Снежинка

– У меня бы просто кружилась голова.

– Разве что поначалу, но потом ты бы привыкла.

– Спасибо, гравитация меня вполне устраивает.

– Значит, ты не против, если я спихну тебя с крыши? – Дядя толкнул меня так, что я вскрикнула и перекатилась на другой бок вместе со спальником.

– Билли, придурок! Не смешно!

– А покачать именинницу?[1 - По британской и ирландской традиции в день рождения виновника торжества подбрасывают в воздух столько раз, сколько лет ему исполнилось, а напоследок резко опускают на землю. – Здесь и далее, если не оговорено особо, – прим. пер.]

– Прекрати, – сказала я, но на душе у меня стало радостно и тепло.

Я думала об этой истории и снова отхлебнула из бутылки. Уже первый глоток виски закружил меня в небесах.

Пассажирка из пригорода

Сегодня первый день занятий, а я опоздала на поезд. Билли уверял, что я успею. Прежде чем подбросить меня на станцию, он слишком долго провозился с дойкой. И теперь я опаздывала. Сама точно не зная куда. Наверное, я спешила завести друзей. И беспокоилась, что к полудню всех хороших разберут. Начиналась ознакомительная неделя, а я видела фильмы про кампусы. Если мне суждено повстречать будущую лучшую подругу или возлюбленного, это непременно случится в первый день.

В Дублине я бывала только в декабре. Каждый год под Рождество Билли возил меня посмотреть на иллюминацию. Мое первое воспоминание о Дублине – как мы с Билли стоим на мосту О’Коннелла и дожидаемся автобуса домой. Мне тогда было лет пять-шесть. Когда тот наконец пришел, это было счастье – укрыться в нем от хлещущего дождя и ветра, выворачивающего зонтики. Билли постучал по окну водителя, показал ему десять евро, сложил купюру и, будто фокусник, попытался просунуть в щель для монет.

Водитель поглядел на него:

– И что прикажете с ней делать?

Билли вытащил купюру из щели и посторонился, давая расплатиться другим пассажирам.

– У тебя же наверняка полно мелочи, командир, – сказал он, кивая на звонко падающие в щель монеты.

– Я похож на разменный автомат? – Водитель в упор смотрел на нас, пока Билли не отступил.

Мы вышли из автобуса назад под дождь и после этого всегда ездили на поезде.

С незнакомыми людьми Билли вел себя странно. Казался гораздо менее уверенным. А когда просил взять его за руку, то было непонятно, кому из нас это нужнее.

И все-таки мы нашли удобный способ путешествовать по городу. Годы слились все вместе в один-единственный: вот мы останавливаемся у главпочтамта, чтобы отдать дань уважения древнему герою Кухулину и парням, погибшим за независимость, переходим мост и идем по Дейм-стрит до булочной на Томас-стрит, чтобы купить у страшной женщины с мучнистым лицом сосиски в тесте по пятьдесят центов за штуку. Как-то раз Билли угостил сигаретой бездомного на набережной канала. Мы посидели с ним на скамейке и душевно поболтали, как прихожане у церковных ворот после мессы.

На Графтон-стрит мы глядели, как в витрине универмага «Браун Томас» марионетка грозится туфле молотком и гвоздем. Игрушечные поезда, пыхтя, кружили по заданным маршрутам. Билли спросил, кем я хочу стать, когда вырасту. Я показала на уличного артиста, раскрашенного под бронзовую статую, и сказала, что не отказалась бы стать одной из них, потому что их работа – радовать людей. Либо актрисой, либо священником.

– Ну-ну, удачи, – с улыбкой сказал дядя.

Билли всегда хотел, чтобы я подала документы в Тринити-колледж:

– Только туда и стоит поступать. Хотя они и зазнайки.

Он показывал на высокие каменные стены и решетку с острыми зубьями у бокового входа со стороны Нассау-стрит, но внутрь мы никогда не заходили. По-моему, дядя не понимал, что колледж открыт для публики. Мне всегда казалось, что Тринити – это как Шоушенк наоборот: чтобы туда попасть, надо подкупить Моргана Фримена сигаретами и прорыть подкоп.

