Полночь в Эвервуде

Это замечание Ида тоже проигнорировала.

– Когда придет доктор Дроссельмейер, надеюсь, ты будешь играть роль любезной хозяйки, приличествующую твоему положению. Ты не отличаешься красотой, Мариетта; нет шансов полагать, что один из Вордсвортов?[6 - Уильям Вордсворт – английский поэт-романтик XIX века.] расчувствуется и прославит в стихах твое очарование. Однако красота вянет, а обаяние может остаться на всю жизнь. Сегодня вечером, я надеюсь, ты будешь очаровательной. Ни слова о политике, танцах и других скандальных темах, которыми ты имеешь обыкновение портить наши беседы. И никаких пререканий с отцом. Почему тебе всегда так хочется бросать ему вызов, никак не пойму. – Она умолкла, оглядывая дочь, щеки которой горели от сдерживаемого отчаяния. – Тем не менее у тебя сегодня очень милый румянец, дорогая. Как удачно, что он сочетается с оттенком платья.

Пока Ида снова звала Салли, Мариетта рассматривала себя в напольном зеркале. Интересно, их гость так же, как она, ненавидит напыщенность высшего света со всеми его условностями?

«Производитель игрушек, – подумала она. – Как это… свежо». По крайней мере, он может оказаться интереснее череды ее ухажеров, которые один за другим начинали вести скучные разговоры. Без сомнения, их семья первой пригласила его, ведь они были одним из самых богатых семейств в городе и, конечно, самым влиятельным благодаря неустанным заботам матери об их возвышении. Она вздохнула при мысли о расспросах Виктории, когда та узнает об этом, и подумала о том, понимает ли Дроссельмейер, какое впечатление он произвел на матерей из высшего общества. Она вспоминала все дошедшие до нее слухи, и то, что ей все-таки очень любопытно, раздражало. Она выпрямилась, когда Салли снова вошла в комнату, чтобы помочь ей одеться. Ее новое платье спустилось мягкими складками к белым туфелькам из марокканской кожи, застегнутым тремя тонкими ремешками.

– Нам надо что-то сделать с ее волосами, Салли. – Ида оглядела черные волосы Мариетты, небрежно заплетенные в косу, переброшенную через плечо, и подняла руку к своей сложной прическе в стиле Помпадур.

Салли переводила взгляд с одной на другую, будто она была зрительницей на Уимблдонском турнире. По крайней мере, ее выгнали из комнаты прежде, чем Ида открыла свои намерения относительно Дроссельмейера; Мариетте вовсе не хотелось, чтобы они стали темой сплетен прислуги. Ее терпение стало расползаться подобно обрывку старого кружева.

– Ты давно видела отца?

Ида взяла серебряную щетку с туалетного столика.

– Не видела с тех пор, как он отказался сопровождать меня на званый ланч. А почему ты спрашиваешь?

Мариетта постаралась изобразить на лице выражение беззаботности.

– Я хотела узнать, известно ли тебе, что у него сегодня вечером гость.

Ида побледнела под румянами, в использовании которых она никогда не признавалась.

– Конечно нет, надо же, именно сегодня!

Мариетта застегнула в ухе жемчужную сережку.

– Боюсь, я не видела, с кем он беседовал; я только слышала голоса в библиотеке, когда Джарвис нес туда поднос c вином.

Ида сунула щетку Мариетте и выбежала из комнаты. Надев вторую сережку и берясь за пудреницу, Мариетта встретилась в зеркале глазами с Салли. Она широко улыбнулась камеристке, припудривая носик.

– Очень изобретательно, мисс, – сказала Салли, держа в руках открытую коробку с шелковыми перчатками.

– Спасибо, Салли, – ответила Мариетта, выбирая пару кремового оттенка. Ида не найдет в библиотеке предполагаемого гостя отца, но Мариетта готова была побиться об заклад, что она найдет другой повод для критики.

Салли вышла из комнаты, оставив дверь открытой. И Мариетта услышала, как дворецкий объявил о приходе доктора Дроссельмейера.

Глава 5

Вот так серым вечером семейство Стелл наконец познакомилось с доктором Дроссельмейером, о котором ходило так много слухов.

Мариетта вошла в гостиную в тот момент, когда их дворецкий, Джарвис, объявил своим звучным голосом, что обед подан; она всегда так поступала, чтобы избежать долгого обмена любезностями, в котором иначе ей пришлось бы принимать участие.

