Очень храбрый человек

– Они понятия не имеют, о чем пишут. Однако это не так уж плохо.

– Вот тут дальше: «Его следовало как минимум уволить. Возможно, судить и посадить в тюрьму».

– Ух ты.

– Что за безумие! – воскликнула одна из полицейских постарше, она схватила телефон и стала читать сама. – Кто пишет подобную чушь? Они даже не упоминают о том, что он изъял все наркотики.

– Конечно не упоминают.

– Надеюсь, он этого не увидит.

– Шутишь? Непременно увидит.

В зале наступила тишина, только слышалось тихое постукивание пальцев по смартфонам. Похожее на шорох омертвевших веток на ветру.

Все читали, бормоча себе под нос слова, которые их предки почитали священными, но которые теперь превратились в ругательства. «Tabernac. C?lice. Hostie»[4 - Чаша. Облатка (фр.).].

Один из полицейских постарше обхватил руками голову, помассировал виски. Потом потянулся к телефону:

– Я напишу опровержение.

– Не надо. Пусть лучше руководство. Старший суперинтендант Туссен вправит им мозги.

– Пока что не вправила.

– Еще не вечер. Она стажировалась при Гамаше. Она его защитит.

В дальнем углу одна из агентов уставилась в свой телефон, нахмурившись так, что между ее бровями залегла глубокая складка.

В то время как остальные полицейские были бледны, она вся раскраснелась. И читала она не эсэмэску или твит, а письмо, полученное по электронной почте.

Несмотря на свой возраст – около сорока пяти лет, – Лизетт Клутье была одним из новичков в отделе по расследованию убийств, куда ее перевели из бухгалтерии полиции. Она много лет искала огрехи в расходовании бюджета полиции, уже перешагнувшего за миллиард долларов, и наконец суперинтендант Гамаш отметил ее работу и решил, что она будет не менее полезна в поисках убийц.

Пусть она не могла обнаружить следы ДНК или заметить подозрительного человека, следующего за ней по пятам темной ночью, но деньги она очень даже умела отыскивать. А это часто приводило к тем же результатам.

Все остальные в зале трудились не покладая рук, чтобы попасть в самый престижный отдел полиции Квебека.

Агент Лизетт Клутье делала все возможное, чтобы покинуть этот престижный отдел. И вернуться в уютную, безопасную, предсказуемую, понятную среду цифр. Подальше от ежедневных ужасов и физического насилия, эмоционального хаоса убийства.

На подобных совещаниях Клутье всегда выбирала одно и то же место, садясь спиной к длинной белой доске с прикнопленными к ней фотографиями.

Она обдумала полученное ею письмо, написала ответ и поскорее отправила его, чтобы не передумать.

– С кем поспорить, что некоторые из этих твитов от Бовуара? – подал голос один из молодых агентов.

– Вы имеете в виду старшего инспектора Бовуара?

Все повернулись к двери. А потом начали вставать, со скрежетом отодвигая стулья.

Изабель Лакост стояла с тростью в руке, пристально глядя на молодого агента. Наконец она отпустила его и с улыбкой обвела взглядом знакомые лица.

Когда она в последний раз была на понедельничном совещании, то председательствовала на нем как глава отдела по расследованию убийств. Теперь она вошла в зал, хромая.

Ее раны, почти залеченные, все же давали о себе знать. И так будет всегда.

Офицеры и агенты собрались вокруг нее, поздравляя с возвращением, а она пыталась объяснить, что это не совсем так. Получив звание суперинтенданта, она пришла сюда лишь для того, чтобы обсудить время и условия ее возвращения на активную службу.

Но все присутствующие знали, что в этот понедельник она оказалась здесь неслучайно. Это был не какой-то обычный день. Не какое-то обычное совещание.

Изабель Лакост села на стул во главе стола и кивнула другим, чтобы занимали места. Потом посмотрела на молодого агента, выдавшего реплику насчет старшего инспектора Бовуара:

– Что вы хотите этим сказать?

Голос ее звучал невозмутимо, а поза была неестественно спокойной. Агенты-ветераны, служившие под началом старшего инспектора Лакост, узнали этот ее взгляд. И почти посочувствовали глупому молодому агенту, который оказался в перекрестье ее прицела.

– Я хочу сказать, мы все знаем, что старший инспектор Бовуар покидает Квебекскую полицию, – ответил он. – Уезжает в Париж. Но не в ближайшие две недели. И что произойдет за это время? Притом что вернется Гамаш. Я скорее предпочел бы участвовать в перестрелке, чем оказаться на месте старшего инспектора Бовуара, входящего сегодня в это помещение. Готов поспорить, он чувствует то же самое.

– Считайте, что вы проиграли.

В зале воцарилась тишина.

«Он молодой и глупый, – подумала Лакост. – Наверное, жаждет какой-нибудь отчаянной славы».

Она знала, что этот агент никогда не участвовал в так называемых перестрелках. Его выдавало само использование этого дурацкого выражения. Любой из тех, кто действительно поднимал оружие, целился в другого человека и стрелял, снова и снова, получая выстрелы в ответ, – любой из них никогда бы не счел это славным, никогда бы не назвал перестрелкой.

И никогда, ни за что в жизни не захотел бы оказаться там снова.

Те из находящихся в зале, кто участвовал в последнем рейде, смотрели на молодого агента. Кто-то – с возмущением. А кто-то – почти задумчиво. Вспоминая, когда они сами были такими молодыми. Такими наивными. Такими бессмертными.

Девять месяцев назад.

Они мысленно возвращались в тот летний день. В красивый лесок у границы с Вермонтом. Вспоминали солнце, проникавшее сквозь кроны деревьев, тепло его лучей на лице.

Тот момент, который словно повис в воздухе, прежде чем разразился ад.

Все подняли оружие, все стреляли. И стреляли. Валили огнем деревца. Валили людей.

Крики. Кашель. Едкий запах оружейных газов, дерева и плоти, обожженной пулями.

Старший инспектор Лакост была одной из первых, кто упал. Ее действия дали старшему суперинтенданту Гамашу ту необходимую минуту, чтобы самому начать действовать. И он начал.

Изабель Лакост не видела, что совершил старший суперинтендант Гамаш, потому что была тогда без сознания. Но позже она узнала о его действиях. Прочитала расшифровку расследования, проведенного после его отстранения.

Гамаш пережил события того дня.

Только для того, чтобы его уничтожили свои же люди.

И атака на него продолжалась, даже после того, как он вернулся к работе.