Самый жестокий месяц

Глава девятая

Старший инспектор Арман Гамаш выглянул из-за газеты, которую держал в руках, и бросил взгляд на свою маленькую внучку. Она сидела на илистом берегу Бивер-Лейк и засовывала в рот грязный большой палец ноги. Ее лицо было покрыто илом, или шоколадом, или еще чем-то, о чем даже думать не хотелось.

Стоял пасхальный понедельник, и весь Монреаль был одержим одной идеей. Утренняя прогулка по горе Мон-Руаяль с остановкой на озере Бивер-Лейк у вершины. Гамаш и Рейн-Мари блаженствовали на солнышке, сидя на скамейках и наблюдая, как семейство их сына наслаждается последним днем в Монреале перед отлетом в Париж.

Малютка Флоранс залилась смехом и плюхнулась в воду.

Гамаш бросил газету и начал вставать, но его удержала рука жены.

– Там с ней Даниель, mon cher[17 - Дорогой (фр.).]. Теперь это его обязанность.

Арман, все еще готовый действовать, сел, не спуская глаз с внучки. Его немецкая овчарка Анри поднялась на ноги и насторожилась, почувствовав внезапную перемену настроения хозяина. Но, как и ожидалось, Даниель рассмеялся, сграбастал свою крохотную мокрую дочурку большими, надежными руками и прижался лицом к ее животу, отчего она захихикала и обняла папу за голову. Гамаш выдохнул и, повернувшись к Рейн-Мари, поцеловал ее и прошептал в корону ее седых волос:

– Спасибо.

Потом он погладил Анри по боку и чмокнул в голову:

– Хороший мальчик.

Анри, более не в силах сдерживаться, подпрыгнул, и его ноги оказались почти на уровне плеча Гамаша.

– Фу! – скомандовал Гамаш. – Нельзя!

Анри немедленно перестал прыгать.

– Лежать!

Анри покаянно лег. Сомнений, кто здесь альфа-дог, не возникало.

– Хороший мальчик, – повторил Гамаш и дал Анри собачье лакомство.

– Хороший мальчик, – сказала Рейн-Мари Гамашу.

– А где мое лакомство?

– Что, прямо в парке, monsieur l’inspecteur?[18 - Господин инспектор (фр.).] – Она посмотрела на другие семейства, неторопливо прогуливающиеся по Мон-Руаялю, великолепному парку на горе в самом центре Монреаля. – Хотя, вероятно, это будет уже не первое твое лакомство.

– Для меня – первое. – Гамаш улыбнулся и слегка покраснел, радуясь тому, что этот разговор не слышат Даниель и его семья.

– Ты очень мил в роли мачо, – сказала Рейн-Мари и поцеловала его.

Гамаш услышал шуршание и увидел, как книжное обозрение его газеты, подхваченное порывом ветра, пустилось в полет – листы один за другим устремлялись в воздух. Он вскочил и стал бросаться во все стороны, пытаясь наступить ногой на улетающие страницы. Флоранс, завернутая в одеяло, показывала на него пальцем и смеялась. Даниель поставил ее на землю, и она принялась подражать движениям деда. Тогда Гамаш начал делать карикатурно преувеличенные жесты, и вскоре Даниель, его жена Розлин и маленькая Флоранс стали повторять за ним и ловить воображаемые страницы газеты, пока Гамаш продолжал ловить настоящие.

– Хорошо, что любовь слепа, – рассмеялась Рейн-Мари, когда Гамаш вернулся на скамейку.

– И не очень умна, – согласился Гамаш, сжимая ее руки. – Тебе тепло? Кофе с молоком хочешь?

– А знаешь, хочу. – Его жена оторвалась от своей газеты, «Ла пресс».

– Папа, давай-ка я помогу.

Даниель передал Флоранс своей жене Розлин, и двое мужчин направились к павильону среди деревьев неподалеку от озера. По узким дорожкам шлепали бегуны трусцой, на верховых тропах тут и там появлялись и исчезали любители езды на лошадях. Стоял великолепный весенний день, по-настоящему теплый под лучами молодого солнца.

Рейн-Мари проводила их взглядом и подумала, что они как две горошины в стручке. Такие похожие. Высокие, мощные, как дубы. Каштановые волосы Даниеля только-только начали редеть, а у Армана уже просвечивает лысина, да и аккуратно подстриженные волосы вокруг нее стали седеть. В свои пятьдесят пять Арман Гамаш держался легко, как и его сын, который выглядел на свои тридцать с хвостиком.