Ида бросила на нее укоризненный взгляд, стараясь, однако, не сморщить напудренное лицо, что несколько ослабило эффект.

Она вошла в комнату и взяла бокал «Вдовы Клико» с подноса ближайшего лакея. Отец не заметил ее опоздания, так как с увлечением обсуждал с доктором Дроссельмейером нового премьер-министра, Генри Кэмпбелл-Баннермана, который принес блистательную победу на выборах либералам. Мариетта втайне одобряла его план социальных реформ, но Теодор опасался, что он отдаст всю власть профсоюзам, и часто выражал свою неприязнь к этому человеку. Дроссельмейер стоял спиной к Мариетте, ткань его смокинга переливалась при электрическом свете люстры, а брюки такого же угольно-черного цвета позволяли видеть черно-белые полосатые туфли, такие же модные, как те, что обычно приобретал себе Фредерик.

– Не перейти ли нам в столовую? – голос Теодора прервал их разговоры. Дроссельмейер кивнул, поворачиваясь к двери. – А, Мариетта, наконец-то ты материализовалась. – Хрустальный бокал в руке Теодора уже почти опустел, что объясняло его веселое настроение. – Доктор Дроссельмейер, позвольте представить вам мою дочь, достопочтенную Мариетту Стелл.

Дроссельмейер повернулся и посмотрел на Мариетту.

– Я очень рад познакомиться с вами, – произнес он, отвесив немного старомодный легкий поклон.

– Я тоже, – ответила Мариетта и протянула ему руку. Он легонько сжал ее пальцы. Он оказался более высоким и более красивым, чем она запомнила его, мельком увидев недавно, и это объясняло большое количество слухов о нем. У него были ледяные голубые глаза, и она обнаружила, что не может оторвать от них взгляда. Нечто загадочное таилось в их глубине, и это приковало все ее внимание. Прежде чем она сумела понять, что это такое, непонятное выражение промелькнуло на его лице, а чувство погружения в ледяную глубину пропало, его глаза сделались самыми обыкновенными. Мариетта моргнула, отводя взгляд в сторону, и обнаружила, что он все еще держит ее руку. Она отняла ее с вежливой улыбкой, стараясь скрыть румянец, растекающийся по лицу и шее до самого корсажа. Если Цицерон был прав и мысли отражаются в глазах, то доктор ее удивил. Ее заинтересованность росла.

– Доктор Дроссельмейер был так добр, что подарил нам одно из своих изобретений, – сказала Ида, указывая на дорожные часы, стоящие на столике у дивана под большим портретом маленького Фредерика, похожего на ангелочка.

Гостиная, просторная, в сине-серых тонах, с белыми панелями и высокими окнами, со «Стейнвеем» в углу, была обставлена диванами в стиле честерфилд и мягкими креслами. Ее наполнял запах тепличной сирени. Шкаф из красного дерева тянулся вдоль одной из стен, в нем были выставлены лучшие реликвии семьи: несколько старых солдатиков Фредерика, вынутых прямо из коробки, с которыми ему играть запрещалось; фарфоровая кукла Мариетты в шелковом платье, с локонами, которую она любила и назвала Кларой, но она любовалась ею издалека, прижавшись ладонями к стеклу; их с Фредериком постановочные фото, с одинаковым выражением на ретушированных лицах, с которых убрали все эмоции, словно их никогда и не существовало. Рядом со снимком, на котором Фредерик держит свой диплом об окончании школы, было оставлено пустое место, ожидающее фотографии со свадьбы Мариетты. Она отвела от него глаза и подошла к часам.

– Чудесная вещь и очень искусно сделанная, – сказал Теодор, протягивая бокал ближайшему лакею. Тот поспешно его наполнил. – Я утверждаю, что на торговле подобными вещами можно сделать состояние.

Мариетте хотелось понять, почему отец изменил свое мнение: то ли он просто проявляет благодушие, выпив перед обедом с Дроссельмейером, то ли она что-то здесь упускает?

Она рассматривала часы. Это была изящная, но простая конструкция из черного ореха, единственным ее украшением служила гирлянда роз, вырезанная из дерева.

