Хорошие жены

Затем он попробовал написать оперу, ибо поначалу ничто не казалось невозможным, но и здесь перед ним встали непредвиденные трудности. Он хотел, чтобы Джо была главной героиней, и призвал на помощь память, чтобы вооружиться нежными воспоминаниями и романтическими образами своей любви. Но память предала Лори, и, словно одержимая своенравным характером девушки, позволяла вспомнить лишь странности, недостатки и причуды Джо, выставляя её только с самых неприглядных сторон – выбивающей половики с головой, повязанной пёстрым платком, забаррикадировавшуюся от него диванной подушкой или обливающей холодной водой его страсть а-ля миссис Гаммидж, – и непреодолимый смех портил романтичную картину, которую он пытался нарисовать. Опера никак не могла вместить в себя Джо, и ему пришлось отказаться от своей затеи со словами «Ей-богу, эта девчонка просто мучение!», и он вцепился в свои волосы, как подобает растерянному композитору.

Когда он огляделся в поисках другой, менее упрямой девицы, которую можно было бы увековечить в мелодии, память с самой услужливой готовностью выдала одну из них. У этого видения было много лиц, но у неё всегда были золотистые волосы, она была окутана прозрачным облаком и легко парила перед его мысленным взором в манящем хаосе роз, павлинов, белых пони и голубых лент. Он не дал благодушному призраку никакого имени, но он принял эту даму за свою героиню и очень полюбил её, что было неизбежно, так как он наделил её всеми мыслимыми талантами и прелестями на свете и заслонял её, невредимую, от невзгод, которые уничтожили бы любую смертную женщину.

Благодаря этому приливу вдохновения какое-то время у него всё шло гладко, но постепенно работа потеряла своё очарование, и он забывал сочинять, сидя в задумчивости с пером в руке, или бродил по оживлённому городу, чтобы получить какие-то новые впечатления и освежить свой ум, который, казалось, пребывал в некотором беспокойстве той зимой. Он мало что делал, но много думал и осознавал, что помимо его воли в нём происходит какая-то перемена. «Возможно, это кипение гения. Я дам ему вскипеть и посмотрю, что из этого выйдет», – сказал он с тайным подозрением, что всё это время кипел не гений, а происходило нечто гораздо более обычное. Что бы это ни было, но у этого кипения был какой-то смысл, ибо в Лори росло недовольство своей беспечной жизнью, он начал тосковать по какой-то реальной и серьёзной работе, которой можно было бы отдаться и душой и телом, и, наконец, пришёл к мудрому заключению, что не все, кто любит музыку, являются композиторами. Вернувшись после посещения одной из великих опер Моцарта, великолепно исполненной в Королевском театре, он просмотрел партитуру своего произведения, сыграл несколько лучших партий, сел, уставившись на бюсты Мендельсона, Бетховена и Баха, которые благосклонно взирали на него. Затем он внезапно порвал ноты своей оперы, одну страницу за другой, и, когда последний листок выпорхнул из его рук, он серьёзно сказал себе:

«Она права! Талант – это не гений, и невозможно по своей воле сделать его таким. По-настоящему гениальная музыка лишила меня тщеславия, как Рим лишил её своих амбиций, и я больше не буду никого обманывать. Но что же мне теперь делать?»

На этот вопрос было трудно ответить, и Лори пожалел, что ему не приходится зарабатывать на хлеб насущный. Теперь, как никогда вовремя, представилась подходящая возможность «пойти к чёрту», как он однажды сильно выразился, потому что у него было много денег, но нечем заняться, а дьявол, как говорится, любит предоставлять работу для богатых и праздных рук. У бедняги было достаточно искушений извне и изнутри, но он довольно хорошо противостоял им, потому что, как бы он ни дорожил свободой, он больше ценил честность и доверие, поэтому его обещание деду и его желание иметь возможность честно смотреть в глаза женщинам, которые любили его, и говорить им «Всё в порядке», оберегали его и держали в равновесии.

