Они могли бы кататься на лыжах или на коньках, могли бы сидеть у камина с чашкой горячего шоколада. Но предпочли другое: набиться в этот зал, толкать и пихать друг друга. В надежде получше разглядеть этого специалиста по статистике.
Одни пришли поддержать ее, другие – освистать и выразить свой протест. Третьи – чтобы послушать, четвертые – чтобы забросать критическими вопросами.
А некоторые – может быть, кто-то один, – чтобы сделать кое-что похуже.
Старшему инспектору еще предстояло познакомиться с этой женщиной, которая собиралась выйти на сцену, хотя ее помощница, представившаяся как Дебби Шнайдер, подошла к нему, как только они с профессором тут появились, и предложила нечто, похожее на любезность: беседу тет-а-тет.
Он отказался, объяснив, что должен работать. И приступил к своим обязанностям.
Но он был честен перед собой и в глубине души признавал, что, будь это кто-нибудь другой, он бы с удовольствием согласился на разговор. Сам бы попросил об этом, чтобы рассказать о мерах безопасности. Определить некоторые правила. Заглянуть в глаза и установить личный контакт между защитником и подзащитным.
Впервые за всю карьеру он вежливо отказался познакомиться с человеком, за жизнь которого нес ответственность. Вместо этого он обговорил все меры безопасности с мадам Шнайдер и тем ограничился.
Он повернулся к залу. Солнце уже садилось. Через двадцать минут на землю опустится темнота.
– Продолжаем, – сказал он.
– Oui, patron[8 - Да, шеф (фр.).].
Глава вторая
Гамаш еще раз обошел закулисное пространство, выслушал доклады находящихся там агентов. Проверил двери и темные закутки.
Он попросил технический персонал включить свет.
– Кто эти люди? – спросила девушка-звукооператор, мотнув головой в сторону собравшихся. – Кто назначает лекцию в дни между Рождеством и Новым годом? Кто приходит на нее?
Это были хорошие вопросы.
Гамаш заметил несколько знакомых лиц в толпе. Он знал их как весьма милых, достойных людей. У кого-то на верхней одежде виднелись большие пуговицы. У кого-то их не было.
Сюда пришел кто-то из его соседей. Даже друзей. Но большинство присутствующих он видел в первый раз.
Квебекское общество составляли люди, отличавшиеся сильными чувствами, и они не боялись их выражать. Это было хорошо. Это означало, что они здесь делают нечто полезное. Цель любого здорового общества состоит в том, чтобы дать людям возможность выражать непопулярные подчас мнения.
Но у такого выражения были свои пределы, определенные рамки. И Арман Гамаш знал, что его задача – не позволить собравшимся переступить их.
Если прежде у него возникали мысли о том, что он, возможно, на многое чересчур остро реагирует, то теперь они развеялись. Это произошло в тот же день, но чуть раньше, когда он с Бовуаром и Лакост отправился сюда для заключительной проверки.
Подъехав, полицейские удивились при виде припаркованных на стоянке машин и очереди у входа в зал. Люди на этом лютом холоде переступали с ноги на ногу, похлопывали себя по бокам, потирали руки в варежках. Над головой у них висели облачка пара от дыхания, похожие на изображение внутренних монологов в комиксах, только их было не прочитать.
До лекции оставалось еще несколько часов.
Гамаш снял перчатки, вытащил блокнот и, выдрав из него несколько страниц, начал выдавать каждому стоящему в очереди клочок бумаги с его именем и номером по порядку.
– Возвращайтесь домой. Согрейтесь. Когда вернетесь, покажите этот листок полицейским у входа. Они вас немедленно пропустят.
– Не могу, – сказала женщина в начале очереди, взяв у Гамаша листок. – Мы приехали из Монктона.
– Из Нью-Брансуика? – спросил Бовуар.
– Да, – ответил ее муж. – Всю ночь добирались.
Сзади стали напирать на стоящих впереди, протягивали руки, хватали листки с номерами, словно голодные еду.
– Местное кафе будет работать, – сказала Изабель Лакост. – Идите туда, закажите ланч и возвращайтесь к половине четвертого, когда тут откроются двери.
Некоторые так и поступили. Но большинство предпочло остаться, они по очереди грелись в машинах.
Когда полицейские вошли в здание, Лакост пробормотала:
– «Когда были посеяны те гнева семена и на какой земле…»
Эти слова из стихотворения их общего друга Рут Зардо очень подходили к ситуации. Впрочем, полицейские прекрасно знали, кто посеял эти семена, прораставшие прямо у них под ногами.
И не радость, не счастье, не оптимизм заставили эту пару из дальней провинции проехать почти тысячу километров ночью по заснеженной, обледеневшей дороге, чтобы оказаться здесь.
И вовсе не ради удовольствия люди поднялись из кресел перед камином. Оставили свои семьи. Их рождественские елки весело мигали огоньками гирлянд, ужин с индейкой дожидался в холодильнике. Подготовка к встрече Нового года была в самом разгаре.
Они бросили все это, чтобы стоять здесь на зимнем холоде.
Потому что семена гнева, посеянные элегантным статистиком, дали корни.
В бывшем спортивном зале полицейских ждал смотритель здания Эрик Вио. Гамаш, на которого обязанность следить за порядком на лекции свалилась неожиданно, успел познакомиться с Эриком накануне.
Арман в тот день отправился на каток Трех Сосен с Рейн-Мари и двумя внучками. Он надел коньки и опустился на колени, чтобы завязать шнурки восьмилетней Флоранс, в то время как Рейн-Мари помогала с экипировкой маленькой Зоре.
Это были первые коньки девочек – подарок от дедушки с бабушкой.
Флоранс, с раскрасневшимися на морозе щечками, горела желанием поскорее присоединиться к другим детям на катке.
Ее младшая сестренка Зора хранила молчание и была настроена скептически. Она, казалось, не испытывала уверенности в том, что ей понравится передвигаться по замерзшему пруду с такими здоровенными лезвиями на ногах. И вообще сильно сомневалась в том, что это хорошая идея.
– Па! – раздался крик Даниеля от дома.
– Oui?
Даниель, высокий, крепкий, в джинсах и клетчатой фланелевой рубашке, стоял на крыльце. В руке он держал сотовый телефон.
– Это тебя. По работе.
– Не мог бы ты ответить, s’il te pla?t?[9 - Пожалуйста (фр.).]
– Я пытался, но это явно какое-то важное дело.
Арман выпрямился, чуть поскользнулся на собственных коньках.
– С тобой говорили паническим голосом?