Невестка Петра Великого (сборник)

Старшая дама также немного устала и опиралась на другую руку проводника. Альбрехт чувствовал себя перенесенным на небо и гуляющим между двумя эфирными существами. От восторга он сделался разговорчивее, язык у него развязался, речи его стали смелее.

– Много ли таких сильфид, как вы, в этом лесу? – осмелился он спросить.

– О существовании сильфид в этом лесу мы не слыхали, – отвечала старшая, смеясь, – но крестьяне говорят, что в нем водится много хищных зверей, и мы можем вас уверить, что не принадлежим к числу их.

– В таком случае вы были очень храбры, отправляясь на прогулку без мужской защиты.

– А вы разве убеждены, что мужчины менее боятся опасности, чем женщины? – возразила она. – Их эгоизм и постоянная предусмотрительность часто делают их гораздо трусливее нас.

– Не спорю, но из вежливости и нежелания показаться перед прекрасным полом трусами, они, невзирая на опасность, вызываются быть опорой тех, кто физически слабее их.

– Не все способны на такую благородную самоотверженность, как вы, любезный кавалер, – отвечала младшая с грациозным наклоном головы.

В таких шутливых разговорах они незаметно добрели до охотничьего домика, где стоял элегантный экипаж. Дамы поблагодарили своего спутника, сели в экипаж и уехали.

Альбрехт несколько минут стоял как вкопанный, потом опомнился и пустился вдогонку за уехавшим экипажем. Ему хотелось еще раз хоть взглянуть на лесное явление; но экипаж быстро укатил и скоро совсем исчез из его глаз. Он попытался узнать кое-что о занимавших его женщинах в окрестных селах, но никто не мог ему дать ни малейших сведений о них. Знали только, что утром из главного города приехали какие-то господа на охоту и среди них находился блестящий экипаж с двумя молодыми дамами.

Альбрехт был в отчаянии и должен был остаться в селе ночевать. Утром, чуть свет, он с невыразимой грустью отправился в ближайший город, где его ждал экипаж. Но образ младшей сильфиды занимал все его мысли – она составляла единственный предмет его мечтаний, и он совсем забыл о цели своего путешествия. Он припоминал каждую черту ее милого лица, каждое движение ее грациозного тела, каждое ее слово и каждую ее улыбку. Он начал рисовать на память ее симпатичный образ, и наконец ему удалось воспроизвести его на бумаге с такою точностью, что в восторге воскликнул:

– Это она, я ее нашел, теперь не оставлю ее до последнего дыхания, и она не оставит меня в гробу…

Он поместил портрет в медальон и носил его на груди.

И вот теперь перед ним стояла та молодая женщина, которую он видел в лесу Гарца, которая опиралась на его руку и которую он провожал до охотничьего домика. Но теперь это была царевна, жена наследника российского престола, сестра австрийской императрицы; между предметом его прежних мечтаний и им было теперь такое же расстояние, как между солнцем и землей. Он даже не смел больше взглянуть на нее.

Все гости были представлены царевне, между прочими, конечно, и граф Альбрехт; он подошел к ней в сильном смущении, а царевна, когда гофмейстер назвал имя Альбрехта, воскликнула:

– Граф Альбрехт Моргеншейн?

Затем пристально посмотрев на графа, она прибавила с некоторым сомнением:

– Я помню это имя, и мне кажется, что я раз уже вас видела где-то, может быть, в Германии. – В то время, когда она это говорила, на лице ее появился легкий румянец.

Альбрехт задрожал всем телом и не был в состоянии отвечать на эти милостивые слова; он пробормотал, что никогда не имел счастья ее видеть. Это, конечно, была неправда, портрет ее он носил уже несколько лет на своей груди. Альбрехт едва сам сознавал, что говорит.

После короткого молчания, царевна опять сказала:

– Нет сомнения, что вы тот, кто однажды вывел меня и мою подругу из леса, где мы заблудились. Вы видите, что у благодарности по крайней мере хорошая память.

Затем царевна с улыбкой поклонилась ему и обратилась к другим.

В следующие дни Альбрехт ходил как помешанный, хорошо понимая свое безнадежное положение, он тем не менее решился остаться в Петербурге. Его единственным желанием было теперь поступить на службу к царевне и оставаться до гроба ее верным слугой. Судьба, однако, решила иначе. Непредвиденный случай заставил Альбрехта бежать из Петербурга. Как-то полковник Лефевр пригласил на ужин Моргеншейна и несколько знакомых офицеров.

