Стеклянные дома

Морин Корриво стала судьей недавно. Гамаш знал, что это ее первое дело об убийстве. Он ей сочувствовал. Она даже не подозревала, что вытянула несчастливый билет. Что еще немного – и на нее обрушится целая гора неприятностей.

Женщина средних лет, она не скрывала седину в волосах. Возможно, воспринимала это как знак компетентности и зрелости. А может, ей больше не требовалось производить впечатление. Она была опытным юристом, одним из партнеров монреальской адвокатской фирмы. Когда-то она была блондинкой. До того, как поднялась по карьерной лестнице. Надела шелк, как говорят в Британии.[1 - Выражение «надеть шелк» (take silk) означает «стать королевским адвокатом» (королевские адвокаты носят шелковую мантию). Для того чтобы получить этот статус, необходимо проработать адвокатом не менее пятнадцати лет.]

Забавно, но это немного напоминало рассказы парашютистов о прыжках с самолета.

Судья Корриво снова посмотрела на Гамаша. Проницательный взгляд. Умный. Однако Гамаш хотел бы понять, что она видит на самом деле. И что упускает.

Судья Корриво казалась непринужденной. Но это ничего не значило. Возможно, посмотрев сейчас на Гамаша, многие тоже сказали бы, что он чувствует себя раскованно.

Он оглядел переполненный зал судебных заседаний во Дворце правосудия в Старом Монреале. Большинство из тех, кто мог бы присутствовать здесь, предпочли остаться дома. Некоторые, вроде Мирны, Клары и Рейн-Мари, подлежали вызову в качестве свидетелей и не хотели приходить до того дня, когда им придется это сделать. Другие жители деревни – Оливье, Габри, Рут – просто не хотели покидать Три Сосны и тащиться в душный город, чтобы воскрешать трагедию.

Однако Жан Ги Бовуар, заместитель Гамаша, присутствовал на слушаниях, так же как и старший инспектор Изабель Лакост, глава отдела по расследованию убийств.

Вскоре наступит их очередь давать свидетельские показания. А может быть, подумал Гамаш, до этого и не дойдет.

Он снова посмотрел на главного прокурора Барри Залмановица. Но по пути его взгляд скользнул по судье Корриво. К его огорчению, она наклонила голову, чуть-чуть наклонила. И прищурилась, тоже чуть-чуть.

Что она заметила в его глазах? Неужели начинающая судья увидела то, что он пытается скрыть? Отчаянно пытается?

Впрочем, если она и увидела что-то, то наверняка истолкует это неправильно. Подумает, что он не уверен в вине подсудимого.

Но у Армана Гамаша на сей счет сомнений не было. Он точно знал, кто убийца. Он просто опасался, что случится какая-нибудь неожиданность. И необыкновенно хитроумный преступник выйдет на свободу.

Главный прокурор неторопливо направился к своему столу, надел очки и внимательно – кто-то даже сказал бы «театрально» – прочитал какую-то бумажку.

Может, на ней ничего и не написано, подумал Гамаш. Или это список покупок. Почти наверняка бутафория. Облачко дыма. Осколок зеркала.

Суд, как и месса, имел сходство с театральным представлением. Гамаш почти ощущал запах ладана и слышал маленький дребезжащий колокол.

Присяжные, еще не разомлевшие от жары, следили за каждым шагом опытного прокурора. Что от них и требовалось. Но не он задавал тон разыгрывавшейся драме. Эта роль была отдана кому-то находящемуся за сценой, кому-то, кто почти наверняка не произнесет ни слова.

Прокурор снял очки, и Гамаш услышал тихое шуршание шелковой мантии – так судья Корриво выражала свое почти нескрываемое нетерпение. Присяжные вполне могли повестись на уловки прокурора, но судья – нет. Да и присяжные вскоре сообразят, что к чему. Они слишком умны для этого.

– Насколько я понимаю, обвиняемое лицо призналось в совершении преступления, верно? – спросил прокурор, глядя поверх очков в профессорской манере, совершенно не действующей на главу Квебекской полиции.

– Да, признание есть.

– Полученное на допросе, старший суперинтендант?