Вполне вероятно, что какая-нибудь миссис Гранди[88] заметила бы: «Я этому не верю, мальчишки есть мальчишки, молодые мужчины должны совершать ошибки молодости, а женщины не должны ждать от них чудес». Осмелюсь сказать, что хотя вы не верите, миссис Гранди, но тем не менее это правда. Женщины сами творят много чудес, и я убеждена, что они могут даже повысить планку мужественности, если откажутся повторять подобные высказывания. Пусть мальчишки остаются мальчишками, чем дольше, тем лучше, и пусть молодые люди совершают ошибки молодости, если им это необходимо. Но матери, сёстры и друзья могут помочь совершить их поменьше и уберечь многих молодых людей от развращённости, веря и показывая, что они считают вполне вероятной приверженность добродетелям, которые делают мужчин наиболее мужественными в глазах хороших женщин. Если это всего лишь женское заблуждение, не мешайте нам наслаждаться им, пока это возможно, потому что без этого красота и романтика жизни будут наполовину утрачены, и печальные предчувствия наполнят горечью все наши надежды на храбрых, добросердечных маленьких мальчиков, которые всё ещё любят своих матерей больше, чем самих себя, и не стыдятся признаться в этом.

Лори думал, что задача забыть свою любовь к Джо захватит все его жизненные силы на долгие годы, но, к своему великому удивлению, он обнаружил, что с каждым днём это становится всё легче переносить. Сначала он отказывался в это верить, злился на себя и не мог этого понять, но наши чувства – любопытные и противоречивые явления, и время и природа действуют по своей воле, вопреки нам. Сердце Лори никак не хотело болеть. Рана настойчиво заживала с удивляющей его быстротой, и вместо того, чтобы пытаться забыть, он обнаружил, что силится вспомнить. Он не предвидел такого поворота событий и не был готов к нему. Он испытывал отвращение к самому себе, удивлялся собственному непостоянству и был полон странной смеси разочарования и облегчения оттого, что он смог так быстро оправиться от столь страшного удара. Он пытался тщательно разворошить угли своей потерянной любви, но они отказывались вспыхивать ярким пламенем. Осталось только спокойное мерцание, которое согревало и шло ему на пользу, не доводя до лихорадки, и он был вынужден с неохотой признать, что мальчишеская страсть постепенно уступала место более сдержанному чувству, очень нежному, немного грустному и всё ещё обиженному, что, несомненно, пройдёт со временем, оставив лишь братскую привязанность, которая будет длиться непрерывно до конца дней.

Когда слова «братская любовь» промелькнули у него в голове во время одного из приступов его задумчивости, он улыбнулся и взглянул на портрет Моцарта, висевший перед ним.

«Что ж, он был великим человеком, и когда он не смог добиться одной сестры, то взял в жёны другую и был счастлив».

Лори не произнёс этого, но он об этом подумал, и в следующее мгновение поцеловал маленькое старое колечко, сказав себе: «Нет, я не смогу! Я не забыл её, я никогда не забуду. Я попробую ещё раз, и если ничего не выйдет, ну тогда я…»

Оставив фразу незаконченной, он схватил перо и бумагу и написал Джо, что не может ни на что решиться, пока есть хоть малейшая надежда, что она передумает. Не могла бы она, не хочет ли она позволить ему вернуться домой и быть счастливым? Ожидая ответа, он ничего не делал, но был активен, потому что его лихорадило от нетерпения. Наконец ответ пришёл и окончательно его успокоил, потому что Джо решительно не может и не хочет. Она поглощена Бет и никогда больше не желает слышать слова «любовь». К тому же, она умоляла его обрести счастье с кем-нибудь другим, но всегда хранить маленький уголок в своём сердце и для своей любящей сестры Джо. В постскриптуме она просила его не говорить Эми, что Бет стало хуже, она и так вернётся домой весной, и не было необходимости омрачать остатки её пребывания за границей. Время ещё есть, даст Бог, но Лори должен писать ей почаще и не допустить, чтобы она чувствовала себя одинокой, тосковала по дому или волновалась.

«Так я и сделаю, напишу прямо сейчас. Бедняжка, боюсь, ей будет грустно возвращаться домой». – И Лори открыл свой письменный стол, как будто письмо к Эми было надлежащим завершением предложения, оставленного незаконченным несколько недель назад.

