцы африканской Гвинеи, подвергались частым набегам. Корабли малайцев зачастую приставали к их берегам, и папуасы платили им контрибуцию пленниками, захваченными во время бесконечных войн с соседями. Такой порядок теперь уничтожен, и торговля живым товаром строго запрещена как в Новой Гвинее, так и в африканской.

Торжественный день наконец настал. Пока Пьер, Фрикэ и Виктор спали на рогожах крепким сном, жители воздушного пандемониума с Узинаком во главе сошли на землю, сохраняя полное безмолвие. Они вскоре возвратились назад, оглашая воздух бешеными криками и торжественно волоча за собой огромные мешки, наполненные таинственными предметами.

Мешки втащили на сваи, гам и шум невероятно усилились. Затем Узинак и два почетных лица осторожно приступили к вскрытию мешков.

При виде их содержимого на лице Фрикэ невольно отразилось полное отвращение. Они оказались наполненными человеческими черепами, высохшими, глянцевитыми и нанизанными по шесть штук на стебли индийского тростника.

– Вот так сюрприз, – шепнул он Пьеру, отворачивавшемуся от мешков с таким же отвращением.

– Если это приготовление к празднику, каким же будет, в таком случае, сам праздник?

– Черт побери! Если только они намерены заставить нас присутствовать при их угощениях человеческим мясом, я не хочу видеть этого гнусного пиршества! Будь что будет, но я исчезаю!

– Вот так общество! Змеи, откормленные на убой, дикари-каннибалы и маленькие дети, готовящиеся играть в шары из мертвых голов!

– Замечаешь, с каким восторгом и благоговением они относятся к этим костям? Право, можно подумать, что это религиозная церемония.

Мужчины мерным и важным тоном выкрикивали нараспев что-то вроде стихов, женщины и дети отвечали им, пронзительно взвизгивая, потом трое священнодействующих неистово потрясали мешками и кости глухо стучали, ударяясь друг о друга. Унылое пение тянулось так долго, что у виртуозов от усердия пересохло в горле, и они вынуждены были беспрестанно прикладываться к хмельному напитку, приготовленному из саговой пальмы, чрезвычайно вкусному и очень пьянящему.

Европейцы боялись, как бы этот заунывный пролог не повлек за собой чего-нибудь еще заунывнее. Но опасения их были напрасны. Колдовство наконец окончилось, стебли с нанизанными черепами были воткнуты в косяки, поддерживающие крышу террасы, где они раскачивались ветром, словно фонари.

– Теперь можно отправляться и на охоту, – вымолвил Узинак со своим обычным добродушием.

– А, так мы идем на охоту? А кого же мы будем преследовать, мой друг папуас?

– Птичек солнца, – ответил он радостно.

– Позвольте мне вам заметить, – возразил парижанин, указывая на груды костей с застывшей гримасой на мертвых устах, – что ваши приготовления к этой веселой забаве, по меньшей мере, странны.

На лице Узинака выразилось удивление.

– Разве белые не знают, что папуасы никогда не отправляются в путь, не обезопасив своих жилищ от вторжения негодяев? А чем же лучше обезопасить их, как ни выставив на показ черепа врагов, убитых в сражениях!

Фрикэ отрицательно покачал головой.

– А когда белые отправляются на охоту или идут на войну, кто оберегает их дома от вторжения злых людей? Кто защитит их семьи от негодяев?

– Наши способы ограждать наши дома и семьи от дурных случайностей гораздо менее сложны. Независимо от крепких запоров, в каждом городе есть джентльмены, одетые все в черное, которые зовутся городской стражей и которые без всякой церемонии арестуют всякого, кто покусится на чужую собственность.

Последняя фраза, переданная дикарю Виктором, произвела на него странное впечатление.

Папуас отчаянно замахал головой и отвечал, немного подумав:

– В Дорсее и Амбербаки я знавал много белых, относящихся к черепам далеко не с таким отвращением. Они покупали их и увозили в свои страны. Для чего они были им нужны, как не для острастки врагов?

«А, – подумал Фрикэ, – это, по всей вероятности, натуралисты опустошали их коллекции для научных целей».

Но что мог понимать в этом Узинак? Вряд ли ему было известно даже и название науки «антропология», а поэтому Фрикэ не счел нужным разубеждать дикаря.

– Ну, а хозяев черепов вы, конечно, съели?

