Хорошие жены
Глава 15. Долгий ящик
Во Франции молодым девушкам жить скучно до тех пор, пока они не выйдут замуж, и тогда их девизом становится «Vive la liberte!». В Америке же, как всем известно, девушки рано подписывают декларацию независимости и наслаждаются своей свободой с республиканским рвением, а молодые матери обычно отрекаются от престола с появлением первого наследника и уходят в уединение почти такое же замкнутое, как французский женский монастырь, хотя и отнюдь не такое же тихое. Нравится им это или нет, но их практически откладывают в долгий ящик, как только утихает свадебная кутерьма, и большинство из них могли бы воскликнуть, как это сделала на днях одна очень привлекательная женщина: «Я так же красива, как и прежде, но никто не обращает на меня внимания, потому что я замужем».
Не будучи красавицей или даже светской львицей, Мэг не испытывала таких переживаний, пока её детям не исполнился год, так как в её маленьком мире преобладали простые традиции, и она обнаружила, что теперь ею восхищаются и любят больше, чем когда-либо.
Поскольку она была маленькой женщиной в истинном смысле слова, материнский инстинкт в ней был очень сильно развит, и она была полностью поглощена своими детьми, абсолютно не замечая ничего и никого вокруг. День и ночь она лелеяла своих отпрысков с неустанной преданностью и тревогой, оставляя Джона на сердечное попечение кухарки, ибо теперь у них на кухне хозяйничала одна ирландская леди. Будучи человеком домашним, Джон решительно скучал по вниманию жены, к которому привык, но, поскольку он обожал своих детей, то с радостью отказался на время от своего личного комфорта, с мужской недальновидностью полагая, что порядок в семье скоро будет восстановлен. Но прошло три месяца, а гармония в семью так и не вернулась. Мэг выглядела измученной и нервной, дети поглощали каждую минуту её времени, в доме царил беспорядок, а Китти, кухарка, которая относилась к жизни «лехко», держала отца семейства на хлебе и воде. Когда он выходил утром из дома, его сбивали с толку небольшие поручения пленённой детьми мамы, если он приходил вечером в весёлом расположении духа и хотел обнять свою семью, его останавливали словами: «Тише! Они только что уснули после того, как весь день места себе не находили». Если он предлагал немного развлечься дома, он слышал: «Нет, это может потревожить малюток». Если он намекал на посещение лекции или концерта, ему отвечали укоризненным взглядом и решительным: «Оставить детей ради собственного удовольствия, никогда!» Его сон нарушали детские вопли и вид призрачной фигуры, бесшумно расхаживающей туда-сюда глубокой ночью. Его трапезы прерывались частыми отлётами верховного божества, которое бросало его, наполовину обслуженного, одного за столом, если из гнёздышка наверху доносилось приглушенное чириканье. И когда он вечером читал свою газету, колики Деми попадали в накладные, а падения Дейзи влияли на цены акций, потому что миссис Брук интересовали только местные новости.
Бедняга чувствовал себя очень неуютно, так как дети лишили его жены, дом теперь был сплошной детской комнатой, и постоянное «тише!» заставляло его чувствовать себя жестоким захватчиком всякий раз, когда он заходил в священные пределы Детской Страны. Он терпеливо переносил всё это в течение полугода, и когда не появилось никаких признаков исправления ситуации, он сделал то, что делают другие отцы-изгнанники – попытался найти немного утешения в другом месте. Скотт женился, вёл своё хозяйство по соседству, и Джон забегал к нему на час-другой по вечерам, когда его собственная гостиная опустела, а его жена пела колыбельные, которым, казалось, не будет конца. Миссис Скотт была живой, симпатичной девушкой, которой ничего не оставалось, кроме как быть приятной, и эту миссию она выполняла наиболее успешно. Их гостиная была неизменно светлой и привлекательной, шахматная доска всегда готова к игре, пианино настроено, забавных сплетен в избытке, а приятный небольшой ужин сервирован в самом заманчивом стиле.
Джон предпочёл бы сидеть у своего собственного камина, но сейчас там было так одиноко, что он с благодарностью принимал нечто лучшее, наслаждаясь обществом своего соседа.
