Запах неотправленных писем. Пробуждение

И Фрэнсис все-таки заплакала.

Слезы текли по исхудавшим щекам, застилали глаза, солью попадали на обветренные губы… Но медлить было нельзя. В любой момент в дом мог зайти Скритчер и снова избить ее, как в прошлый раз, когда, совершенно устав от издевательств, она уже пыталась уйти от него год назад.

Тогда она объяснила всем, что упала с лестницы. Впрочем, даже скажи она правду, это еще нужно было доказать. Главным доказательством для судей в их городке по-прежнему являлись деньги, аккуратно уложенные толстой пачкой в белый конверт, а их у Фрэнсис почти не осталось. Родительское приданое изъяла Стелла под предлогом того, что молодые не сумеют правильно распорядиться хорошей суммой и этот вопрос стоит доверить ей, более опытной и умудренной. Денег этих Фрэнсис больше ни разу не увидела. Скритчер же выделял ей только на самое основное и строго под отчетность. Позже он снова поднял на нее руку, невзирая на то что Фрэнсис в тот момент уже была беременна. Правду говорят: мужчину, ударившего однажды, больше не остановить.

Девушка наспех кинула фотоальбом в сумку поверх остального и выглянула в коридор – никого не видно и не слышно. Аккуратно прикрыв за собой дверь и ступая как можно более бесшумно, она прошла к черному ходу, пробралась сквозь заросли на заднем дворе и через маленькую калитку в глубине старого сада выпорхнула на волю… так навсегда и оставшись узницей страшных воспоминаний этих жестоких дней.

Фрэнсис вернулась в родительский дом. Она была настроена решительно, ей уже нечего было терять. Когда однажды мать сказала, что пора заканчивать это дешевое представление и нужно возвращаться к мужу – который убил Бэтти и своими издевательствами пытался отправить на тот свет саму Фрэнсис, – ведь все же он отец их будущего ребенка, девушка ответила, что, если эта тема всплывет еще хоть раз, она вонзит нож себе в живот и вспорет его, как заправский самурай. Мать поджала губы и ничего не ответила, но в тот же вечер ее стараниями Фрэнсис определили в отдельную палату клиники неврозов.

Сейчас она лежала, отвернувшись лицом к стене, а воспоминания ярким диафильмом проплывали перед глазами. Ее здесь почти не лечили, так как она была беременна. Только давали какие-то травяные успокаивающие настои, отчего ей все время хотелось спать, да прописывали ванны с морской солью и хвойным бальзамом, который окрашивал воду в темно-зеленый и наполнял воздух запахом Рождества. Токсикоз перестал мучить Фрэнсис, и часто она даже не вспоминала, что внутри нее зреет новая маленькая жизнь.

Роды начались внезапно, раньше положенного срока. Не критично, но пришлось еще на месяц остаться в больнице, чтобы новорожденная девочка немного окрепла, набралась сил и продолжила свой жизненный путь без специальных препаратов и аппаратов. Молоко в груди за этот месяц перегорело, и Фрэнсис не кормила дочку так, как в свое время кормила Бэтти. Не прижимала ее крохотное тельце к себе в порыве нахлынувшей нежности, не гладила ее, уснувшую безмятежным сном, по головке. Она просто делала все, что положено было делать: стерилизовала бутылочки, готовила смесь по часам и меняла испачканные пеленки. Но – все машинально, не испытывая никаких чувств, кроме естественной усталости.

Девочку назвали Анной. Фрэнсис сама выбрала имя для дочери, хотя когда она еще жила в доме Скритчера, тот категорически заявил, что если родится сын – будет тоже Скритчером, а дочь станет Стеллой в честь матушки. Никакие доводы Фрэнсис о том, что дать ребенку имя в честь кого-то – значит определить одну судьбу на двоих, не принимались в расчет. И сейчас девушка была рада хотя бы тому, что ее дочь будет носить свое собственное имя, а не донашивать чье-то чужое.

За три месяца до родов Фрэнсис у ее матери обнаружили рак. Сгорела женщина быстро, наверное, потому что нечему было гореть. Умерев, она, пожалуй, даже не стала на двадцать один грамм легче. Ни слова раскаяния, ни просьбы о прощении – одна лишь гордыня, которая не позволила ей ни достойно жить, ни достойно умереть.

Отец Фрэнсис повел себя весьма неожиданно, хотя и крайне логично. После смерти жены он будто вдохнул глоток свежего воздуха. Оставив все имущество Фрэнсис, впервые поцеловал дочь на прощание и на собственные весьма солидные сбережения пустился в кругосветное путешествие. Позже он осел в каком-то южном европейском портовом городке, женился на девочке одного с Фрэнсис возраста, которая родила ему столь долгожданного наследника, и исправно раз в полгода присылал дочери короткое письмо с общими словами о погоде и обязательную пачку фотографий жизнерадостного пухлого сына. Видно было, что отец наконец-то счастлив по-настоящему, будто весь предыдущий срок отбывал некую повинность, нес крест супружеских обязательств и исполнял свой долг – не более того. Словно только сейчас он вышел из тюрьмы и сейчас жадно вкушал жизнь, такую, какую всегда хотел, о какой втайне мечтал.

Фрэнсис испытывала противоречивые чувства. С одной стороны, она понимала отца и была рада за него, с другой… что ж, теперь она понимала и свою мать. Та прожила всю жизнь, зная, что она не нужна мужу, но так и не посмела выйти из собственного рукотворного ада, чтобы не быть осужденной теми, кто не вправе судить. Поэтому рак – самый логичный конец для женщины, проведшей долгие-долгие годы без любви. Любви к себе в первую очередь. Ведь если любишь себя, не станешь жить с тем, кто не смог тебя полюбить.