Осколки наших сердец

Глава третья

Пригород

Сейчас

Еще одиннадцати не было, а солнце уже грело беспощадно. Машины и почтовые ящики слепили бликами. Я сидела на крыльце и попеременно глотала кофе и вязкий июньский воздух, горячий, как суп. Машина Билли Пэкстона стояла у дома. Я видела ее в окно. Я решила еще раз поблагодарить его, если он решит выйти из дома. На этот раз как полагается.

Телефон в заднем кармане завибрировал. Амина прислала сообщение.

«Срочно зайди к Нейту в профиль!»

– О нет, – прошептала я. Но тут пришло второе сообщение.

«Это не про тебя, не волнуйся. Напиши, как посмотришь».

Нейт сделал пост меньше десяти минут назад. На фото красовалась его смазливая физиономия – меня так и подмывало ему влепить. Рот открыт, глаза полуприкрыты. За спиной вывеска кафе-мороженого. С черно-белым фильтром фотография напоминала кадр из фильма.

Его губа распухла и была запачкана темной кровью. Глаз заплыл. Подпись к фотографии гласила: «Видели бы вы другого парня». Младший брат Нейта Люк прокомментировал: «Говорят, другим парнем был припаркованный почтовый фургон».

Я смотрела на фотографию, пока у меня не заболела челюсть, и лишь тогда разжала стиснутые зубы.

«Ну что, видела?»

«Да», – ответила я. «Видела».

«Мгновенная карма», – написала Амина. Нейт ей никогда не нравился. «Как можно врезаться в припаркованный почтовый фургон?»

Я не ответила. Телефон снова завибрировал.

«Я злая, да? Прости! Клянусь, если бы он умер, я бы не радовалась! И это не я припарковала почтовый фургон. Честное слово».

«Ха-ха-ха», – ответила я и положила телефон экраном вниз на бетон.

Я провела пальцем по губе. Страх червячком закрался в живот. Мне стало не по себе оттого, как быстро сработала карма.

Раздался звук, словно кто-то встряхнул стакан с игральными костями. Этот звук всегда предвещал появление тетиного фургона. Я улыбнулась. Колымага была старше меня, и ездить на ней умела лишь тетя Фи. Чтобы завести фургон, требовалось знать не меньше пяти особых приемов, и одним из них была молитва.

– Привет, Айви, девочка моя, – поздоровалась Фи, свернув на дорожку, ведущую к нашему дому. Остановилась и вылезла из машины с набитой доверху сумкой через плечо. – Дай посмотрю твою губу.

Несмотря на тридцать три в тени, Фи была при параде: темная помада, металлические украшения и прямые тяжелые черные волосы, разделенные пробором посередине. Она наклонилась, взяла меня за подбородок, прищурилась. От нее пахло уксусом, черным чаем и амброй, которой она смазывала запястья.

– Ты глянь. Кому-то жить надоело.

– Не надоело, – я вырвалась из ее рук и отвернулась.

– Я не про тебя, а про твоего парня. – Она замолчала. – Бывшего, надеюсь?

Я кивнула.

– Вот и славно. Мы с твоей мамой поспорили, кто первая отправит его на небеса.

– Вам полегчает, если я скажу, что он только что врезался в припаркованный почтовый фургон?

Ее глаза метнулись к дому.

– Неужели. Надеюсь, никто не умер? И не покалечился?

– Все у него в порядке. Вот только лицо разукрашено. Прямо как у меня.

Она рассеянно улыбнулась, но глаза оставались холодными.

– Карма, она такая.

Я кивнула на сумку.

– Принесла маме вонючий настой?

Она достала из кармана жестянку без этикетки.

– И бальзам для твоей губы. Намазывай тонким слоем.

– Спасибо, тетя, – я обняла ее. Из чего бы ни состоял этот бальзам, я знала, он подействует. Тетя Фи придумывала и готовила все травяные настои и бальзамы в «Лавке малых дел» – магазинчике в центре Вудбайна, принадлежавшем им с мамой и популярном среди богемной публики. О тетиных средствах ходили легенды, и от клиентов отбоя не было.