Поначалу Мэг, пожалуй, была не против нового порядка вещей и вздохнула с облегчением, узнав, что Джон хорошо проводит время у соседей, вместо того чтобы дремать в гостиной или бродить по дому и будить детей. Но мало-помалу детские зубки прорезались и беспокойство, с этим связанное, прошло, кумиры Мэг стали ложиться спать по расписанию, оставляя маме больше времени на отдых, тогда она начала скучать по Джону, находя свою корзинку с шитьём скучной компанией, если муж не сидел напротив в своём старом халате, уютно прогревая свои тапочки на каминной решётке. Она не просила Джона остаться дома, но чувствовала себя оскорблённой, так как он сам не догадывался, что она хочет побыть с ним вдвоём, совершенно забыв о многочисленных вечерах, когда муж напрасно ждал её саму. Она нервничала и была измотана ночными бдениями и заботами, находясь в том безрассудном расположении духа, которое иногда испытывают даже лучшие из матерей, когда их угнетают домашние хлопоты. Недостаток физической активности лишает их жизнерадостности, а из-за своей чрезмерной преданности чайнику, этому идолу американских женщин, им кажется, что они состоят из сплошных нервов, а не мышц.
«Да, – говорила она, глядя в зеркало, – я становлюсь старой и уродливой. Джон больше не считает меня интересной, поэтому он оставляет свою увядшую жену одну и отправляется навестить симпатичную соседку, которая не обременена никакими хлопотами. Что ж, малыши меня любят, им всё равно, что я худая и бледная, и у меня нет времени делать себе причёску, они – моё утешение, и когда-нибудь Джон поймёт, чем я с радостью пожертвовала ради них, не так ли, мои драгоценные?»
На этот трогательный призыв Дейзи отвечала воркованием, Деми – гуканьем, и жалобы Мэг менялись на упоение материнством, что на время утешало её в одиночестве. Но боль её усиливалась по мере того, как Джон всё больше погружался в политику, постоянно убегая к Скотту, чтобы обсудить с ним интересные темы, совершенно не сознавая, что Мэг скучает без него. Однако она не сказала ему ни слова, пока однажды мать не застала её в слезах и не настояла на том, чтобы выяснить, в чём дело, так как упадок духа Мэг не ускользнул от её внимания.
«Я бы ни с кем не поделилась этим, кроме вас, мама, но мне действительно нужен совет, потому что, если Джон продолжит в том же духе ещё какое-то время, это для меня будет всё равно что овдоветь», – ответила миссис Брук, с обиженным видом вытирая слёзы слюнявчиком Дейзи.
«Продолжит в том же духе – это как, моя дорогая?» – с тревогой спросила мать.
«Он весь день на работе, а вечером, когда я хочу его видеть дома, он постоянно уходит к Скоттам. Несправедливо, что мой удел – постоянно очень тяжело работать и никогда не иметь никаких развлечений. Мужчины очень эгоистичны, даже лучшие из них».
«Как и женщины. Не вини Джона, пока не поймешь, в чём ты сама неправа».
«Но не может быть, чтобы он был прав, пренебрегая мной».
«А разве ты сама не пренебрегаешь им?»
«Ну, мама, я думала, вы встанете на мою сторону!»
«Я на твоей стороне в том, что касается сочувствия, но я думаю, что ты сама виновата, Мэг».
«Я не вижу, в чём моя вина».
«Позволь мне доказать это тебе. Джон когда-нибудь пренебрегал тобой, как ты это называешь, когда у вас был обычай проводить в обществе друг друга вечера, его единственное свободное время?»
«Нет, но я не могу делать это сейчас, мне нужно ухаживать за двумя детьми».
«Я считаю, что ты могла бы это делать, дорогая, и думаю, ты должна постараться. Могу я говорить совершенно откровенно с тобой, и не забудешь ли ты, что Мать, которая обвиняет, – это та же Мать, которая сочувствует?»
«Конечно, не забуду! Говорите со мной так, как будто я снова маленькая Мэг. Мне часто кажется, что я нуждаюсь в обучении больше, чем когда-либо, с тех пор как у меня появились малыши, которые во всём зависят от меня».
Мэг придвинула свой низкий стульчик к креслу матери, и, после небольшой паузы, обе женщины, каждая держа по ребёнку в руках, продолжали баюкать их и с любовью разговаривать друг с другом, чувствуя, что узы материнства связывают их больше, чем когда-либо.
