Самый жестокий месяц

Месье Беливо открыл дверцу машины для Мадлен:

– Вы уверены, что вас не нужно подвезти?

– Нет-нет, я в порядке. Нервы уже успокаиваются, – солгала она. Сердце ее по-прежнему колотилось, и она чувствовала себя изможденной. – Вы в целости и сохранности доставили меня к моей машине. Никаких медведей нам не попалось.

Он взял ее за руку. Его рука была как рисовая бумага – сухая и хрупкая, но в то же время твердая.

– Медведи вам ничего не сделают. Опасно лишь становиться между медведицей и медвежонком. Вот этого ни в коем случае нельзя делать.

– Я это запомню. «Не зли медведицу». Ну, теперь вы спокойны?

Месье Беливо рассмеялся. Мадлен понравился этот звук. Как нравился ей и сам месье Беливо. «Не поведать ли ему мою тайну?» – спросила она себя. Это было бы облегчением. Она открыла было рот, но потом снова закрыла его. В нем все еще оставалась такая печаль. Такая доброта. Она не могла забрать ее. Пока.

– Не зайдете выпить кофе? Гарантирую, что будет без кофеина.

Мадлен высвободила руку.

– Я должна ехать, но день я провела прекрасно, – сказала она и подалась вперед, чтобы поцеловать его в щеку.

– Хотя призраков и не было, – произнес месье Беливо с легким сожалением в голосе.

Он и в самом деле испытывал сожаление.

Он проводил взглядом габаритные огни ее машины, которая поднялась по Дю-Мулен, проехала мимо старого дома Хадли и исчезла из виду, потом развернулся и пошел к двери своего дома. Его походка стала немного, едва заметно, пружинистой. Что-то в нем ожило. А он был уверен, что похоронил это, когда похоронил свою жену.

Мирна подбросила несколько поленьев в плиту и закрыла чугунную дверцу. Потом она устало прошла по мансарде, шлепая тапочками по старому деревянному полу и инстинктивно двигаясь от одного коврика к другому – так пловец перемещается от острова к острову. На ходу Мирна выключала свет, и мансарда старого кирпича с балочным перекрытием постепенно погружалась в темноту, осталась только одна лампа возле большой, уютной кровати. Мирна поставила кружку с горячим шоколадом и тарелочку с шоколадным печеньем на старый сосновый столик и взяла книгу. Найо Марш. Мирна перечитывала классику. К счастью, в ее магазине старой книги классика не переводилась. Мирна была лучшим своим клиентом. Вернее, она и Клара, которая приносила большинство старых детективов. Положив к ногам грелку, Мирна натянула одеяло до подбородка и начала читать. Она прихлебывала шоколад и откусывала печенье – и вдруг поняла, что вот уже десять минут читает одну страницу.

Мысли ее витали где-то далеко – в темноте между огнями Трех Сосен и звездами.

Одиль поставила компакт-диск в проигрыватель и надела наушники.

Она ждала этого мгновения. Шесть дней ждала. Ее волнение возрастало по мере приближения этой минуты. Не то чтобы она не радовалась повседневной жизни. Напротив, она поражалась тому, как ей везет. Ее все еще удивляло, что Жиль обратил на нее внимание, после того как его брак изжил себя. Одиль была увлечена им, когда они оканчивали школу. Она набралась смелости и пригласила его на белый танец, но получила отказ. Но он не был жесток. Некоторые мальчишки были жестокими, в особенности по отношению к таким девушкам, как Одиль. Но не Жиль. Он всегда был добр. Всегда улыбался, говорил bonjour в коридорах, даже если это слышали его друзья.

Одиль обожала его тогда и продолжала обожать по сей день.

И при этом каждую неделю она с нетерпением ждала этой минуты. Каждый вечер в пятницу Жиль ложился рано, а она уходила в скромную гостиную в Сен-Реми.

Она слышала первые ноты первой песни, и плечи ее обмякали, напряжение спадало. Еще она чувствовала, как проходит ее настороженность, необходимость взвешивать каждое слово, каждое действие. Она закрыла глаза и сделала большой глоток красного вина так, как тонущий человек делает глоток воздуха. Бутылка была наполовину пуста, и Одиль забеспокоилась, как бы вино не кончилось до того, как случится волшебство.

