Грабители морей

– Да, мне достался жребий!..

Положив руку на круп Гаральдовой лошади, гигант Анкарстрем наклонился к самому уху герцога и шепотом продолжал:

– Дни Немца сочтены. В насмешку над дворянством он через две недели дает костюмированный бал-маскарад, на который приказано явиться всем дворянам. Графу Горну будет одному известен тот костюм, в который нарядится король. Граф укажет мне на него тем, что подойдет к королю и скажет: «Здравствуй, прекрасная маска!» После этих слов Немец падет мертвый.

– Убийство! – с отвращением прошептал Гаральд и вздрогнул.

– А вашего отца разве не убили, не заманили в гнусную западню? Разве кровь нашего лучшего дворянства не вопиет к небу о мщении?

Точно сговорившись, герцог и Анкарстрем задержали своих коней и поехали тише.

– Я сомневаюсь, чтобы мои сыновья согласились принять участие в заговоре, имеющем целью…

– Тише, ради Бога! – вскричал Грундвиг, все время бывший настороже.

Словно в подтверждение его опасений шагах в двадцати от всадников снова раздался где-то в темноте крик белого филина. Черный герцог невольно вздрогнул. Теперь и ему самому показался странным этот крик зловещей птицы полярных ночей.

– О, чтоб тебе черт шею свернул, проклятая птица! – выбранился Анкарстрем.

– Это не птица, – пробурчал Грундвиг, которого невозможно было разубедить в том, что он однажды вбил себе в голову.

И, не дожидаясь приказа, старый слуга громко затрубил в рог, давая знать в замок о прибытии своего господина.

До замка было уже недалеко. Всадники отдали поводья своим коням, и кони, подстрекаемые утренним холодком, живо умчались в Розольфсе.

Едва успел снова подняться, пропустив приезжих, опускной мост, как из кустов, группами разбросанных по долине, выскочили какие-то два человека и со всех ног побежали к берегу моря.

– Какая неосторожность, – сказал один из них. – А Сборг еще особенно наказывал нам не делать ничего такого, что могло бы возбудить подозрение в жителях замка.

– Ну, вот! Мне только хотелось поинтриговать этого старого плута Грундвига, – отвечал другой. – И это мне, ты сам видел, удалось.

– Да, удалось… навести его на наш след. И добро бы ты не знал, что это за человек! С ним шутить опасно… Впрочем, что ж? Я тут ни при чем и умываю руки, но предупреждаю тебя, что если дело примет другой оборот, то уж ведайся с разгневанным Сборгом сам, как знаешь.

– Честное слово, дружище Трумп. Ты слишком все преувеличиваешь. Поверь, ничего из этой шутки не выйдет… К тому же мы несем Сборгу такие интересные вести, что он не прогневается на нас за небольшие отступления от его приказа. Да, наконец, все отлично умеют подражать крику белого филина, перья которого очень ценятся, так как идут для офицерских плюмажей. Поэтому Грундвиг самое большое может заподозрить, что какие-нибудь неизвестные охотники охотились в скоге на белых филинов и, чтобы приманить их, подражали их крику. Видно, что ты не здешний житель, иначе это было бы тебе известно.

– Ну, да уж ладно, ладно… У тебя на все найдется ответ, Торнвальд.

– Да наконец, – кто знает? – быть может, твой Сборг утонул нынче ночью вместе с проклятым капитаном Вельзевулом.

– Ты все балагуришь, Торнвальд. Смотри, не накличь этим беды на себя!

– Это только значит, Трумп, что у меня веселый характер. Проживи ты с мое – и сам убедишься, что в жизни ни к чему не стоит относиться серьезно. Это и почтенный Пеггам говорит… Шестьдесят уж лет подряд он ворует, грабит, режет, душит – и все с улыбочкой да со смешком… Ты у нас еще новобранец, Трумп, потому тебя и прикомандировали ко мне, травленому волку, учиться уму-разуму. Чтобы научиться работать как следует, тебе придется расстаться со многими иллюзиями. Знай, во-первых, вот что: всякий, вступающий в общество «Грабителей морей», должен каждую минуту быть готовым ко всяким мукам и ко всякому роду смерти. Всеми этими любезностями грозят тебе люди, не разделяющие образа мыслей нашего уважаемого товарищества и не одобряющие его поступков. Быть ко всему готовым – самое лучшее средство беспечально пройти долину слез, как называет земную жизнь все тот же почтенный Пеггам… Все это, Трумп, я говорю тебе в назидание. Знай также, что я вовсе не шутил, когда говорил, что Сборга, нашего знаменитого начальника, мы, быть может, уже не увидим. Ты не моряк и не понимаешь всей силы того урагана, который бушевал нынешнею ночью, да и теперь еще не совсем утих. Если буря подхватила «Ральфа» и унесла в Мальстрем, что весьма вероятно, то никакая сила не могла спасти тех, кто был в это время на бриге.