«Просто ты совершила ошибку, как и большинство молодых жён, – забыла о своём долге перед мужем, растворившись в любви к детям. Очень естественная и простительная ошибка, Мэг, но её лучше исправить, пока каждый из вас не пошёл своим путём, потому что дети должны сближать вас как ничто другое, а не разделять, как будто они только твои, и Джону не остаётся ничего другого, кроме как содержать их. Я наблюдала за этим в течение нескольких недель, но молчала, пребывая в уверенности, что всё само наладится со временем».
«Боюсь, что не наладится. Если я попрошу его остаться, он подумает, что я ревную, а я бы не хотела оскорблять его такой мыслью. Он не замечает, как я хочу, чтобы он остался со мной, и я не знаю, как донести ему это без слов».
«Сделай так, чтобы ему было хорошо дома, и он не захочет уходить. Моя дорогая, он тоскует по своему уютному домику, но без тебя это не дом, а ты всегда в детской».
«Разве я не должна там быть?»
«Не всё время, слишком долгое заточение делает тебя нервной, и тогда ты ни на что не годишься. Кроме того, ты должна исполнять свой долг перед Джоном, а не только перед детьми. Не пренебрегай мужем ради детей, не закрывай от него детскую, лучше покажи, как ему тебе помочь. Он должен бывать там, как и ты, и дети нуждаются и в отце. Дай ему почувствовать, что и для него есть дело, он всё сделает – честно и с удовольствием, и это будет самый лучший выход для всех вас».
«Вы действительно так думаете, мама?»
«Я знаю, Мэг, потому что я проверила это на собственном опыте, и я редко даю советы, если не проверила их полезность. Когда вы с Джо были маленькими, я вела себя так же, как и ты сейчас, чувствуя, что не выполню свой долг, если не посвящу себя вам полностью. Ваш бедный папа взялся за свои книги, после того как я отказалась от всех его предложений помощи, и оставил меня проводить свой эксперимент в одиночку. Я боролась изо всех сил, но с Джо я не могла справиться. Я чуть не испортила её потаканием. Вы часто болели, и я так беспокоилась о вас, что слегла сама. Затем ваш отец пришёл мне на помощь, спокойно справился со всем сам и оказал мне такую поддержку, что я поняла свою ошибку и с тех пор никогда больше не могла обойтись без него. В этом секрет нашего домашнего счастья. Он не позволяет работе отвернуть его от мелких забот и обязанностей, которые затрагивают всех нас, а я стараюсь не позволять домашним заботам уничтожить мой интерес к его занятиям. Каждый сам по себе во многих делах, но по дому мы всегда работаем вместе».
«Это правда, мама, и я страстно желаю стать для своего мужа и детей тем, кем вы всегда были для своих близких. Научите меня как, и я сделаю всё, что вы скажете».
«Ты всегда была послушной дочерью. Что ж, дорогая, на твоём месте я бы позволила Джону больше заниматься Деми, потому что мальчику нужно мужское воспитание, и никогда не рано начать это делать. Потом я бы сделала то, что я часто предлагала, пригласила бы Ханну прийти и помочь тебе. Она превосходная няня, и ты можешь доверить ей своих драгоценных малышей, пока будешь делать больше работы по дому. Тебе нужна физическая активность, Ханна с радостью возьмёт на себя остальные заботы, а Джон снова обретёт свою жену. Чаще выходи из дома, веселись, а не только трудись, потому что от тебя зависит хорошая атмосфера в семье, и если ты становишься мрачной, хорошей погоды в доме не будет. Затем я бы попыталась проявить интерес к тому, что нравится Джону – поговори с ним, позволь ему почитать тебе что-нибудь, обменяйся с ним идеями и таким образом вы могли бы помочь друг другу. Не запирайся в картонной коробке только потому, что ты женщина, попробуй выяснить, что происходит вокруг, и занимайся самообразованием, чтобы принимать участие в обсуждении того, что происходит в мире, потому что всё это касается тебя и твоих близких».
«Джон так умён, боюсь, он подумает, что я глупая, если буду задавать вопросы о политике и тому подобном».
«Я не верю, что он стал бы так думать. Любовь искупает множество грехов, и к кому ещё ты можешь обратиться более открыто, чем к нему? Попытайся и посмотри, сочтет ли он твоё общество гораздо более приятным, чем ужины у миссис Скотт».
«Я попробую. Бедняга Джон! К сожалению, я, кажется, пренебрегала им, но я думала, что я права, и он никогда ничего мне не говорил».
