Хорошо ли нам будет там, где нас нет? Роман в шести томах. Первый том. Эмма

– Германия – Родина наших предков. Вот, представь на минутку, как они жили здесь до того как переселиться в Россию.

– Плохо, наверное, жили, коль покинули Германию.

– Все те, кто хранят историю, говорят, что очень плохо. Переселившись на Волгу, только там им было хорошо. Если бы не война, и если бы их не выселили с Волги, то, может быть, мы с тобой сегодня не сидели здесь, всё было бы по-другому.

– Да, наверное. Сейчас в России происходит такое… что будет? Только не было бы войны, но что-то надвигается, так тяжело. Только бы не война.

– Да, ты права. Чем эта перестройка закончиться ещё не ясно. А там, в Саянске, где ты жила, тебе хорошо было?

– Да, у меня было счастливое детство. Я хорошо училась, меня любили учителя. Я занималась спортом – лыжами, у хорошего тренера – Юрия Генриховича. Это был необыкновенный, огромной души человек.

– Почему ты о нём говоришь «был»?

– Его сейчас нет в Саянске. Он немец и тоже уехал в Германию. Юрий Генрихович брал к себе в секцию всех, кто к нему приходил, не выбирая и не отбирая. Он ставил перед собой задачу сделать из детей, прежде всего, здоровых и крепких людей, а потом уж больших спортсменов. Я была хилой и очень болезненной до того, как начала у него заниматься, а потом забыла, что значит простуда, насморк, и научилась преодолевать трудности. Про него рассказывали, что в детстве он был очень больным ребёнком и не разговаривал до восьми лет. Когда начал говорить, то сильно заикался. Кроме этого, с ним произошёл несчастный случай, при котором он сломал несколько передних рёбер грудной клетки, и они срослись неправильно. Когда же я его увидела впервые, в свои двенадцать лет, то мне показалось, что красивее человека не бывает. У него были очень красивые большие глаза, тёмно-синего цвета, светло-русые волосы, атлетическая фигура и говорил он нормально, только делал паузу иногда между словами.

Преподаватель физкультуры нашего училища в Новосибирске, где я училась, Николай Степанович, однажды на уроке начал рассказывать об одном бывшем своём ученике, которым очень гордился. Он говорил о том, что имел возможность наблюдать за человеком, который превратился из хилого, больного и замкнутого мальчика (гадкого утёнка) в красивого, умного, общительного парня. Учитель восхищался его силой воли, силой духа. «Я очень уважал его и, по возможности, помогал, – говорил Николай Степанович, – но, когда Юра пришёл ко мне после окончания восьмилетки и сказал, что хочет поступать в индустриально-педагогический техникум, при этом не мог нормально выговорить название этого заведения из-за сильного заикания, я не поверил ему, что он может это преодолеть, сказал, что при всём уважении и при всём желании помочь, ничего для него сделать не смогу и впервые сомневаюсь в нём. В то время не лечили от заикания и с таким дефектом речи в педагогические заведения не брали. Я был его наставником, и моя поддержка, как учителя, и вера в него, наверное, сыграли в его жизни немалую роль. Это понимаю, из того как он относится ко мне сейчас: приезжая в гости к родителям в Новосибирск, непременно заходит и ко мне. Позже я понял, что для него значило моё сомнение в нём; представляю, что Юра думал тогда и что пережил, когда я не поверил в него впервые. Но и с этим он справился: пролечился в специальной Новосибирской клинике, где лечили от заикания. Вылечивались единицы и не на сто процентов. Он оказался единственным, который излечился почти совсем. Затем Юра поступил в индустриально-педагогический техникум, как и мечтал, а параллельно, в нём же, ещё окончил школу тренеров лыжных гонок, отслужил армию. После армии остался жить там, где служил и проработал много лет с детьми в спортивной школе тренером». Всё что наш учитель рассказывал, совпадало с тем, что я знала о Юрии Генриховиче. Когда я сказала, что он был моим тренером, надо было видеть, как обрадовался этот добрый пожилой человек, спросил меня:

– А что ты можете сказать о нём?

– Мы любили его, – ответила я.

– Я был уверен в этом.

– Сейчас он уехал из России в Германию.

– Да, я знаю, – сказал Николай Степанович, – очень, очень жаль.

Спортсменкой я не стала, но поняла через Юрия Генриховича, что если что-то в жизни захотеть сильно, сильно – то всё можно достичь. Все говорят эти слова, повторяют их, но не все знают, как это сделать. Юрий Генрихович же как-то мог своими действиями, своими поступками, показать дорогу к этому, не произнося этих слов. – Вика глубоко вздохнула и замолчала.

– Вот ты, оказывается, какая у нас, – сказал Эдуард, – в этом случае можно быть спокойным в том, что ты все трудности преодолеешь, и всё у тебя будет хорошо.

– Но мне сейчас так тяжело, – прошептала она дрожащим голосом, – так боюсь, что может что-нибудь произойти и я никогда больше не увижусь с Олегом, мы же сейчас в разных странах.