– Ты меня пугаешь.

– Нечего пугаться, – продолжал старый бандит. – Вся жизнь состоит из счастливых и несчастных случайностей. Впрочем, если случится так, как я говорил, то я приду к окончательному убеждению, что замок Розольфсе охраняют какие-то странные чары. Ведь это будет уже третья неудавшаяся экспедиция против миллионов, спрятанных в замковых погребах. Почтенный Пеггам способен будет, пожалуй, умереть от огорчения: он до такой степени был уверен в успехе, что даже посадил на «Ральфа» своего доверенного человека, желая оградить свою долю добычи от захвата со стороны прочих товарищей.

– Как! Этот старый болван Ольдгам, воображающий, что его везут в Океанию!.. Неужели ты про него говоришь?

– Про него самого.

– А я думал, что капитан Ингольф случайно похитил его, чтобы привести в порядок счетоводство на бриге.

– Капитан и сам так думает, но эту мысль ему внушил Красноглазый по уговору с Пеггамом, и почтенный Ольдгам, нарочно посланный своим хозяином, очутился как раз на том берегу, где его подстерегал Ингольф. У старого нотариуса были, кроме того, еще и другие причины сплавить этого дурака, который, разумеется, никогда больше не увидит ни родины, ни семьи. Пеггам подозревает, что его клерк был свидетелем одного совершенного им несколько лет назад отчаянного преступления. Хотя Ольдгам до сих пор ничем не обнаруживал, что он что-нибудь знает, однако нотариус, из предосторожности, решил на всякий случай упрятать его подальше.

– Из-за чего так хлопочет старый злодей? Ведь у него и без этого преступления много других черных дел на душе… Не все ли равно – одним больше, одним меньше?

– Это верно, но ведь Пеггам, собственно говоря, не замешан прямо ни в одном из дел товарищества «Грабителей». Он всегда действовал так ловко, что под него нельзя было подточить иголки. Разве только Красноглазый, наш Сборг, мог бы, пожалуй, вывести его на чистую воду, да и то вряд ли. В Англии он пользуется репутацией безукоризненного человека.

– Вот это очень странно.

– Подожди, увидишь и не такие странности… Но сегодня я ничего тебе не могу больше сказать. Впоследствии я расскажу тебе о таких делах, что у самого храброго волосы станут дыбом… Для меня это вопрос жизни и смерти. Мы находимся в руках общества, девиз которого – повинуйся и молчи. Если узнают, что я тебе рассказал даже это немногое – я пропал. Помни это… Итак, заданное нам дело исполнено. Все наши молодцы расставлены на назначенных местах и снабжены провиантом на три дня, а в замке никто ничего не заметил. Если и теперь Красноглазый не будет доволен, то чем же ему после этого угодить?.. Не говоря уже о том, что мы подглядели, как в Розольфсе приехал незнакомый посетитель.

Так разговаривая, Трумп и Торнвальд дошли до берега фиорда, предполагая следовать им до того места, где назначил бандитам свидание их начальник Надод, высадивший их пять дней тому назад, вместе с десятком других таких же негодяев, близ Нордкапа и поручивший им одно секретное дело, результаты которого мы читателям не замедлим сообщить.

День давно уже настал, а бандиты продолжали быстро идти, то и дело огибая встречавшиеся на пути утесы. Вот уже вдали показалась голубая полоса моря. Вдруг, на одном из изгибов берега, они очутились прямо на виду у красивой шхуны, быстро шедшей вверх по каналу под попутным ветром. За шхуной следом шел большой корабль с высокими мачтами, в котором бандиты сейчас же узнали «Ральфа»… Разбойничий бриг вступил в Розольфский фиорд под руководством «Сусанны».

– Спрячься скорее! – сказал Торнвальд своему товарищу, ложась ничком на землю за утесом. – Нехорошо, если со шхуны нас увидят.

Трумп сделал так, как велел ему товарищ, а Торнвальд радостно продолжал:

– Ну, теперь розольфские миллионы, много веков хранившиеся в погребах, от нас не уйдут. Однако я не могу понять, каким чертом удалось этому Сборгу попасть на буксир шхуны, принадлежащей замку?..