«Он старался не быть эгоистом, но, мне кажется, чувствовал себя довольно одиноко. Сейчас как раз то время, Мэг, когда молодые женатые люди склонны отдаляться друг от друга, и как раз то время, когда они должны наиболее тесно сплотиться, потому что первые нежные чувства быстро проходят, если не позаботиться о том, чтобы их сохранить. И нет времени, более прекрасного и драгоценного для родителей, чем первые годы жизни маленьких созданий, которых им предстоит всему научить. Не допусти, чтобы Джон стал чужим для детей, потому что в будущем они сделают больше, чем кто-либо другой, чтобы уберечь его и сделать счастливым в этом мире испытаний и искушений, и через них вы научитесь познавать и любить друг друга так, как следует. А теперь, дорогая, до свидания. Подумай над маминым наставлением, действуй в соответствии с ним, если оно покажется тебе полезным, и да благословит вас всех Господь».
Мэг действительно обдумала всё сказанное, нашла советы полезными и действовала в соответствии с этим наставлением, хотя первая попытка была предпринята не совсем так, как она хотела. Конечно, дети тиранили её и властвовали в доме, с тех пор как узнали, что брыкание и вопли приносят им всё, что они хотят. Мама была жалкой рабыней детских капризов, но папу было не так легко подчинить, и время от времени он огорчал свою нежную супругу попытками по-отечески приструнить своего буйного сына. Ибо Деми унаследовал толику твёрдости характера своего отца, не будем называть это упрямством, и когда он стремился что-то получить или сделать, вся королевская конница и вся королевская рать не могли изменить решения этого непоколебимого маленького ума. Мама считала милого мальчика ещё слишком юным, чтобы научить его преодолевать свои предубеждения, но папа считал, что научить послушанию никогда не бывает слишком рано. Итак, господин Деми рано понял, что, когда он отваживался «баротца» с «парпаром», то всегда терпел поражение, но, как свойственно англичанам, малыш уважал человека, покорившего его, и любил отца, чьё веское «Нет, нельзя» было более впечатляющим, чем все мамины нежные поглаживания. Через несколько дней после разговора с матерью Мэг решила попробовать провести вечер с Джоном, поэтому она заказала хороший ужин, привела в порядок гостиную, красиво оделась и уложила детей спать пораньше, чтобы ничто не мешало её эксперименту. Но, к сожалению, самым непобедимым предубеждением Деми было нежелание ложиться спать, и в ту ночь он взбунтовался. Так что бедняжка Мэг пела колыбельную, баюкала, рассказывала сказки и пробовала все хитрости, которые могла придумать, чтобы уложить его спать, но всё было напрасно, большие детские глаза не закрывались, и ещё долго после того, как Дейзи, эта пухленькая маленькая добродушная девочка, отправилась «бай-бай», непослушный Деми лежал, уставившись на свет с самым обескураживающе бодрым выражением лица.
«Деми полежит спокойно, как хороший мальчик, пока мама сбегает вниз и напоит бедного папу чаем?» – спросила Мэг, когда входная дверь тихонько закрылась и послышались хорошо знакомые шаги Джона, который на цыпочках вошёл в столовую.
«Деми хочет чай!» – сказал Деми, готовясь присоединиться к веселью.
«Нет, никакого чая, но я оставлю тебе немного кексиков на завтрак, если ты ляжешь бай-бай, как Дейзи. Ляжешь, милый?»
«Дя!» – и Деми крепко зажмурился, словно хотел побыстрее уснуть и ускорить желанный день.
Воспользовавшись благоприятным моментом, Мэг ускользнула и сбежала вниз, чтобы поприветствовать мужа с улыбкой и маленьким голубым бантиком в волосах, который был предметом его особого восхищения. Он сразу всё заметил и сказал с радостным удивлением: «Ах, маленькая мамочка, как мы веселы сегодня вечером! Ты ждёшь гостей?»
«Только тебя, дорогой. Нет, мне надоело выглядеть неряшливой, поэтому я оделась красиво для разнообразия. Ты всегда хорошо одеваешься, когда приходишь к столу, как бы ты ни устал, так почему бы и мне не сделать того же, если у меня появляется на это время?»
«Я делаю это из уважения к тебе, моя дорогая», – сказал старомодный Джон.
«И я, и я, мистер Брук», – засмеялась Мэг, которая снова выглядела молодой и хорошенькой, и кивнула ему поверх чайника.
