Стеклянные дома

– Он вернулся.

Глава третья

Судья Корриво решила, что пришло время объявить перерыв.

Старшему суперинтенданту предстоит провести в свидетельском кресле немало дней. Объяснять, отвечать, подвергаться перекрестным допросам.

В зале заседаний к этому часу стало нестерпимо душно, и она, уходя, попросила охранника включить кондиционер на время перерыва.

Открывая сегодня утром заседание суда, Морин Корриво радовалась, что ее первое дело об убийстве в качестве судьи будет простым и понятным. Но теперь в ее голову начали закрадываться сомнения.

Не то чтобы она не могла следовать закону. Следовать закону было просто. Даже появление фигуры в мантии в деревне, пусть и странное, легко подверстывалось под ясные законы.

Но потеть сильнее, чем от стоявшей в зале невыносимой духоты, ее заставляла необъяснимая враждебность, так быстро развившаяся между прокурором и его же собственным свидетелем.

И не каким-то обычным свидетелем. Не каким-то обычным полицейским, который произвел арест. А главой всей Квебекской полиции, черт побери.

Прокурор не просто играл на нервах старшего суперинтенданта, он делал это с особой изощренностью. И месье Гамашу это не нравилось.

Судья Корриво еще не набралась судейского опыта, но, проработав немало лет адвокатом, стала опытным судьей человеческих действий и реакций. И природы.

В зале судебных заседаний происходило что-то еще, и судья Корриво твердо решила выяснить, что именно.

* * *

– Или я чего-то не понимаю, или процесс уже понемногу съезжает с рельсов? – спросил Жан Ги Бовуар, присоединившись к боссу в коридоре Дворца правосудия.

– Вовсе нет, – ответил Гамаш, отирая платком лицо. – Все идеально.

Бовуар рассмеялся:

– И под «идеально» вы имеете в виду merde.[7 - Здесь: дерьмово (фр.).]

– Именно. Где Изабель?

– Уехала, – ответил Бовуар. – Организаторская работа в управлении.

– Хорошо.

Изабель Лакост служила главой отдела по расследованию убийств, которым прежде руководил Гамаш. И он, уходя, выбрал именно ее для этой работы. Назначение Изабель вызвало немало недовольства. Гамаша обвиняли в фаворитизме.

Они все знали эту историю. Гамаш принял Лакост на работу несколькими годами ранее, в тот самый момент, когда ее собирались уволить из Квебекской полиции. За то, что она была другой. За то, что не участвовала в фальсификациях. За то, что пыталась понять обвиняемых, а не ломать их.

За то, что опускалась на колени рядом с телом убитой женщины и обещала – так, что слышали другие, – помочь ей обрести покой.

Над агентом Лакост потешались, ее осуждали, объявляли ей выговоры и наконец вызвали в кабинет начальника, где она встретилась лицом к лицу со старшим инспектором Гамашем. Он знал о необычном молодом агенте, над которым все смеялись, и пришел познакомиться с ней.

В результате ее не уволили. Гамаш забрал ее к себе, в самый престижный отдел Квебекской полиции. К неудовольствию ее прежних коллег.

И возмущение только усилилось, когда она получила звание старшего инспектора. Но вместо того чтобы отвечать критикам, как ее об этом просили некоторые подчиненные, Лакост просто продолжала делать свое дело.

И дело это, как она с кристальной ясностью понимала, действительно было простое, хотя и нелегкое.

Находить убийц.

Все остальное – белый шум.

Когда рабочий день заканчивался, старший инспектор Лакост возвращалась домой, к мужу и детям. Но не могла полностью отделаться от тревожных мыслей о работе, о жертвах и убийцах, разгуливающих на свободе. И точно так же, уезжая утром на работу, она не переставала думать о семье. Беспокоилась о том, в каком месте, в каком обществе окажутся близкие, когда покинут безопасный дом.

– Мне только что прислали эсэмэску, – сообщил Бовуар. – Изабель собрала всех в конференц-зале. Заказала сэндвичи.

Похоже, обеим частям этой информации он придавал одинаковое значение.

– Merci, – сказал Гамаш.

Коридоры заполнились служащими, свидетелями и зрителями – во Дворце правосудия настало обеденное время.

То тут, то там появлялась фигура в черной мантии.

Адвокаты. Или судьи. Тоже спешившие чем-нибудь перекусить.

Но это зрелище, к которому ему уже следовало привыкнуть, по-прежнему пугало его.

Инспектор Бовуар больше ничего не сказал об утреннем заседании. Застывшее на лице его босса выражение уверенности говорило ему все, что требовалось, относительно того, проходит ли заседание по плану. Или нет.

Старший суперинтендант Гамаш включил непроницаемость. Высокую, прочную стену вежливости, за которую не мог проникнуть даже его зять.

Бовуар точно знал, что скрывается за этой стеной, пытаясь выбраться наружу. И еще он знал, что главный прокурор не хочет, чтобы оно выбралось.

Они быстро прошли по знакомым мощеным улочкам Старого Монреаля, нахоженной дорогой между их управлением и судом. Мимо низеньких аккуратных ресторанов, наполненных обедающими.

Жан Ги заглядывал в окна, но не останавливался.

Впереди располагалась штаб-квартира Квебекской полиции, здание над Старым городом. Оно возвышалось над ним.

Не самое привлекательное сооружение, думал Бовуар. Зато удобное. Там, по крайней мере, работают кондиционеры.

Гамаш и Бовуар вышли из узенькой улочки на площадь перед собором Монреальской Богоматери, запруженную туристами, которые фотографировались перед собором.

Когда пройдут годы, они увидят на фотографиях великолепное сооружение и множество потных людей в шортах и сарафанах, ошалевших от жары и солнца, раскалившего брусчатку.

* * *

Они вошли в штаб-квартиру полиции и сразу же почувствовали поток кондиционированного воздуха. То, что должно было бы принести облегчение, отдохновение, свежесть, на самом деле воспринималось как удар снежка в лицо.

Агенты в холле отдали честь шефу, и Гамаш с Бовуаром быстро прошли к лифту. К тому времени, как они добрались до последнего этажа, их лица были залиты потом. Кондиционеры оказали неожиданный эффект, словно открыв шлюзы в системе потоотделения.

Гамаш и Бовуар вошли в кабинет старшего суперинтенданта с окнами во всю стену, откуда открывался вид на Монреаль и дальше, за реку Святого Лаврентия, на плодородные поля и горы на горизонте, за которыми лежал Вермонт.