После ужина веселые гости начали пить. Крепкие напитки развязали у всех языки. Заговорили свободно и шумно, без всякого стеснения. Разговоры коснулись и царевича, недавно, возвратившегося из Карлсбада, и дурных отношений между ним и его супругой. Одни приняли сторону царевича, другие заступились за царевну. Какой-то пожилой офицер, защищая царевича, начал утверждать, что сама царевна виновата в дурном обращении с ней мужа.

– Счастье семейной жизни, – сказал он, – зависит от жены. Я разделяю женщин на три категории: женщину первой категории я называю физической, материальной. У нее блестящие, улыбающиеся, умные глаза; розовые щеки, губы коралловые, волосы черные, как смоль, густые, кудрями падающие в беспорядке по круглым белым плечам. Она прелестная брюнетка – это моя любимая масть. Я в ней люблю ее тело. Она составляет для меня необходимость, как и всякая жизненная потребность: пища, воздух, питье, прогулка, сон, пищеварение, кровообращение. Она может быть ограничена умом, малообразованна; это ей не вредит в моих глазах и не уменьшает моего влечения к ней. Я желаю от нее наслаждения, одного лишь наслаждения.

Он сделал большой глоток из кружки и продолжал:

– Ко второй категории принадлежит женщина-друг. Я люблю с ней беседовать, проводить с ней время, я ей беспредельно доверяю, она удовлетворяет мои духовные потребности. Я не ищу в ней телесной красоты, изящности форм; я люблю ее платонически, любил бы ее даже, если бы она была мужчина, различие пола нисколько не влияет на мою привязанность к ней.

Третью категорию составляет женщина-жена в строгом смысле. Она заключает в себе особенности первых двух категорий женщин. Если она обладает ими, то супружество счастливо – она соответствует идеалу семейного союза. Если же в жене не сочетаются качества любовницы с качествами друга, то брачный союз не достигает желаемой цели и в супружеской жизни нет счастья.

Царевна Шарлотта не отличается чувственной красотой и потому может жаловаться только на природу, тем более что у нее муж более склонный к плотским наслаждениям.

Альбрехт, считавший царевну совершенством женской красоты, для которого она была кумиром, божеством, пришел в сильное раздражение, услышав такой святотатственный отзыв о Шарлотте, но его гнев достиг крайних пределов, когда один молодой офицер, родственник фельдмаршала Шереметева, сильно выпивший, одобрил поведение царевича и принялся клеветать на добродетельную царевну. Никто не смел противоречить родственнику фельдмаршала, гости даже смеялись над его неприличными выходками. Это ободрило его, и он стал еще циничнее отзываться о царевне.

Альбрехт воспылал яростным гневом; он не мог оставаться хладнокровным слушателем таких оскорбительных отзывов о женщине, которую он уважал наравне с высшим, неземным существом. Однако он удержал свой гнев, спокойно подошел к молодому офицеру и вежливо попросил его прекратить свои оскорбления. Не забудьте, прибавил он, что Шарлотта дочь благородного герцога, сестра императрицы и невестка великого монарха. Офицер презрительно взглянул на него и ответил ему с грубостью, которой можно ожидать только от простолюдина. Другие гости под влиянием винных паров неистово смеялись, и это еще более раззадорило молодого офицера. Он стал еще нахальнее. Альбрехт приказал ему замолчать. Но все было напрасно, офицер ругался все сильнее, а присутствующие хохотали все громче. Альбрехт, единственный трезвый человек в этом шумном обществе, счел за лучшее удалиться. Он взял шляпу и шпагу и направился к дверям. Но офицер, гордый своей победой, последовал за ним, толкнул его ногой и крикнул:

– Вот так следует прогнать из России всех иностранцев, искателей приключений.

Альбрехт повернулся и дал наглецу тяжеловесную пощечину, а так как тот хотел схватиться с ним, то Альбрехт сильным толчком повалил его на пол и медленно вышел из комнаты.

Но едва прошел он около двухсот шагов, как офицер догнал его с обнаженной шпагой в руке. За ним следовали некоторые другие участники пирушки, охотники до драк. Молодой офицер, ругаясь, приказал Альбрехту остановиться и вступить с ним в поединок. Граф обещал ему дать удовлетворение на следующий день и предложил ему идти домой выспаться. Но офицер не угомонился и напал на Альбрехта, который вынужден был защищаться. Не прошло и двух минут, как офицер уже лежал на земле смертельно раненный шпагой Альбрехта. Он вздохнул и выпустил последний дух. Находившиеся при этом офицеры унесли его труп, а Альбрехт поспешил к себе домой, уложил в чемодан нужные вещи и рано утром исчез из Петербурга, чтобы избежать высылки в Сибирь.