Гамаш обратил внимание, что обвинитель настойчиво повторяет его звание, словно подчеркивая, что человек столь высокого положения просто не может совершить ошибку.

– Нет. Обвиняемое лицо пришло ко мне домой и призналось. Добровольно.

– Возражаю. – Адвокат вскочил на ноги, но с некоторым опозданием, как заметил Гамаш. – Это не соответствует действительности. Признания в убийстве не было.

– Верно. То признание, о котором говорю я, не было признанием в убийстве, – сказал прокурор. – Но оно напрямую привело к предъявлению обвинения, не так ли, старший суперинтендант?

Гамаш посмотрел на судью Корриво, ожидая, что она отведет возражение.

Она помедлила и наконец произнесла:

– Возражение отклоняется. Можете отвечать.

– Обвиняемое лицо пришло добровольно, – сказал Гамаш. – И вы правы: то признание послужило основой для предъявления нынешних обвинений.

– Вас удивило, что обвиняемое лицо явилось к вам домой?

– Возражаю, ваша честь, – снова вскочил защитник. – Субъективно и несущественно. Какое может иметь значение, удивился месье Гамаш или нет?

– Поддерживаю. – Судья посмотрела на Гамаша. – Не отвечайте на этот вопрос.

Гамаш и не собирался отвечать на вопрос прокурора. Судья была права, поддержав защитника. Вопрос был субъективный. Однако Гамаш не стал бы называть его несущественным.

Удивился ли он?

Разумеется, он удивился, когда увидел, кто стоит на крыльце его дома в квебекской деревушке. Трудно было сразу понять, кто этот человек в теплой куртке, с капюшоном на голове. Мужчина или женщина? Молодой или старый? Гамаш до сих пор слышал, как ледяные дробинки стучали по стенам его дома, когда холодный ноябрьский дождь перешел в снежную крупу.

И, вспоминая об этом сейчас, жарким июльским утром, он почувствовал холодок.

Да. Он удивился. Он не ждал такого визита.

А к тому, что случилось потом, слово «удивление» и близко не подходит.

– Я не хочу, чтобы мое первое дело об убийстве было оспорено в апелляционном суде, – тихо, так, чтобы слышал только Гамаш, произнесла судья Корриво.

– Думаю, теперь уже поздновато, ваша честь. Дело началось в более высоком суде, там оно и закончится.

Судья Корриво пошевелилась в кресле, пытаясь обрести прежнее равновесие. Но что-то изменилось. За время этого короткого и приватного обмена репликами.

К словам, загадочным или нет, она привыкла. Выражение глаз Гамаша – вот что не давало ей покоя. И она спросила себя: знает ли он, что глаза его выдают?

Хотя судья Корриво не могла точно сказать, что она видит, она была уверена: старший суперинтендант Квебекской полиции не должен так выглядеть. В свидетельском кресле. Во время слушания дела об убийстве.

Морин Корриво едва знала Армана Гамаша. Только по отзывам. За прошедшие годы Корриво и Гамаш много раз проходили мимо друг друга в коридорах Дворца правосудия.

Она была готова к тому, что он не вызовет у нее симпатии. Охотник на других людей. Человек, который зарабатывал на жизнь смертью. Нет, сам он никого не убивал, но получал от чужой смерти выгоду.

Нет убийств – нет и Гамаша.

Она помнила одну случайную встречу, когда Гамаш еще был главой отдела по расследованию убийств, а она – адвокатом защиты. Они пересеклись в коридоре, и Морин опять поймала его взгляд. Проницательный, внимательный, задумчивый. И опять увидела в его глазах что-то еще.

Он прошел мимо, чуть наклонив голову, чтобы слышать, о чем говорит его спутник. Более молодой мужчина, его заместитель, насколько ей было известно. Человек, который тоже сегодня присутствовал в суде.

А в коридоре тогда остался легкий аромат сандалового дерева и розовой воды. Еле ощутимый.

Морин Корриво вернулась домой и рассказала об этом своей партнерше:

– Я пошла следом за ним и несколько минут провела в зале суда, слушая его свидетельские показания.