Она зашла в дом, а я последовала за ней, на ходу пробуя бальзам. Тот пах гнилым бревном, а на вкус был как грязные носки дьявола. Я вытерла губы и поставила баночку в аптечку в ванной. Пусть Хэнк решит, что это бальзам для губ.

Я поднялась наверх; дверь родительской спальни была открыта, и до меня долетали обрывки разговора. Мама смеялась непринужденным гортанным смехом, от которого у меня все сжалось внутри. Так она смеялась только с тетей Фи.

Иногда мне казалось, что, если бы я так сильно не любила тетю Фи, я бы ревновала к ней маму. Порой я задумываюсь, не чувствует ли папа то же самое.

Я ждала, когда тетя зайдет ко мне по пути к выходу, и притворялась, что читаю журнал.

– Эй, – окликнула я ее и опустила журнал. – Мама не сказала, надолго я наказана?

Тетя склонила набок голову.

– Читаешь «Экономист»?

– Да, – ответила я: мол, что такого.

– Не знаю, надолго ли, но наказали тебя за дело.

– Но ведь каникулы!

– Я это уже слышала, – машинально ответила она; когда я была маленькой, это была ее любимая присказка. Потом более ласково добавила: – Давай сделаем так. Если накажут дольше, чем на неделю, я уговорю твоих родителей отпустить тебя ко мне в город на весь день.

–На неделю?

– Вот будет у тебя дочь и придет она однажды в четыре утра с разбитой губой, тогда поговорим.

Я перевернула страницу журнала.

– О чем еще говорили?

– В основном о тебе. И о твоем брате.

– Тогда почему она смеялась? – пробормотала я.

Тетя Фи поджала губы. Она за нас переживала, но ее верность маме мешала ей это признать.

– Почему бы тебе самой к ней не зайти? – сказала она. – Просто сходи к ней. Помнишь, вы играли в игру – ту, что сами придумали? В слова? Ей уже лучше, можешь зайти к ней и поиграть.

– В игру? – нахмурилась я. – В какую игру?

Она неуверенно постучала кончиком указательного пальца о большой.

– Ох, я перепутала. Спутала тебя с кем-то еще.

– С кем?

– Пользуйся бальзамом, Айви. И не забудь – тонким слоем. И ешь больше железа, у тебя дефицит. А еще держись подальше от парней, которые плохо с тобой обращаются.

Она поцеловала меня в макушку и вышла на жару.

Тогда я вспомнила мамин прошлый приступ мигрени. Видимо, запах уксуса от тетиной одежды навеял. Это было два года назад, может, чуть раньше. Я могла даже точно вспомнить день: накануне в школе было шоу талантов. Тетя Фи принесла вонючий чай, и мы обсуждали случившееся с Хэтти Картер.

Хэтти Картер. Имя вспыхнуло в памяти, как закоротивший электропровод. Давно я не вспоминала Хэтти.

Виски пронзила тупая боль. Мысль ускользнула, умчалась слишком быстро и растворилась в серебряном тумане.

Я потерла виски и пошла в свою комнату, где не пахло уксусом.

Глава четвертая

Пригород

Сейчас

В тот день я маму больше не видела. Наверно, ей стало лучше, потому что утром, когда я проснулась, она уже ушла. Первый понедельник лета, а я сидела дома без машины, наказанная, совсем одна.

В десять утра я стояла в ванной в старом бикини и втирала в волосы обесцвечивающий состав. Он давно у меня лежал, но мне все не хватало смелости им воспользоваться.

Покрасить волосы после первого расставания с парнем – так все делали. К тому же, для Нейта мои волосы были каким-то нездоровым фетишем. «Она девушка с волосами, – однажды огрызнулась на него Амина, – а не волосы, к которым прилагается девушка».

Но если честно, я давно хотела обесцветить волосы. Надоело слушать, как люди в сотый раз повторяют, как я похожа на мать.

Я сидела на бортике ванны в шапочке для душа; кожа головы горела, глаза саднило от едких паров. Смыв краску, я долго смотрела на себя в зеркало.