– Сегодня эта проблема решаемая и ничего тебе не надо бояться. Пошли лучше спать.

Они направились в корпус, где уже спали их родственники. На территории лагеря было примерно 10 корпусов, в которых размещалось около 1000 человек. В том здании, где поселили семью Штернбильд, стояло около 100 кроватей в два яруса. Здесь переселенцы жили 1—2 недели. Они заполняли документы, проходили тесты на знание немецкого языка, для подтверждения параграфов. Потом их распределяли по местам, где они должны были в дальнейшем жить и работать, где временное жильё тоже называлось лагерь.

Все расходы по переселению: транспортные, проживание, питание, обучение немецкому языку – оплачивало немецкое государство. В течение шести месяцев переселенцы могли изучать немецкий язык, искать себе работу, привыкать к новой жизни, адаптироваться в новых условиях, которые резко отличались от тех, которые были в России. Семью Штернбильд из Брамши отправили в Баварию в Нюренбергский лагерь. Из него они уехали в Кам и Стамсрид, туда, где уже жили ранее уехавшие родственники.

Глава четвёртая.

Семья

Баба Эмма одна вырастила 4 детей. В 1941 году мужа её, Якоба, забрали в труд армию, где он погиб. Она так и не вышла больше замуж, хотя и имела такую возможность.

«Много хороших мужчин, но для меня был только один. Другого, даже немного похожего на него, я не вижу и, наверное, не увижу», – говорила она тогда, когда кто-то, в очередной раз, пытался её познакомить с кем-нибудь или задавал вопрос: «Почему одна и не выходит замуж?»

После войны поселилась Эмма со своими родителями, детьми и, оставшимися в живых, родственниками на Алтае, там и прожила всю жизнь, проработав бухгалтером в районном отделе образования.

Жила Эмма с детьми в своём доме, выстроенном её родителями и доставшемся ей после их смерти по наследству. При доме имела небольшой огород, хозяйство: скот, кур, гусей. При помощи чего, вырастила и выучила своих четверых детей. Два сына: Генрих и Эдвард – окончили институт, две дочери: Екатерина и Елизавета – педагогическое училище.

Эмма соблюдала все немецкие обычаи, отмечала все немецкие праздники, хорошо говорила, читала и писала на немецком языке. Этому же научила своих детей, а потом и внуков, находившихся с ней рядом.

Кроме того, что она соблюдала и чтила все немецкие обычаи, ей удалось женить и выдать замуж всех своих детей за немцев. С внуками же в их семью вошли другие национальности чем Эмма была очень недовольна. Своё недовольство она выражала тем, что не присутствовала на свадьбе. На свадьбе не присутствовала, но подарок свой, традиционный, внукам дарила – это был ковёр. Из своей небольшой пенсии ежемесячно откладывала деньги к очередной предстоящей свадьбе.

Жила она, по-прежнему, в своём доме, вместе с младшей дочерью Екатериной и её семьёй.

Когда родственники и дети засобирались ехать в Германию, самой большой неожиданностью для всех было то, что баба Эмма отказалась ехать наотрез. Она сказала так: «Я не уверена в том, что всем нам там будет хорошо». Её уговаривали, но она настаивала на своём. Баба Эмма никогда не занималась политикой и ничего в ней не смыслила. Из того потока информации, который она получала в последнее время, в основном от телевизора, не могла ничего понять, что происходит в России. Баба Эмма слышала жалобы детей, внуков; видела как немцы потоком, огромной волной, какой-то неведомой силой «хлынули» из России в Германию, увлекая за собой русских, украинцев, белорусов, башкир, татар и другие нации, бывшие с ними в родстве. Она не могла понять, почему должна уехать сейчас, когда, казалось бы, что всё страшное, которое могло случиться с человеком на этой грешной земле, пережила здесь. Баба Эмма твёрдо решила не уезжать из России и постараться удержать здесь своих детей и внуков. Настаивая на своём, она видела, что дети, считавшиеся всегда с её мнением, сейчас не слушались и помимо её воли собирались в Германию. Они оформляли документы на выезд, и, не сказав ей, вписали в документы и её имя. Она узнала об этом только тогда, когда пришло разрешение на выезд в Германию.