Но в тот день он не написал письма, потому что, просматривая свою любимую газету, он наткнулся на нечто, изменившее его намерение. Несколько писем Джо в беспорядке лежали на одной стороне стола среди счетов, паспортов и различных деловых документов, а на другой стороне лежали три записки от Эми, аккуратно перевязанные одной из её голубых лент и мило напоминавшие о маленьких засохших розах, спрятанных внутри конвертов. С отчасти извиняющимся, отчасти обрадованным выражением лица Лори собрал все письма Джо, разгладил, сложил и аккуратно убрал их в маленький ящик стола, постоял минуту, задумчиво поворачивая кольцо на пальце, затем медленно снял его, положил к письмам, запер ящик и вышел послушать Торжественную мессу в церкви Святого Стефана, чувствуя себя, как будто состоялись похороны, и хотя он не был слишком подавлен горем, это казалось более подходящим способом провести остаток дня, чем писать письма очаровательным молодым леди.

Письмо, однако, было отправлено очень скоро, и ответ на него пришёл быстро, потому что Эми скучала по дому и призналась в этом с совершенно очаровательной откровенностью. Переписка лихо закрутилась, и письма летали туда и обратно с неизменной регулярностью всё начало весны. Лори продал свои бюсты, сделал из страниц своей оперы розжиг для огня и вернулся в Париж, надеясь, что кто-нибудь скоро к нему присоединится. Он отчаянно хотел поехать в Ниццу, но ждал приглашения, а Эми не хотела этого делать, потому что как раз в то время переживала некий личный опыт, из-за чего предпочла бы избежать насмешливых взглядов «нашего мальчика».

Фред Воэн вернулся и задал вопрос, на который она когда-то решила ответить: «Да, согласна», но теперь она сказала: «Нет, благодарю», по-доброму, но твёрдо, потому что в тот момент мужество оставило её, и она обнаружила, что для удовлетворения нового страстного желания, которое наполнило её сердце нежными надеждами и страхами, требовалось нечто большее, чем деньги и положение. Фраза «Он хороший парень, Эми, но не тот мужчина, который, как я думаю, мог бы тебе когда-нибудь понравиться», как и выражение лица Лори, когда он это говорил, постоянно крутилась у неё в голове так же назойливо, как и её собственные слова, когда она показала взглядом, если не вслух: «Я выйду замуж ради денег». Ей было неприятно это вспоминать, теперь она предпочла бы забрать свои слова обратно, ведь это прозвучало так недостойно женщины. Она не хотела, чтобы Лори считал её бессердечным, суетным созданием. Теперь ей и вполовину не так хотелось быть покорительницей общества, как хотелось быть женщиной, достойной любви и уважения. Она была так рада, что он не возненавидел её за те ужасные слова, которые она ему говорила, но воспринял их просто прекрасно и стал относиться к ней добрее, чем прежде. Переписка с ним была для неё огромным утешением, потому что письма из дома приходили очень нерегулярно и даже когда она их получала, те и наполовину не были такими приятными, как от Лори. Отвечала она на них не только с удовольствием, но и из чувства долга, потому что бедняга был несчастен и нуждался в ласке, так как каменное сердце Джо оставалось непреклонным. Ей следовало бы сделать над собой усилие и попытаться полюбить Лори. Не может быть, чтобы это было столь трудно, многие гордились бы и радовались, что такой милый юноша любит их. Но Джо никогда не вела себя как другие девушки, так что ей оставалось только быть к Лори как можно добрее, относясь к нему как к брату.