Даже мокрые волосы были совсем светлые, платиновые, как у актрис из старого кино. На фоне волос брови казались двумя темными полосками, а заживающие губы – ртом убийцы из видеоигры. Нос у меня был прямой, мамин, и челюсть мамина, воинственная, но с новыми волосами я словно стала наконец собой.

В ванной висело трехстворчатое зеркало. Разглядывая свое изменившееся отражение, я видела себя с трех углов. Я наклонилась ближе, коснулась прохладного зеркала кончиком носа; зеркало позеленело, мои черты расплылись.

Отражение в левой створке вдруг шевельнулось.

Я резко повернула голову и увидела в зеркале незнакомое лицо. Сердце ухнуло; потом я рассмеялась. Нервным, высоким смехом.

Я-то думала, что уже забыла про девушку, которую мы с Нейтом видели в воде, о ее обнаженной фигуре и странном зловещем взгляде. Но, видимо, память о ней теплилась где-то на задворках сознания. И на миг я готова была поклясться, что видела в зеркале ее лицо, ее светлые волосы.

Остаток дня мне было не по себе, а может, я просто одурела со скуки. Я сказала Амине, что наказана, и около полудня та прислала селфи с пластиковой ложечкой из кафе-мороженого. На ложечке была нарисована рожица. «Познакомься со своей заменой: Айви Чайной Ложечкой!». Весь день Амина и наши друзья Ричард и Эмили присылали мне селфи с Айви Чайной Ложечкой из разных мест: кафе, скейт-парка, машины Ричарда. В кафе «У Денни» они поставили ложечку около кофейника: им, видите ли, казалось смешным, что меня уволили всего через месяц после того, как я устроилась к Денни официанткой. А уволили за то, что я таскала лишние обеды для сотрудников. На последнем фото пожеванная Айви Чайная Ложечка торчала из пасти Клавдия, сенбернара Эмили. «Покойся с миром, Айви Чайная Ложечка», – гласила надпись под фото.

«Так ей и надо», – ответила я и вышла на улицу проверить почтовый ящик. Может, хоть новый журнал прислали, вдруг повезет.

На солнце сухие волосы наэлектризовались, жадно впитывая влагу из воздуха и источая едкий запах аммиака. Ступая по бетону, я читала статью на телефоне и чуть не наступила на кролика.

Он лежал посреди дорожки в маслянистой луже крови. Тщедушное тельце, распростертые мускулистые лапы. А в нескольких сантиметрах от тела – голова.

Я отдернулась, зажмурилась, но кролик так и стоял перед глазами. Остроконечные мультяшные ушки, жестокая рана.

Место разрыва было слишком чистым; собака бы так не смогла. Чьих же это рук дело – неужели жутких соседских детишек? Я вспомнила Веру, помешанную на смерти восьмилетку, с которой я однажды сидела за деньги и поклялась не делать этого больше никогда. Питера, мальчика с ангельским личиком, который однажды попытался продать обручальное кольцо матери, стучась в двери и предлагая его соседям. Питер был как раз из тех, кто поджигает муравьев.

Нейт тоже на такое способен, вдруг подумала я и прижала ладонь к животу, пытаясь унять неприятное чувство. Я вспомнила, как резко он дернул меня за руку, как изменилось его лицо, когда я над ним засмеялась. В эти моменты он казался вполне способным на месть. Но мог ли он совершить такое?

Ну нет, решила я. Во-первых, он веган. В основном. То есть иногда, он конечно, ел бургеры. Но всем говорил, что веган.

И все же про него ходили слухи – мол, расставаясь с девушками, он оставлял после себя чуть ли не выжженную землю. Раньше я этому даже радовалась и гордилась, что он выбрал меня, но теперь от этих рассказов становилось не по себе. Одна его бывшая после разрыва с ним побрилась наголо. Другая каждый день в течение нескольких недель носила одну и ту же черную кофту, натянув рукава до кончиков пальцев. Поговаривали, что она выбила его имя на запястье кончиком булавки, но мало ли что люди напридумывают.