– Вы очень скучаете по нему?

Розлин села рядом со свекровью и взглянула в ее приветливое, в морщинках лицо. Она любила Рейн-Мари, любила с самого первого обеда, который будущая свекровь приготовила для нее. Начав встречаться с Розлин, Даниель представил ее своей семье. Она была ошеломлена. Не только потому, что уже тогда знала, как любит его, но и при мысли о том, что увидит знаменитого старшего инспектора Армана Гамаша. То, как он уверенно и спокойно раскрывал самые серьезные дела, проходившие по его отделу, сделало его настоящей легендой Квебека. Она воспитывалась, постоянно видя перед собой лицо Гамаша во время завтрака: ее отец читал в газете о подвигах старшего инспектора. С годами Гамаш на этих фотографиях старел, волосы его редели и седели, лицо несколько полнело. Появились аккуратные усы и морщины, не соответствующие складкам на газетном листе.

Но вот ей предстояло встретиться с этим человеком живьем.

«Bienvenue[19 - Добрый вечер (фр.).]. – Он улыбнулся ей и слегка поклонился, открыв дверь их квартиры в Утремоне. – Я отец Даниеля. Входите». На нем были серые брюки, удобный кашемировый кардиган, рубашка и галстук для воскресного ланча. От него пахло сандаловым деревом, рука у него была теплая и надежная – все равно что сесть в привычное кресло. Розлин знала эту руку. Такая же была и у Даниеля.

С тех пор прошло уже пять лет, и за это время много чего произошло. Они поженились, родилась Флоранс. В один прекрасный день Даниель пришел домой, подпрыгивая от радости, и сообщил новость: некая управляющая компания предложила ему работу в Париже. Контракт на два года. Но что на это скажет Розлин?

Ей и думать не нужно было. Два года в Париже? Теперь один год уже прошел, и им жизнь в Париже нравилась. Но они скучали по семье и понимали, как мучительно для обоих дедушек и бабушек целовать на прощание маленькую Флоранс в аэропорту. Они не видели ее первых шагов, не слышали первых слов, не присутствовали, когда у Флоранс начали резаться зубки; ее меняющаяся мордашка и изменчивые настроения – все это проходило мимо них. Розлин предполагала, что тяжелее всего будет ее матери, но теперь она была уверена, что больше всех переживает папа Арман. У нее разрывалось сердце, когда она шла по стеклянному коридору к самолету и видела ладони Армана, прижатые к окну зала ожидания.

Но он ничего не говорил. Он был рад за них и не скрывал этого. И не удерживал.

– Нам всех вас не хватает, – с улыбкой сказала Рейн-Мари, взяв невестку за руку.

А теперь они ждали еще одного ребенка. Они сообщили об этом родителям Даниеля и Розлин за обедом в Страстную пятницу, и это известие было встречено радостными возгласами. Ее отец достал бутылку шампанского, а Арман понесся в магазин, чтобы купить безалкогольного сидра, и потом они выпили за удачу.

В ожидании, когда принесут их заказ, Арман дотронулся до руки сына и отвел его немного в сторону. Он извлек из кармана конверт и передал его Даниелю.

– Папа, мне не нужны деньги, – прошептал Даниель.

– Прошу тебя, возьми.

Даниель сунул конверт в карман своего пиджака:

– Спасибо.

Сын обнял отца – словно соединились мегалиты с острова Пасхи.

Но Гамаш отвел сына недостаточно далеко. Кое-кто наблюдал за ними.

Розлин и Флоранс подошли к какой-то другой молодой семье, и Даниель направился к ним, а Гамаш сел на скамью, отдал жене кофе и снова взялся за свою газету. Рейн-Мари была полностью поглощена первой страницей «Ла пресс» и не прореагировала на его появление. Такое случалось редко, но он знал, что их обоих часто увлекает чтение. Анри спал на солнышке у ног Гамаша, который попивал кофе и поглядывал на прохожих.

День был исключительный.

Через несколько минут Рейн-Мари опустила газету. На лице ее появилось обеспокоенное выражение. Чуть ли не испуганное.

– Ты читал эту газету?

– Нет, только книжное обозрение. А что?

– Можно ли испугаться до смерти?