Если бы со всеми братьями обращались так же, как с Лори в тот период, они были бы гораздо более счастливыми существами, чем сейчас. Теперь Эми никогда не читала нотаций. Она спрашивала его мнение по всем вопросам, интересовалась всем, что он делал, дарила ему милые безделушки и по два раза в неделю посылала письма, полные весёлых сплетен, сестринских признаний и очаровательных зарисовок прелестных пейзажей, которые её окружали. Поскольку немногие братья удостаиваются того, что сёстры носят их письма с собой в кармашках, внимательно читают и перечитывают их, плачут, когда получают в ответ короткие записки, целуют послания, если они достаточно длинные, и бережно хранят каждое из них, и мы не будем намекать на то, что Эми совершила какую-либо из этих нежных глупостей. Но той весной она определённо стала немного бледнее и задумчивее, почти совсем утратила тягу к обществу и часто выезжала рисовать эскизы в одиночестве. Когда она возвращалась из этих поездок, ей обычно было мало что показать, но, осмелюсь предположить, что она изучала природу, часами сидя на террасе в Вальрозе, сложа руки, или рассеянно делая эскиз какого-нибудь образа, который приходил ей в голову: фигуру рослого рыцаря, вырезанного на могильной плите, молодого человека, спящего в траве с надвинутой на глаза шляпой, или девушку с вьющимися волосами в великолепном наряде, прогуливающуюся по бальному залу под руку с высоким джентльменом, при этом оба лица были размыты в соответствии с последним веянием в искусстве, что было допустимо, но не совсем удовлетворительно.

Тётушка подумала, что её племянница сожалеет из-за своего отказа Фреду, и Эми, поняв, что отрицать это бесполезно, а объяснить невозможно, не стала мешать ей думать, как ей угодно, но позаботилась о том, чтобы Лори узнал об отбытии Фреда в Египет. Только и всего, но он всё понял и, вздохнув с облегчением, сказал себе с видом умудрённого жизнью человека:

«Я был уверен, что она передумает. Бедный старина Фред! Я прошёл через это и могу только посочувствовать».

Произнеся это, он глубоко вздохнул, а затем, словно отдав свой долг прошлому, взобрался с ногами на диван и насладился чтением письма от Эми.

Пока за границей происходили эти перемены, в дом семьи Марч пришла беда. Но письмо, в котором говорилось, что Бет слабеет, до Эми не дошло, а следующее письмо застало её в Веве, поскольку майская жара выгнала Кэрролов туда из Ниццы, и они медленно продвигались в Швейцарию через Геную и итальянские озёра. Она перенесла новости очень хорошо и спокойно подчинилась семейному решению, что ей не следует сокращать свой визит, потому что, поскольку было уже слишком поздно прощаться с Бет, ей лучше остаться за границей и дать расстоянию смягчить свою печаль. Но на сердце у неё было очень тяжело, она мечтала оказаться дома и каждый день с тоской смотрела в сторону озера, ожидая, что Лори приедет и утешит её.

Он действительно приехал очень скоро, потому что он был в Германии, и хотя одна и та же почтовая служба доставляла письма им обоим, потребовалось несколько лишних дней, чтобы письмо добралось до него. Как только Лори прочитал его, он собрал свой рюкзак, попрощался с другими пешими путешественниками и отправился выполнять своё обещание с душой, полной радости и печали, надежды и тревожного ожидания.

Веве был хорошо известен Лори и, как только лодка причалила к маленькой пристани, поспешил вдоль берега в сторону Ла Тур, где Кэрролы жили в пансионе. Гарсон был в отчаянии: вся семья отправилась на прогулку по озеру, но нет, белокурая мадемуазель могла быть сейчас в саду замка. Если бы месье потрудился присесть, то она бы предстала перед ним через мгновение. Но месье не мог ждать даже «мгновение» и в середине этой речи сам отправился на поиски мадемуазель.

Милый старый сад на берегу прекрасного озера, с каштанами, шелестящими над головой, плющом, вьющимся повсюду, и чёрной тенью башни, пересекающей залитую солнцем воду. В одном углу широкой низкой стены стояла скамейка, и сюда Эми часто приходила почитать, порисовать или утешиться окружавшей её красотой. В тот день она сидела здесь, подперев голову рукой, с тоскующим по дому сердцем и печальным взглядом, думая о Бет и удивляясь, почему Лори не едет. Она не слышала, как он пересёк внутренний двор, и не видела, как он остановился в арке, которая вела из подземного хода в сад. Он постоял с минуту, глядя на неё по-новому, заметив то, чего никто никогда раньше не видел, – нежную сторону характера Эми. Всё в ней безмолвно говорило о любви и печали: покрытые пятнами от слёз письма у неё на коленях, чёрная лента, которой были перевязаны волосы, женская боль и терпение на лице, даже маленький крестик из чёрного дерева у неё на шее показался Лори трогательным, потому что это он подарил его ей, и она носила этот крестик в качестве своего единственного украшения. Если у него и были какие-то сомнения по поводу приёма, который она ему устроит, они развеялись в ту минуту, когда она подняла глаза и увидела Лори, и, бросив всё, подбежала к нему, восклицая тоном, в котором несомненно угадывались любовь и тоска:

«О, Лори, Лори, я знала, что ты приедешь ко мне!»

Я думаю, что в тот момент всё было сказано и решено, потому что, когда они некоторое время стояли вместе в полной тишине – темноволосая голова, покровительственно склонившаяся над светлой, – Эми почувствовала, что никто не может утешить и поддержать её лучше, чем Лори, а он решил, что Эми была единственной женщиной в мире, которая могла бы занять место Джо в его сердце и осчастливить. Он не сказал ей этого, но она не была разочарована, потому что оба почувствовали правду, были довольны и с радостью оставили остальное невысказанным.

Через мгновение Эми вернулась на своё прежнее место, и пока она вытирала слёзы, Лори собирал разбросанные бумаги, обнаружив во множестве потрёпанных писем и многозначительных набросков предвестники доброго будущего. Когда он сел рядом с ней, Эми снова смутилась и покраснела при воспоминании о своём порывистом приветствии.

«Я не могла себя сдержать, мне было так одиноко и грустно, и я так тебе обрадовалась. Это было так неожиданно – поднять глаза и увидеть тебя, как раз когда я начала бояться, что ты не приедешь», – сказала она, тщетно пытаясь говорить совершенно естественно.

«Я приехал, как только узнал. Я хотел бы сказать что-нибудь, чтобы утешить тебя в связи с потерей дорогой малышки Бет, но я могу только посочувствовать, и…» – Он не смог продолжить, потому что тоже внезапно смутился и не совсем понимал, что нужно говорить. Ему очень хотелось положить голову Эми себе на плечо и сказать ей, чтобы она хорошенько выплакалась, но он не осмелился, потому вместо этого взял её за руку и сочувственно пожал, что было красноречивее слов.

«Тебе не нужно ничего говорить, ты и так меня успокаиваешь, – тихо сказала она. – Бет теперь хорошо, и она счастлива, я не должна желать её вернуть, но я боюсь возвращаться домой, как бы мне ни хотелось всех увидеть. Не будем говорить об этом, потому что я сейчас заплачу, и я хочу насладиться твоим присутствием, пока ты рядом. Тебе не нужно сразу возвращаться обратно, не так ли?»

«Нет, если ты хочешь, чтобы я остался, дорогая».

«Я хочу, очень хочу. Тётя и Фло очень добры, но я считаю тебя членом нашей семьи, и я бы успокоилась, побыв с тобой некоторое время».

Эми говорила и была так похожа на тоскующего по дому ребёнка, чьё сердце переполняла скорбь, что Лори сразу забыл о своей застенчивости и дал ей именно то, что она хотела – ласку, к которой она привыкла, и ободряющую беседу, в которой она нуждалась.

«Бедняжка, у тебя такой вид, словно ты сейчас заболеешь от горя! Я хочу позаботиться о тебе, так что не плачь больше, лучше пойдём прогуляемся, ветер слишком холодный, чтобы сидеть здесь на скамейке», – сказал он наполовину ласковым, наполовину командным тоном, который понравился Эми. Лори завязал ленты её шляпы, взял под руку и начал водить взад-вперёд по солнечной дорожке под молодыми листьями каштанов. Он чувствовал себя более непринуждённо на ногах, а Эми было приятно опереться на сильную руку, видеть улыбку на знакомом лице и слышать голос, ласково говорящий с ней одной.