Я сфотографировала кролика. На экране тот выглядел совсем не так зловеще; двухмерные и плоские кровь и ужас совсем не то что трехмерные. Что бы сделала Амина, подумала я, и отправила фото кролика Нейту.

Что-то об этом знаешь?

Я вернулась в дом и раздумывала, не позвонить ли папе насчет кролика, но тут Нейт прислал сразу много сообщений.

Это что за хрень??!

Зачем ты шлешь мне это долбаное фото?

ТЫ ВООБЩЕ НОРМАЛЬНАЯ?

Иди к черту Айви

Кровь забилась в висках, будто он стоял напротив и орал на меня. Я обдумывала ответ и тут увидела в окно мамину машину. Она свернула на нашу дорожку и едва не задела кролика.

На маме было черное платье-мешок, волосы убраны в высокий узел. На солнце они казались еще более рыжими, чем на самом деле. Она спрятала глаза за большими солнцезащитными очками в белой оправе, и я не видела выражения ее лица. Но когда она заметила кролика, я сразу это поняла.

Она согнулась пополам. Сгорбилась, словно ее ударили под дых. Уперлась ладонями в колени. И так же быстро выпрямилась. Вытянула шею в сторону дома, как хищник, принюхивающийся к запаху добычи.

А потом побежала. По дорожке к дому, в дом. Увидев меня у окна, выставила перед собой руки. Не удивленно всплеснула руками, нет. И не пытаясь защититься. Она вытянула вперед ладони со скрюченными пальцами, и при виде этого жеста у меня внутри что-то надорвалось, словно лопнула струна. Я не понимала, что значит эта поза, но она была столь явно враждебной, что у меня по спине пробежал холодок.

Потом ее лицо обмякло, руки опустились.

– Айви! – воскликнула она. – Твои волосы!

Я машинально коснулась своих волос, посеченных белых кончиков с химическим запахом, завивавшихся у подбородка.

– Я решила… – Она запыхалась. – Я тебя не узнала.

– Прости, – сказала я.

Ее глаза метались, не задерживались ни на мне, ни на чем-то другом. Она прижимала сложенные два пальца к ямочке между ключиц.

– Ты одна?

– Да.

– Весь день никуда не выходила?

– М-м… да. Я же наказана, так?

Она подошла ближе. Ее глаза были прозрачно-голубыми, как у Хэнка, которому посчастливилось их унаследовать. Она коснулась своих волос.

– Ты закрасила рыжий.

Я пожала плечами. Что я должна была сделать, по ее мнению? Извиниться?

– Мне не нравится. – Ее голос резанул меня, как холодный острый нож. – Выглядишь дешевкой. С этими волосами и с этой губой тебе впору играть труп в детективном сериале.

Я закусила губу и поняла, что она видит мою обиду, которую я не сумела скрыть. На миг мне даже показалось, что она мне об этом скажет.

Но она лишь сказала:

– Я пошла наверх. Голова еще болит.

Что ж, глупо было рассчитывать на извинения.

Она спустилась только к ужину.

Сумерки проникли в кухню, отчего та казалась еще темнее. Мама возила вилкой по тарелке еду из доставки. Кожа на ее правой руке была гладкой, а на левой от костяшек до запястья тянулись шрамы. Эти шрамы были у нее всегда, но сегодня, казалось, выступали и пульсировали, как набухшие вены. Мне вдруг показалось странным, что никто никогда не рассказывал мне, откуда они взялись.

Папа в одиночку пытался расправиться с горой клецок и сказать что-то хорошее по поводу моего нового цвета волос. Хэнк весь ужин просидел, уткнувшись в телефон. По его ухмылке я поняла, что он переписывался с парнем, причем не со своим постоянным. Зря ему достались такие огромные голубые глаза и скулы, как у Кэза Бреккера. Такая красота у такого балбеса[2] – как лазерный пистолет в руках ребенка.

Вдруг мама вскрикнула.

Мы повернулись к ней все разом, даже Хэнк. Она зажала рот рукой и сплюнула что-то на ладонь. Рассмотрела и спрятала, осторожно согнув пальцы.

– Дана?