«Ну, это просто восхитительно, как в старые добрые времена. Какая вкусная еда. Я пью за твоё здоровье, дорогая». И Джон отхлебнул чаю с видом умиротворённого восторга, который, однако, длился очень недолго, потому что, когда он поставил свою чашку на стол, дверь таинственно загремела, и послышался тихий голос, нетерпеливо говоривший:
«Отклойте двей. Это Деми!»
«Опять этот непослушный мальчишка. Я сказала ему, чтобы он ложился спать один, и вот он здесь, внизу, и сейчас простудится насмерть, шлёпая босиком по этому холщовому коврику», – сказала Мэг, отвечая на детский призыв.
«Узе утло», – радостно объявил Деми, входя в столовую в длинной ночной рубашке с подолом, изящно перекинутым через руку, и каждый локон на его голове весело подпрыгивал, когда он скакал вокруг стола, бросая любящие взгляды на «кексики».
«Нет, ещё не утро. Ты должен лечь спать и не беспокоить бедную маму. Тогда ты получишь маленький кекс, посыпанный сахарной пудрой».
«Я люблю Парпару», – сказал хитрец, готовясь взобраться на отцовские колени и насладиться запретными радостями. Но Джон покачал головой и сказал Мэг:
«Если ты велела ему оставаться наверху и спать одному, заставь его сделать это, иначе он никогда не научится тебя слушаться».
«Да, конечно. Пойдём, Деми». И Мэг повела сына в спальню, испытывая сильное желание отшлёпать этого мелкого пакостника, который подпрыгивал рядом с ней, пребывая в заблуждении, что ему полагается взятка, которая будет выдана, как только они доберутся до детской.
И он не был разочарован, потому что мама, эта недальновидная женщина, действительно дала ему кусок сахара, уложила в постель и запретила впредь разгуливать до утра.
«Дя!» – сказал Деми-клятвопреступник, блаженно посасывая сахар и считая свою первую попытку в высшей степени удачной.
Мэг вернулась за стол, и ужин приятно продолжался, как вдруг маленький призрак снова появился и разоблачил материнский проступок, смело потребовав: «Ещё сахалу, Мармар».
«Так не пойдёт, – сказал Джон, ожесточая своё сердце против очаровательного маленького грешника. – Мы никогда не узнаем покоя, пока этот ребёнок не научится ложиться спать вовремя. Ты достаточно долго превращала себя в рабыню. Один раз преподай ему урок, и на этом всё закончится. Уложи его в постель и оставь одного, Мэг».
«Он не останется там, он никогда не останется, если я не буду сидеть рядом с ним».
«Я с ним разберусь. Деми, иди наверх и ложись в свою постель, как велит тебе мама».
«Не пойдю!» – ответил юный мятежник, хватая вожделённый «кексик» и начиная его есть со спокойной дерзостью.
«Не смей так говорить папе. Я отнесу тебя, если ты не пойдёшь сам».
«Уходи, Деми не любит Парпару». И Деми отступил под прикрытие материнской юбки.
Но даже это убежище оказалось бесполезным, потому что он был передан врагу со словами «Будь с ним помягче, Джон», которые повергли преступника в смятение, потому что, если уж мама покинула его, судный день был не за горами. Лишённый своего кекса, предательски прерванный во время игры и унесённый сильной рукой на эту ненавистную кровать, бедный Деми не смог сдержать своего гнева и открыто бросил вызов папе: он брыкался и громко кричал всю дорогу наверх. Как только его уложили в постель с одной стороны, он скатился с другой и устремился к двери, но был позорно схвачен за хвост своей маленькой тоги и снова уложен на место, и это оживлённое представление продолжалось до тех пор, пока силы юного создания не иссякли, и тут он решил начать реветь во весь голос. Это вокальное упражнение обычно брало верх над Мэг, но Джон сидел неподвижно, как пень, который ещё и глух, как принято считать. Ни уговоров, ни сахара, ни колыбельной, ни сказки, даже свет был потушен, и только красное зарево камина оживляло «большую тёмную фигуру», на которую Деми смотрел скорее с любопытством, чем со страхом. Этот новый порядок вещей вызывал у него отвращение, и когда его гневные страсти утихли, к пленённому самодержцу вернулись воспоминания о его нежной рабыне, и он уныло завыл, требуя «мармару». Жалобный вопль, сменивший страстный рёв, проник в сердце Мэг, и она взбежала наверх, чтобы сказать умоляюще:
«Позволь мне посидеть с ним, Джон, теперь он будет послушным».