Глава пятая

Дочь – Екатерина Яковлевна

Екатерина была самой младшей из детей бабы Эммы. Она окончила педагогическое училище в Барнауле, работала учителем в младших классах и

была тем человеком, которая всей душой болела за свою школу, очень тяжело переносила, на её взгляд, неудачные изменения и реформы, проводимые в школьном образовании в наступившие перестроечные времена. Екатерина была уверена, что эти преобразования направлены не на развитие духовной личности, а на постепенное её уничтожение. Дети, из под ног которых была выбита идеологическая платформа, для выстраивания светлого и счастливого будущего, зависали над информационной грязью. Сильные умом и духом учителя, держались за неё, как за оплот, пытались удержаться сами и, как могли, держали возле себя своих детей и учеников. Их стали заваливать пустыми, экспериментальными никчёмными программами и лживыми западными ценностями. Слабые умишки хватались за ложь, падали в неё со своих дырявых плотов и начинали возиться в ней, как свиньи. В грязи мышления они выискивали те ценности, что мелькали в грязи, как белая плесень и цеплялись за зелень, зацветающую пустотой, пышным цветом. Она начала сыпаться на головы безмозглости, что всплыли, как пустышки и «прости Господи» со дна жизни. Погружаясь в эту беспочвенную грязь, жирея и толстея, Пустота, свиньями, утопала в ней, наслаждалась тем, что не надо работать на сопротивление лжи перед правдой.

Многие, но не все начинали перелопачивать эту грязь в своих мозгах и не понимали, что не только сами опускаются на дно жизни от высокого имени Учитель, но тянут за собой, тех кто сопротивляется Лжи и Вранью. Самое же утопическое было то, что, подстилая под ноги своих учеников историческую ложь, которая всегда сгорит на Правде, слепые, так называемые, учителя, не понимали, что их ученики – опустошённые на правде, в лучшем случае не вспомнят их добрым словом, не протянут качество их души в будущее через своих детей, но и проклянут, как тех гнилых элементов, которые забрали время их жизни и ничего, кроме разочарования и горячи в него не вложили.

Сильные, умные Учителя с большой буквы, погружаясь в ложь, как в грязь, понимали и многие не глухие и не слепыми, видели, слышали, что происходит во всей системе образования, с верхов которой уже раздавалось хрюканье. Чтобы сильные умы не освещали развал самой уникальной системы образования в мире, им не платили заработанную плату, увольняли за любое сопротивление вранью и за возмущение, так погружали в нищету, опуская на самое дно жизни, а там гасили любое желание осветить то, что, как тьма, заполняла светлые места.

Чтобы развалить весь строй, в первую очередь разваливали систему образования. Были созданы условия для ухода учителей из этой системы во всех учебных заведениях, да так, чтобы они сами уходили на базары и в ларьки, торговать тем, что могло бы хоть как-то оставить их на плаву и удержать хотя бы своих детей на человеческом уровне жизни. Кто имел возможность уехать из страны – уезжали в неизвестность, основная причина была: увезти своих детей от нищеты и от тех нечистот, что сваливались на их головы. Заграница средствами массовой информацией рисовалась раем, а Россия исчадием зла. Эта сила с названием СМИ медленно, но очень настойчиво вдалбливала в мозги то, что здесь нет будущего у детей, впереди тупик. Самая большая и самая могучая страна, самая образованная, самая читающая, умеющая уже не только читать, считать и писать, а мыслящая, создающая новые технологии для земной цивилизации и космоса, стала погружаться во тьму лжи. И было не всем понятно, что работа идёт на слом воли образованности и делается это самой же образованностью. Использовалось образование и просвещение для того, чтобы сломить сопротивление уже просвещённой части населения перед перестройкой сознания. Надо было утопить его во лжи, во вранье так, чтобы оно угасло в следующем поколении и не излучало Свет Правды. А ведь именно этот Свет освещал дорогу детям всех народов, просвещённых правдой, как светлое счастливое будущее к входу в Рай, где нет рабства – эксплуатации человека человеком, ни в каком виде и ни по каким признакам.

Екатерина пришла в комнату к бабе Эмме, когда та легла уже спать. Сев на край её кровати, поправила одеяло, сказала:

– Мама, я понимаю тебя, почему ты не хочешь уезжать, – она смахнула слезы, покатившиеся из глаз, – мне самой очень тяжело, – Екатерина глубоко вздохнула. – Очень многие, кто живут в нашем микрорайоне, мои ученики. Всех я знаю, и меня все знают. Вся жизнь здесь прошла. Но мы сейчас должны подумать не о себе, а о наших детях и их детях. У меня уже нет сил, смотреть на то, что происходит в школах. В течение трёх лет вовремя не выдают учителям зарплату. Последние шесть месяцев ни один учитель не получил ни копейки, даже отпускные не выдали. Скажи, как жить? Учителя в нашей школе, помнишь, какие дружные были, никаких сплетней, скандалов, а сейчас же, такое ощущение, что все ненавидят друг друга. Конечно же, всё понятно: унизительное, безденежное состояние доводит людей до злости, до страха. Очень многие талантливые, молодые «учителя от бога» уходят из школы и идут торговать на рынок, чтобы прокормить семью. Катерина помолчала немного. – Очень тяжело стало работать, мама, очень. Ты даже не можешь себе представить. В некоторых школах, и в нашей в том числе, стали внедрять программы по зарубежному образцу и новые бездарные, не развивающие человека, как личность, а уничтожающие эту личность. Делить детей на хороших и плохих, умных и дураков начинают «на пороге в школу».