Она медленно повернула голову. Рука лежала на колене, другой она крепко сжимала стакан с водой.

– Что?

Он опустил вилку.

– Что там? Что ты достала изо рта?

Она спокойно смотрела на него.

– Кусочек панциря от креветки.

– Уверена? Я думал, ты зуб сломала.

Ее губы растянулись в притворной улыбке. Мы с братом посмотрели друг на друга, потом уткнулись каждый в свою тарелку.

– Роб, я похожа на человека, который лишился зуба и не заметил? Это был просто кусочек панциря.

– Как скажешь, – ответил папа. Больше за весь вечер никто ничего не говорил.

Разумеется, она лгала. Я тоже все видела. Она выплюнула что-то вроде твердого желтоватого камушка. Может, зуб был и не ее, но это был зуб, точно.

Возможно, кроличий.

В восемь я поднялась к себе. Лежала в кровати, посасывала кубики льда и листала графический роман, который Ричард дал мне почитать. Но перед глазами стояло мамино лицо. То, как она смотрела на меня, пока не поняла, что это я. И этот странный жест – ладонь со скрюченными пальцами. Как нестройный аккорд, который я уже слышала. И кролик, мертвый, с глазами-стекляшками.

– Айви? – Мама постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла.

Я проглотила кубик льда и поморщилась: тот резанул меня по пищеводу, как лезвие конька.

– В чем дело?

– Зашла спросить, как ты себя чувствуешь. Фи сказала, что дала тебе бальзам.

Губа болеть перестала, и я совсем о ней забыла. А сейчас коснулась ее мизинцем и поняла, что припухлость почти прошла.

– Да. Он помог.

– Хорошо. А волосы… – Она побарабанила пальцами по дверному косяку. – Мне кажется, тебе идет. Как у актрисы из старого голливудского кино.

Я не знала, как реагировать на эту явную ложь. Она подняла с пола грязную футболку, сложила, положила на кровать. Она вела себя странно: обычно она не убирала в наших комнатах. Увидев беспорядок, не тянулась сразу наводить чистоту.

– Той ночью, – проговорила она как бы невзначай, разглаживая рубашку, – ты сказала, что Нейт резко свернул с дороги.

– Да.

Она посмотрела мне в глаза.

– А что там было, на дороге?

Я натянуто улыбнулась.

– Кролик.

Она пристально смотрела на меня и не отвечала.

Книга, которую я читала, лежала у меня на груди. Я отложила ее в сторону и потянулась к маме. Она нахмурилась, словно заподозрив подвох, но тоже потянулась ко мне.

Я схватила ее за руку. Дотронулась до выпуклого шрама и вопросительно посмотрела на нее.

Она отдернула руку.

– Прекрати.

– Мам, – тихо проговорила я.

Час назад она выплюнула зуб, невесть как оказавшийся у нее во рту. Это произошло на наших глазах, и она соврала нам в лицо; ей было все равно, поверим мы или нет. В эту игру мы играли постоянно.

Я резко вдохнула.

– За кого ты меня сегодня приняла?

Она вздрогнула. Лицо осталось бесстрастным, но плечи дернулись.

– Айви, ты покрасила волосы в белый, да еще эта губа. Естественно, я не поняла, кто передо мной.

Я внезапно осмелела и подняла руки, выставила ладони и скрючила пальцы, как она сегодня утром. И ощутила покалывание на самых кончиках.

– Что значит этот жест?

Она бросилась на меня. Встала на колени на кровати, схватила меня за руки и прижала их по бокам.

– Не делай так, – ровным голосом сказала она. – Не делай.

Ее правая рука, державшая мою левую, была гладкой, с маникюром, а левая покрыта шрамами, о которых она никогда не рассказывала. И это лишь одна из ее тайн, та, что на виду. Я вскрикнула. Горечь застряла в горле, как нерастворившаяся таблетка аспирина. Она выпустила меня и встала.

– Айви, – прошептала она. В ее глазах были слезы. Я смотрела на нее: ее губы шевелились, желая сказать все невысказанное, выражение лица менялось, как картинки на барабане игрового автомата. Потом она закрылась, ушла в себя, снова отгородилась от меня.