«Нет, моя дорогая. Я сказал ему, что он должен лечь спать, как ты ему велела, и он уснёт, даже если мне придётся остаться здесь на всю ночь».
«Но он изведёт себя плачем до тошноты», – взмолилась Мэг, упрекая себя за то, что бросила своего мальчика.
«Нет, ничего с ним не будет, он так устал, что скоро уснёт, и тогда проблема будет решена, потому что он поймёт, что надо слушаться. Не вмешивайся, я сам с ним справлюсь».
«Это мой ребёнок, и я не допущу, чтобы его характер так жестоко ломали».
«Он и мой ребёнок тоже, и я не позволю, чтобы его характер портили потворством. Спускайся вниз, моя дорогая, и предоставь мальчика мне».
Когда Джон говорил с ней таким властным тоном, Мэг всегда подчинялась и ещё никогда не пожалела о своей покорности.
«Пожалуйста, позволь мне поцеловать его хоть разок, Джон?»
«Пожалуйста. Деми, пожелай маме спокойной ночи и дай ей отдохнуть, потому что она заботилась о вас весь день и очень устала».
Мэг всегда настаивала на том, что в итоге победил поцелуй, потому что, получив поцелуй, Деми стал всхлипывать тише и совершенно неподвижно замер в изножье кровати, где он оказался, извиваясь в душевных муках.
«Бедный малыш, он измучен бессонницей и плачем. Я укрою его, а потом пойду и успокою Мэг», – подумал Джон, крадучись подойдя к кровати в надежде увидеть своего непокорного наследника спящим.
Но малыш не спал, потому что в тот момент, когда отец взглянул на него, глаза Деми открылись, его маленький подбородок задрожал, и он вытянул руки, с раскаянием икнул и сказал: «Деми тепей хоросий».
Сидя на лестничных ступенях снаружи, Мэг удивлялась долгой тишине, наступившей после криков, и, представив себе все возможные и невозможные несчастные случаи, она проскользнула в комнату, чтобы прогнать свои страхи. Деми крепко спал, но не раскинувшись на кровати, как обычно, а свернувшись калачиком в объятиях отца и держась за его палец, как будто мальчик почувствовал, что правосудие умеряется милосердием, и отошёл ко сну ребёнком, умудрённым горьким опытом. Удерживаемый таким образом, Джон терпеливо, как женщина, ждал, пока маленькая ручка ослабит хватку, и, ожидая, заснул сам, уставший от этой борьбы больше с сыном, чем от всей своей работы днём.
Пока Мэг стояла, глядя на два лица на подушке, она улыбалась про себя, а затем выскользнула, удовлетворённо сказав: «Мне не нужно бояться, что Джон будет слишком суров с моими детьми. Он действительно знает, как с ними обращаться, и будет мне большим подспорьем, потому что с Деми мне становится слишком тяжело справиться».
Когда Джон наконец спустился вниз, ожидая увидеть печальную или обиженную жену, он был приятно удивлён, обнаружив Мэг, спокойно пришивающую отделку к шляпке, и был встречен просьбой почитать что-нибудь о выборах, если он не слишком устал. Джон тут же понял, что происходит какая-то революция, но нашёл благоразумным не задавать вопросов, хорошо зная Мэг, которая была таким честным маленькими существом, что не могла долго хранить секреты даже под страхом смерти, и поэтому ключ к разгадке наверняка скоро появится. Он прочитал записи о длинной дискуссии с самой любезной готовностью, а затем объяснил их наиболее понятно, в то время как Мэг пыталась выглядеть глубоко заинтересованной, чтобы задать умные вопросы, не позволяя своим мыслям блуждать от состояния нации к состоянию её шляпки. В глубине души, однако, она решила, что политика не лучше математики, и что задача политиков, кажется, заключается в том, чтобы оскорблять друг друга, но она держала эти, типично женские, мысли при себе, и когда Джон сделал паузу, покачала головой, сказав, как она думала, по-дипломатически расплывчато:
«Что ж, я действительно не понимаю, к чему это нас приведёт».
Джон рассмеялся и с минуту смотрел, как она вертит в руках небольшое изящное изделие из кружев и цветов, рассматривая его с таким неподдельным интересом, какого не удалось разбудить всеми разглагольствованиями мужа.