Глава XI. Стокгольмский острог

Между тем как оба корабля спокойно шли по Розольфскому фиорду, Ингольф, как помнит читатель, велел позвать к себе Надода, имея надобность поговорить с ним несколько минут. Не зная, что предпринятая сообща экспедиция близится к цели, он намеревался предупредить Надода о неожиданной задержке, вызванной приглашением, полученным от Эдмунда и Олафа. Зная вспыльчивый характер своего сообщника, Ингольф намеревался привести ему все доводы в оправдание своего поступка. Со своей стороны Надод, еще не опомнившийся от сюрприза, причиненного ему открытием того обстоятельства, что спасители «Ральфа» – сыновья ненавистного врага, которому он всю жизнь собирался мстить, с тревогою спрашивал себя, согласится ли теперь Ингольф, при своих рыцарских свойствах, помогать Надоду в его мщении? Это было сомнительно, а между тем без помощи Ингольфа Надод ровно ничего не мог сделать. Ни один матрос на «Ральфе» не пойдет против своего капитана. Если б у Надода было время, то он мог бы рассчитывать, что постепенно ему удастся переманить экипаж брига надеждою на несметную добычу, но в том-то и беда, что времени не было. Надо было действовать быстро, иначе все пропадало. Но попробуй только Надод начать происки против Ингольфа, тот при малейшем подозрении застрелит его, как собаку…

Когда пришел посланный от Ингольфа, Красноглазый и без того уже находился в самом тревожном расположении духа, а тут его тревога еще возросла. Нужно было сразу решиться на что-нибудь, а между тем, на случай неуспеха, у Надода еще ничего не было придумано. Чтобы выиграть время и на чем-нибудь остановиться, Надод через того же посланного попросил Ингольфа отложить разговор до вечера, сказав при этом, что и сам он, Надод, со своей стороны, тоже хочет поговорить с Ингольфом, имея сообщить ему много очень важных вещей.

Сам не подозревая всей важности предстоящего разговора, Ингольф отвечал, что ему все равно, когда ни поговорить, и успокоенный Надод улегся в свой гамак, получив возможность на свободе обдумать и обсудить дело со всех сторон.

Во всяком случае, он решил идти на всякую крайность, лишь бы не выпускать из рук предоставившуюся возможность отомстить. Одну минуту он даже думал взять всю экспедицию в свои руки, устранив Ингольфа, но потом сообразил, что Ингольф ни за что не отдаст ему под команду сколько-нибудь значительную часть экипажа, без чего дело не могло выгореть… В конце концов Надод решил сказать Ингольфу все прямо, рассчитывая, что капитан пиратов не устоит против заманчивого соблазна одним ударом достигнуть главной своей цели. Пора, однако, объяснить, каким образом Надод и Ингольф сошлись так близко, какие обстоятельства их свели. Читатель, конечно, уже понял, что Надод Красноглазый – некто иной, как бывший розольфский крепостной, убежавший из замка после перенесенного ужасного наказания. Со времени бегства он повел такую жизнь, которая очень скоро довела его до тюрьмы, где он довершил свое воровское образование и после отбытия наказания сделался ужасом всего Стокгольма. После выхода из Эльсинорского острога он навербовал целую шайку мошенников и ловко распоряжался действиями ее, но по доносу одного из своих подручных, подкупленного полицией, был пойман и приговорен к каторжным работам. Когда его привели на эшафот и палач обнажил его могучие плечи, чтобы наложить установленное клеймо, Надод вдруг встряхнулся и сбежал с помоста, так что его потом лишь с большим трудом укротили при помощи целого взвода солдат.

С этого дня безобразный урод поклялся в непримиримой ненависти к обществу и скоро прославился такими бандитскими подвигами, в которые можно бы, пожалуй, и не поверить, если б о них не свидетельствовали официальные судебные документы.

Двадцать раз бегал Надод из острогов и тюрем Швеции, обращая в ничто все чрезвычайные предосторожности, принимаемые для того, чтобы помешать его бегству. Всякий раз его ловили опять, потому что исключительная наружность мешала ему скрыться, и снова он совершал более или менее ловкий побег.

Сначала он только крал и грабил, но в конце концов озлобился настолько, что поклялся отомстить судьям, беспрестанно его осуждавшим. И вот в одно прекрасное утро Стокгольм был взволнован ужасною вестью: Надод опять убежал из острога, и вместе с тем пять судей, заседавших в то время, как разбиралось его последнее дело, найдены были зарезанными в своих постелях.

С этого дня его никто больше не видал, но страшная рука его чувствовалась во всех дерзких кражах, грабежах и убийствах. Полиция всех государств Европы безуспешно старалась отыскать его.

Затеяв свой последний побег, Надод притворился, что у него паралич всей левой половины тела, и пролежал целый месяц, не шевеля ни левой рукой, ни ногой и ужасным образом скривив левую сторону лица. Роль свою он сыграл с таким совершенством, что тюремный врач поддался на обман и объявил, что второй удар избавит общество навсегда от опасного врага. Накануне побега Надоду было, по-видимому, особенно плохо, так что для него призвали пастора. Тут произошла интересная сцена между пастором и притворно-умирающим.

– Зачем вы пришли смущать меня в последние минуты моей жизни? – едва внятно пролепетал Надод.

– Раскайся, сын мой, – ласково отвечал пастор, – искреннее раскаяние искупает всякий грех.

– Говорят вам, убирайтесь вон! – с гневом прошептал больной. – Я вас не звал. Зачем вы пришли?