В прошлом году, когда школа возила нас на выставку высшего образования, на стенде Тринити стоял не Морган Фримен, а серолицая женщина в темно-синем брючном костюме. Женщина вручила мне брошюру, смерила взглядом мою поношенную школьную форму и сказала, что для того, чтобы поступить в Тринити, требуются незаурядные умственные способности. Она ошибалась. Никаких умственных способностей мне не потребовалось. Чтобы попасть в Тринити, не обязательно быть умной – достаточно простого упрямства.

* * *

В поезде я потеряла билет и заметила это только перед турникетами на станции Коннолли. Пришлось подойти к будке с надписью «Справочная» и сообщить об этом мужчине за стеклянным окошком.

– На какой станции вы сели? – спросил он.

– В Мейнуте.

– Сколько стоил билет?

– Не помню.

– Могу я взглянуть на ваши документы?

– У меня с собой ничего нет.

– Как тебя зовут, милая?

– Дебби. Мм, Дебора Уайт.

– Тебе есть восемнадцать?

– Да.

– Что ж, Дебора, с тебя штраф сто евро. – Мужчина показал на нижний угол окошка, где висело небольшое объявление с надписью «Штраф за безбилетный проезд», и сунул в окошко лист бумаги. Я пробежала его глазами: «…должен быть оплачен не позднее 21 дня… в случае неуплаты штрафа… взыскание в судебном порядке… может быть наложена пеня в размере до тысячи евро по решению суда».

– Я потеряла билет, – сказала я.

– Дорогуша, если бы ты купила билет, то запомнила бы, сколько он стоил.

– Но я правда не помню.

– Сомневаюсь. Покажи этот документ дежурному вон у того турникета, и он тебя выпустит.

* * *

Впервые я приехала в Дублин одна – и сразу в качестве преступницы.

* * *

Я поймала себя на том, что иду вслед за спешащей на работу женщиной. На ней кроссовки, юбка-карандаш и колготки, в одной руке стаканчик кофе, в другой – портфель. Она шагает так, словно пытается догнать остаток дня. Я держусь в нескольких шагах позади. Мы переходим широкий мост, который вибрирует от наших шагов и пружинит под ногами, будто пытаясь нас приободрить.

Только на О’Коннелл-стрит я набралась смелости спросить у полицейского, как пройти к Тринити. Он рассмеялся, а я покраснела, сама себя ненавидя. И пошла в указанном им направлении с решительным видом, как будто знала, куда иду.

Я помедлила у ограды перед главным входом, глядя, как люди входят и выходят через мышиный лаз, ведущий в колледж, и раздумывала, зачем вход сделали таким маленьким. Мне вспомнился жуткий эпизод из «Опры», который я нечаянно услышала в шесть лет. Дедушка был еще жив, и дневные передачи были его слабостью. Пообедав в середине дня, он садился перед теликом и смотрел либо «Опру», либо «Судью Джуди», либо «Слабое звено» с Энн Робинсон. В том выпуске «Опры» какой-то психолог с растрепанными волосами сказал, что, попадая в дверной проем, человек испытывает кратковременный провал в памяти. Зрительницы в зале ахнули и закивали, вспомнив, как часто, выйдя зачем-то из комнаты, останавливались как вкопанные и растерянно чесали в затылке.

Я отказывалась выходить из гостиной, в полной уверенности, что теперь, когда я знаю это свойство дверных проемов, они начисто сотрут мне память. Я цеплялась за кресло, зарывалась лицом в подушки, пиналась и кусала маму за ладони, когда она пыталась меня поднять. Вечером я сдалась, и мама потащила меня в кухню ужинать. Переступив порог, я задалась вопросом, скоро ли забуду, кто я такая.

Пожалуй, двери колледжа тоже способны на нечто подобное. Неважно, кто я. Стоит войти в них, и я изменюсь. Я к этому не готова. Казалось, я шла на собственные похороны.