– Спокойной ночи, – сказала она и закрыла дверь.

Когда она ушла, я пыталась заплакать, но не смогла. Вместо этого стала смотреть в окно. Когда окно превратилось в мозаику черных квадратов, я села. В доме было тихо. Хэнк куда-то ушел, родители в соседней комнате спали или смотрели разные программы – каждый на своем айпаде. Наступила полночь, а сон не шел.

Я спустилась вниз и села у открытого холодильника, расправляясь с остатками лапши. А когда встала и закрыла дверцу, что-то в окне привлекло мое внимание.

Там кто-то был. Кто-то сидел в траве у забора. Фигура на корточках рыла землю, потом выпрямилась, и я узнала маму. Она вытерла руки о джинсы и направилась к дому.

Какой-то инстинкт погнал меня через кухню к лестнице в подвал. Через щель в двери я смотрела, как она крадется к раковине. Стоя ко мне спиной, она вымыла руки, налила себе стакан воды, выпила, налила еще один. Все еще стоя ко мне спиной, опустила голову, закрыла лицо руками и всхлипнула. Всего один раз, сдавленно, в ладони.

Я стояла на верхней ступеньке; из подвала тянуло холодом, коленки дрожали от страха. Мама выпрямилась резко, как пружина. Когда она выходила из кухни, ее лицо было полно решимости, глаза – свинцово-голубыми. Я ждала за дверью подвала, пока не убедилась, что она ушла.

Во дворе пахло подгнившей дичкой, влажным розмарином и терпкой землей – мама покупала землю мешками. Я взяла лопатку, лежавшую рядом со свернутым шлангом, и провела ею по грядке с мятой, где днем, на солнце, роились мухи величиной с фалангу большого пальца. Отыскав участок со свежевскопанной землей, я начала копать.

На глубине сантиметров десять лопатка наткнулась на металл. Вскоре я раскопала банку с завинчивающейся крышкой, зарытую вертикально; она была пустая, лишь на дне плескалась мутная жижа. Я поднесла ее к лунному свету. Земля, сухие травы и кровь, довольно много; я определила, что это кровь, по каплям, приставшим к стеклу. Еще там был осколок зеркала и маленький бумажный свиток.

Я разглядывала содержимое банки, держа ее на вытянутых руках и слушая стук своего сердца. Затем поставила банку обратно, забросала землей и утрамбовала; грядка выглядела так же, как до моего прихода.

Из сада я пошла сразу в душ. Что бы сказала мама, если бы вышла из комнаты и увидела мои грязные колени, пальцы с землей под ногтями?

Я слишком часто дышала; перед глазами плясали мушки, голову словно накачали гелием. Но я не боялась: увидев содержимое раскопанной банки, я ничуть не испугалась. Кто-то другой, обнаружив такую вещь, ужаснулся бы или растерялся. Но я – нет. Моя находка вполне соответствовала другим мрачным подозрениям; скрюченным пальцам, выставленным перед собой, кроличьему зубу в ладони – а я не сомневалась, что это был кроличий зуб.

Я ощутила покой. Словно внутри меня разлилось озерцо черной воды, покрывшееся сверкающим льдом. Подо льдом таились вопросы, которые проще было не задавать, и тайны, которые я не хотела ворошить. Всю свою жизнь я не трогала эту стоячую воду, и она загустевала, оседая на дно. Но сейчас подо льдом что-то всколыхнулось. Зашевелилось, и лед треснул, надломился.

«Ты такая невозмутимая, – сказал однажды Нейт. – Тебя как будто ничего не волнует».

«Милая, это на тебя совсем не похоже», – сказал той ночью отец.

А мама? Когда ей не понравился мой вопрос, она опрокинула меня на кровать и прижала мои руки, словно я была ее куклой и мое тело мне даже не принадлежало. А я не сопротивлялась. Она так легко совладала со мной. Я не сказала ни слова.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Песня Арта Гарфанкела.Здесь и далее примечания переводчика.

2

Герой фэнтези-цикла Ли Бардуго «Шестерка воронов».