Несколько минут спустя Одиль поднялась на ноги и с закрытыми глазами прошла по усыпанной цветами сцене. В Осло. Ведь это происходит в Осло, да? Впрочем, не важно.

Избранная публика – мужчины в смокингах, дамы в вечерних платьях – поднялась со своих мест. Аплодисменты. Нет. Рыдания.

Одиль остановилась посреди сцены, чтобы ответить на их бурные крики. Она приложила руку к груди, слегка поклонилась – жест величайшей скромности и достоинства.

А потом король подал ей шелковый пояс. В его глазах тоже стояли слезы.

– Мадам Монманьи, я с огромным удовольствием вручаю вам Нобелевскую премию за ваши поэтические работы.

Но сегодня бешеные аплодисменты не тронули ее, не накатили на нее, не защитили от подозрения, что все видят, какое она глупое маленькое ничтожество (она-то сама все про себя знает). От подозрения, что она пытается проникнуть в мир, к которому не принадлежит и в котором не умеет себя вести.

Но Одиль знала одну вещь, не известную больше никому. Ее маленькую тайну. Все эти люди на спиритическом сеансе боялись злых привидений, тогда как она знала, что монстр обитает вовсе не в загробном мире, а в этом. И Одиль Монманьи знала, кто это.

Когда Мадлен вернулась, Хейзел показалась ей какой-то рассеянной.

– Никак не могла уснуть, – сказала Хейзел, наливая обеим по чашке чая. – Видно, волнуюсь перед приездом Софи.

Мадлен помешала чай и кивнула. Хейзел всегда немного нервничала в ожидании Софи. Приезд Софи неизменно нарушал спокойное течение их жизни. Не то чтобы Софи была гулякой или шумной девицей. Нет, дело было в чем-то другом. В каком-то напряжении, которое вдруг возникало в их уютном доме.

– Я отнесла обед бедной миссис Беллоус.

– Как она? – спросила Мад.

– Лучше, но спина все еще болит.

– Вообще-то, все это для нее должны были бы делать ее муж и дети.

– Но они же не делают, – сказала Хейзел.

Ее иногда удивляла эта жесткая нотка в Мадлен. Люди были ей чуть ли не безразличны.

– Ты добрая душа, Хейзел. Надеюсь, она тебя поблагодарила.

– Благодарность я получу на небесах, – сказала Хейзел, театральным жестом поднося руку ко лбу.

Мадлен рассмеялась, а с ней и Хейзел. Вот за такие качества Мадлен и любила Хейзел. Не только за ее доброту, но и за нежелание относиться к себе серьезно.

– У нас будет еще один спиритический сеанс. – Мад обмакнула печенье в чай и быстренько засунула его в рот, мягкое, напитавшееся влагой. – В воскресенье вечером.

– Что, со всеми призраками зараз не удалось управиться? Договорились, что они будут являться посменно?

– Напротив, их было слишком мало. Экстрасенс сказала, что обстановка в бистро слишком радостная.

– Она не намекнула, что с голубизной?

– Это возможно. – Мад улыбнулась. Она знала, что Хейзел и Габри были хорошими друзьями и много лет вместе работали в Обществе женщин англиканского вероисповедания. – Но никаких привидений сегодня не было. Так что мы проведем еще один сеанс в старом доме Хадли.

Она посмотрела на Хейзел поверх чашки. У Хейзел расширились глаза. Мгновение спустя она заговорила:

– Ты уверена, что это разумно?

– Ты был здесь? – крикнула Клара из своей мастерской.

Питер замер – в этот момент он как раз давал Люси печенье на ночь. Люси размахивала хвостом с возрастающей частотой, ее голова чуть наклонилась, глаза вперились в это волшебное печенье, словно одним желанием можно передвигать предметы. Если бы дела обстояли таким образом, то дверца холодильника всегда стояла бы открытой.

Клара высунула голову из мастерской и посмотрела на Питера. Хотя на ее лице не было ничего, кроме удивления, он услышал обвинительную нотку. Мысли его метались, но он знал, что не может ей солгать. По крайней мере, в этом.

– Я заходил, когда ты была на спиритическом сеансе. Ты возражаешь?