– Нет, – отвечал храбрый вождь улыбаясь. – Мы не едим наших врагов. Мы воюем, и если победа остается за нами, уводим в рабство женщин и детей и отсекаем головы всем мужчинам. Один удар реда – и готово. В этом мы все чрезвычайно искусны. Тело бросаем в воду, а головы приносим домой. Правда, давно, очень давно, их варили и съедали. Так делают в моей стране и поныне, а мы прячем головы в муравейник. Никто не вычистит череп так, как муравей. Обглоданные черепа тщательно прячутся посредине леса в дуплах старых деревьев и в торжественных случаях, когда, например, жилище покидается на продолжительное время или при каких-нибудь других не менее важных случаях, они вносятся в дом. И никогда ни один из врагов, как бы смел и нахален он ни был, не дерзнет переступить порог жилища, охраняемого этими вражескими черепами, столь ужасными с виду. А теперь в путь-дорогу, отправимся охотиться за райскими птичками.

– А зачем они тебе?

– Через пять новолуний мы отправимся на север, в деревеньку, где живет много малайцев. Мы повезем с собой шкурки птичек. Малайцы охотно покупают их и перепродают белым. Они дадут нам за них сталь для копий, остро отточенных реда, риса и огненной воды, – сказал начальник, жадно облизываясь.

– Будь по-вашему, а нам лучшего и желать нечего. Охота немного развлечет нас, а затем двинемся в путь.

Фрикэ и не подозревал, что шкурки райских птичек являются предметом обширной торговли и что этот товар высоко ценится малайцами. Довольно сложная операция снятия кожи с прелестной птички, не испортив ее и не выдернув ни одного перышка, хорошо известна некоторым дикарям. Проворно сняв кожу, они сразу же пропитывают ее особым ароматическим составом, чтобы предохранить от гниения, затем тщательно просушивают и продают в большом количестве. Впрочем, этот вид ремесла был известен и в более отдаленные времена, ибо когда первые путешественники подплыли к Моллукским островам, – странам по преимуществу мускатного ореха, гвоздики и других пряностей, продававшихся тогда на вес золота, – туземцы показали им, между прочим, и птичьи шкурки, покрытые такими чудными перьями, что белые, очарованные яркостью и нежностью их красок, забыли на миг о предстоящей богатой наживе.

Малайцы называли их «божьи птички». Португальские мореплаватели, мало знакомые с естественной историей, не замечая у них ни крыльев, ни лап, воображали, что у них на самом деле такое необыкновенное строение тела. За красоту перьев они называли их «passaros do sol» – птички солнца, а голландцы звали их «avis paradiseus» – райские птички.

Иоганн ван Линсготен в 1598 году, укрепляя за ними название, данное голландцами, выдумывает следующую легенду: «Эти замечательные по красоте перьев птички, – рассказывает он, – не имеют ни крыльев, ни лап, – в этом убеждают экземпляры, привозимые из Индии в Голландию. Это товар настолько нежный и драгоценный, что не может быть доставлен из-за дальности расстояния в Европу. Никто не может увидеть их живыми, потому что они обитают в воздухе, кружась постоянно около солнца, и опускаются на землю лишь для того, чтобы умереть».

Спустя сто с лишним лет после путешествия ван Линсготена, Фуннель, один из товарищей Дампье, увидал в Амбоине несколько экземпляров птичек, которые привели его в полный восторг. На расспросы ему отвечали, что птички эти, любящие мускатный орех, прилетают за ним чуть не на Бандские острова. Орехи действуют на них опьяняющим образом, и, отуманенные, они падают на землю и становятся добычей муравьев.

В 1760 году Линней, сам знаменитый Линней, стал жертвой той же мистификации, что и все другие мореплаватели. Знаменитый шведский ученый назвал райских птичек «paradisea apoda» – безногие райские птички. Впрочем, в то время в Европу не было доставлено ни одного экземпляра и, вдобавок, не имелось никаких сведений об образе жизни этих прелестных птичек.

Ни об одной, может быть, породе птиц не было сказано столько вздора, сколько о райской птичке. Так, например, одни ученые пресерьезно уверяли, что райская птичка, лишенная возможности садиться на землю или на деревья, держится в ветках с помощью имеющихся у нее длинных перистых усиков и что, кружась постоянно в воздухе, она спит, кладет яйца и высиживает птенчиков на лету. Другие, чтобы как-то объяснить такое необыкновенное явление, уверяли, что у самца посредине спины имеется углубление, в которое самка и кладет яйца, а затем высиживает их, благодаря имеющемуся и у нее в брюшке соответствующему углублению. Третьи, находя эту гипотезу довольно смелой, утверждали, что самка прячет яйца под крылья в середину самых густых перьев и так далее, – словом, догадкам и предположениям не было конца.