Оказавшись в Берлине, Моргеншейн узнал, что все его наследственное имущество передано кредиторам его отца. Он был совершенно разорен, ему от наследства осталось совсем немного. Нужно было искать место. С утра до ночи он бегал по домам своих родственников и прежних друзей, просиживал целые часы в их передних и приемных. Друзья и родственники приглашали его к обеду и на свои вечера, но действительных услуг ему не оказывали. Иные ему подавали надежду, другие пожимали плечами. Альбрехт должен был довольствоваться обещаниями, а когда открывалась вакансия, то на этом месте оказывался другой, имевший сильные связи. Способности Альбрехта везде хвалили, но ему не хватало теперь самого главного – богатства, он был беден. В нашем веке будь одарен мудростью Соломона, добродетелью серафима, ученостью всех университетов, ты только будешь похож на драгоценную памятную монету, которая не может обращаться в торговле. Золото – это лак, сообщающий добродетели блеск, дающее значение мудрости. Золото – это моральный универсальный лоск, под которым грязь превращается в бланманже, а трусость в храбрость.

Однажды Альбрехт узнал, что многие семейства переселяются в Америку; он решил присоединиться к ним с намерением образовать на берегах Миссисипи в Луизиане колонию. Шесть семейств, отправлявшихся в Северную Америку, выбрали его своим начальником. Он был им известен своей образованностью и храбростью. В короткое время многие другие семейства последовали их примеру, и таким образом Альбрехт сделался главой довольно значительного числа переселенцев.

С веселым сердцем и громадными планами в голове граф Альбрехт готовился к отправке в долгое морское плавание.

Только одно обстоятельство омрачало его радость: он не мог примириться с мыслью, что, уезжая в новые земли, он уже никогда не найдет случая увидеть обожаемую Шарлотту. Пока он находился в Европе, он все еще мечтал попасть в число ее слуг и быть около нее. Уезжая в Америку, он должен был отказаться от этой мечты – от своего счастья. Она умерла для него, сделалась недосягаемой святыней.

За несколько дней перед отъездом в Америку, гуляя под липами, Альбрехт встретил знакомого, который пригласил его в гостиницу поиграть на бильярде.

В гостинице было много людей. Во всех комнатах играли, кто в карты, кто в шахматы.

– Знаете ли вы того господина в красном жилете – того, который стоит вон там, за столом, он с вас глаз не спускает? – спросил Альбрехта его знакомый.

– Нет! Я его не знаю, – отвечал граф.

Затем, не обращая больше внимания на незнакомца, Альбрехт пошел в другую комнату и велел подать себе пунш. Вскоре туда вошел человек в красном жилете. Он сел и своими большими глазами принялся пристально смотреть на Альбрехта. Последнему это не понравилось, и он ушел в бильярдную. Тотчас же туда зашел и красный жилет. Альбрехт занял место у камина, и красный жилет также подошел туда. Альбрехт пустился с ним в разговор. По его произношению можно было принять его за англичанина, а лицо его было похоже на цыганское. Он отвечал односложно. Через некоторое время он, вынув часы из кармана жилета и, обращаясь к Альбрехту, сказал:

– Жена царевича, Шарлотта Вольфенбютельская, умерла!

После этого, посмотрев с любопытством на Альбрехта, он тотчас исчез среди посетителей гостиницы. Альбрехт, пораженный этим известием, начал искать незнакомца, но не мог найти его, его никто не знал.

На другой день Альбрехт поспешил в русское посольство и дрожащим голосом спросил секретаря, верна ли новость, услышанная им в гостинице. Секретарь улыбнулся и сказал:

– В последних сообщениях, которые привезли курьеры, о смерти кронпринцессы ничего не упомянуто.

Альбрехт был в восторге, но ломал себе голову, пытаясь объяснить себе, почему красный жилет выдумал такое ужасное известие и сообщил это совершенно незнакомому человеку, даже если бы он его знал, то как же он догадался о тайне его сердца, о привязанности его к царевне и о его живом участии в ее судьбе.

Однако Альбрехт, занятый приготовлением к отъезду, скоро забыл об этой странной мистификации.

Но прошло некоторое время, и во всех газетах было сообщено о смерти Шарлотты Вольфенбютельской.

Это несчастье случилось в октябре 1715 года, когда царевна родила сына, которому дали имя Петр. Спустя четыре дня ей овладела родильная лихорадка, с каждым днем она усиливалась, и двадцатого числа лекари, посланные царем, нашли ее в беспамятстве. Когда больная пришла в себя, она с удивительной твердостью духа и кротостью отказалась принимать лекарства, говоря, что желает умереть.