Причудливый старый сад стал убежищем для многих пар влюблённых и, казалось, был создан специально для них, таким освещённым солнцем и уединённым он был, и в нём не было ничего, кроме башни, возвышавшейся над ними, и широкого, покрытого рябью, озера внизу, уносившего эхо их слов. Целый час эта новая пара гуляла и разговаривала, или отдыхала у стены, наслаждаясь милыми впечатлениями, которые придавали очарование времени и месту, и когда далёкий от романтики звонок к обеду предупредил их о том, что нужно уходить, Эми почувствовала, будто в том саду замка она оставила всё бремя одиночества и печали.

В тот момент, когда миссис Кэррол увидела изменившееся лицо девушки, её озарила новая догадка, и она воскликнула про себя: «Теперь я всё поняла – детка тосковала по молодому Лоуренсу. Господи, подумать только!»

С похвальным благоразумием добрая леди промолчала и не проявила никаких признаков своего озарения, но сердечно попросила Лори остаться, а Эми она предложила насладиться его обществом, так как это принесет ей больше пользы, чем столь долгое уединение. Эми была образцом послушания, и так как её тётя много занималась Фло, ей пришлось развлекать своего друга самой, что она и делала с гораздо большим, чем обычно, успехом.

В Ницце Лори бездельничал, а Эми его распекала. В Веве Лори никогда не сидел сложа руки, но постоянно гулял, ездил верхом, плавал на лодке или чрезвычайно энергично учился, в то время как Эми восхищалась всем, что он делал, и следовала его примеру с такой готовностью и неукоснительностью, как только могла. Он сказал, что перемена произошла из-за климата, и она не стала с ним спорить, радуясь подобному оправданию для восстановления своего собственного самочувствия и настроения.

Бодрящий воздух пошёл им обоим на пользу, и физические нагрузки привели к благотворным изменениям как в сознании, так и в теле. Казалось, они получили более ясное представление о жизни и долге там, среди вечных гор. Свежий ветер развеял сомнения, обманчивые фантазии и мрачные туманы.

Тёплое весеннее солнце пробудило всевозможные возвышенные идеи, нежные надежды и счастливые мысли. Озеро, казалось, смыло все беды прошлого, а величественные старые горы благосклонно взирали на них сверху вниз, говоря: «Детки, любите друг друга».

Несмотря на недавнее горе, это было очень счастливое время, такое счастливое, что Лори не мог решиться нарушить его ни единым словом. Ему потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от удивления, вызванного исцелением от своей первой и, как он твёрдо верил, последней и единственной любви. Он оправдывал себя за кажущееся предательство мыслью о том, что сестра Джо была почти такой же, что и сама Джо, и убеждением, что было бы невозможно полюбить любую другую женщину, кроме Эми, так скоро и так сильно. Его первое сватовство было бурным, и он оглядывался назад, как будто через долгие годы с чувством жалости, смешанного с раскаянием. Он не стыдился этого опыта, но стал думать об этом как об одном из горько-сладких переживаний своей жизни, за которое он мог быть благодарен, когда боль пройдёт. Он решил, что его второе предложение должно быть как можно более спокойным и простым. Не было никакой необходимости устраивать бурных сцен, едва ли нужно было прямо говорить Эми, что он любит её, она поняла это без слов и уже давным-давно дала ему ответ. Всё произошло само собой, никто не стал бы протестовать, и он знал, что все будут довольны, даже Джо. Но если нашу первую маленькую страсть жестоко погасили, мы склонны быть осторожными и медлительными, совершая вторую попытку, поэтому Лори медлил, наслаждаясь каждым часом и оставляя на волю случая произнесение слова, которое положило бы конец первой и самой приятной части его нового романа.

Он предполагал, что скорее всего сделает предложение в саду замка при лунном свете, в самой изящной и благопристойной манере, но получилось с точностью до наоборот, поскольку всё разрешилось на озере в полдень с помощью нескольких незатейливых слов. Они катались на лодке всё утро, проплывая от мрачного Сен-Женгольфа к солнечному Монтрё, с Савойскими Альпами по одну сторону, Монт-Сен-Бернаром и Дан-дю-Миди – по другую, прелестным Веве в долине и Лозанной на холме за ним, безоблачным голубым небом над головой и ещё более голубым озером внизу, усеянным живописными лодками, похожими на белокрылых чаек.

Примечания