– Если позволите… – Дроссельмейер протянул руку из-за ее спины, – необходимо повернуть стрелки. – Он вращал их по циферблату до тех пор, пока они не показали четыре часа, потом отступил назад и стал ждать, сцепив руки за спиной. На часах распахнулись две потайные дверцы, из них вышел игрушечный солдатик. Его маленькие ручки и ножки приводил в движение механизм, и все увидели, как он отдал честь, щелкнул каблуками, а потом промаршировал обратно и исчез внутри часов.

Мариетта улыбнулась:

– Какое замечательное изобретение. – Она провела рукой по поверхности часов, чтобы нащупать границы дверей, но дерево было гладким и ровным.

– А вы покажите ей, что происходит в полночь, – попросил Фредерик, присаживаясь на край ближайшей кушетки, чтобы еще раз это увидеть.

– И что же происходит в полночь? Теперь я просто должна это узнать. – Мариетта взглянула на Дроссельмейера как раз вовремя, чтобы увидеть его улыбку. Она не могла не заметить, как Ида, стоящая у противоположной стены рядом с мужем, что-то тихо шепчет Теодору.

– Только самые волшебные события происходят в полночь. Когда смертные спят спокойно в своих постелях, именно тогда духи и гоблины выбираются наружу, а воздух искрит от могучей магии. – Он придвинул стрелки к колдовскому часу.

Мариетта задрожала. За окном побледневшая луна выплыла на небо и время от времени смотрела на них белым, как молоко, взглядом сквозь клочья облаков. Заухал филин, ветка постучала в окно, а свечи сияли, как упавшие звезды. В ее сердце возникло нечто похожее на сладкое предчувствие. Когда часы пробили полночь, открылся ряд крохотных люков, и стали видны двенадцать маленьких фей, окруженных облаками лилового тюля и серебряными блестками. Они летали вверх и вниз на механических стеблях роз, но исчезли таким же чудесным образом, каким появились, и не оставили после себя ни искорки.

– Что за очаровательное творение, – сказала Мариетта. – Оно такое же волшебное, как те сказки, которые я читала в детстве. Отец совершенно прав, у вас необычайный талант.

– Пойдем, – позвал их Теодор и повел Иду к обеденному столу, его щеки были багровыми над шелковым галстуком – темно-синим, в цвет платья Иды.

– Хотя вы слишком добры, ваш комплимент меня согрел. Могу я проводить вас к столу? – Дроссельмейер предложил ей руку.

Мариетта согласилась. Она улыбнулась и взяла его под руку. Рукав его смокинга был шелковистым, от него веяло мятой и тайнами. Она положила на его руку кончики пальцев.

Весь предыдущий день Ида присматривала за слугами, которые убирали столовую к обеду и наводили лоск, чтобы показать все в наилучшем виде. Стол из красного дерева и стулья, отполированные до блеска, издавали легкий медовый аромат. Большие хрустальные вазы до краев были наполнены розами и белыми левкоями, в других лежали сладости пастельного цвета, персикового и сливочного. Деревянный пол устилал персидский ковер, который вычистили по такому случаю. Электрические светильники выключили и зажгли свечи, предпочитая мягкое сияние. Свечи в серебряных подсвечниках стояли среди приборов и посуды на столе. Другие свечи, накрытые абажурами, отбрасывали мерцающие тени.

Мариетту усадили рядом с Фредериком, напротив доктора Дроссельмейера, а родители расположились на противоположных концах стола. Он мельком взглянул на нее, когда они заняли свои места, и Мариетта опустила глаза, пытаясь скрыть румянец. Она занялась расстегиванием пуговок на длинных кремовых перчатках, потом отогнула их шелковистый материал на запястьях.

– Вы очень удобно устроились в Ноттингеме, насколько я понимаю. Скажите мне, как вам нравится наш прекрасный город? – спросил Теодор, пока его бокал наполняли шерри перед подачей супа.

Дроссельмейер встряхнул салфетку.

– Должен признаться, что для меня самого стало неожиданностью, что мне так понравился город. Большинство считает, что только такие крупные города, как Лондон, Париж и Нью-Йорк, заслуживают внимания, но я обнаружил, что у Ноттингема есть свой определенный шарм.

Он отвечал вежливо и обдуманно. Мариетта помешивала ложкой в супе из лука-порея и картофеля с крутонами, заправленного сливками, оценивая его.