Персидская литература IX–XVIII веков. Том 1. Персидская литература домонгольского времени (IX – начало XIII в.). Период формирования канона: ранняя классика

Графическое расположение текста газели на листе рукописи имело свои особенности: все бейты помещались в строку, последний же – посередине листа, а половины бейта (мисра‘) – друг под другом. В некоторых рукописях имя поэта дополнительно выделялось другим почерком и/или цветными чернилами.

Персы дополнили жанровую систему, заимствованную из арабской поэзии, еще одной, самой малой поэтической формой – руба‘и (букв. «состоящий из четырех»). Руба‘и состоит из четырех полустиший, пишется только особыми вариантами одного метра (хазадж), и рифмуется по схеме а-а-а-а или а-а-b-а. В письменную литературу оно пришло, по-видимому, из иранского фольклора и восходит к народному четверостишию (таране, букв. «песня»). По этой причине специалисты склонны усматривать в специфической метрике руба‘и следы староиранской силлабической системы стихосложения. Наряду с поэзией на языке дари в новоперсидское время существовала и поэзия на местных диалектах (гилянском, мазандаранском, ширазском), некоторые образцы которой, главным образом в форме руба‘и, сохранились в средневековых письменных источниках под родовым названием фахлавийат (пехлевийские [песни]) (см., например, труд Шамс-и Кайса ар-Рази «Свод правил персидской поэзии»). Иранский литературовед Э. Йаршатер считает, что диалектные стихи могли быть формой непосредственного продолжения традиций сасанидской лирики. В персидской словесности руба‘и, самые ранние образцы которого приписываются Рудаки, всегда находилось на границе высокой и простонародной поэзии, однако благодаря литературной судьбе «Руба‘йата» Хайама, переведенного Э. Фицджеральдом на английский язык, эта форма стала для европейского читателя таким же символом персидской поэзии, как и газель.

Если руба‘и как нельзя лучше подходило для иронического описания неудачи в любви, эпиграммы и философского афоризма, то пристрастие персов к пространным повествованиям нашло выражение в создании и культивировании формы маснави (букв. «сдвоенный»), получившей свое название благодаря парной рифмовке полустиший бейта по схеме аа – bb – cc и т. д. Длина маснави никак не ограничивалась, а главным произведением, созданным в этой форме, во все времена считали «Шах-нама» («Книгу царей») Фирдауси, объем которой вдвое превышает сложенные вместе «Илиаду» и «Одиссею». Помимо героических сказаний, в той же форме сочинялись любовные истории, богато инкрустированные вставными новеллами и притчами поучительные повести, а также мистико-назидательные и аллегорические поэмы.

Еще одним нововведением персов в области поэтических форм была строфическая поэзия нескольких видов. Некоторые из этих форм сложились на основе одноименных поэтических приемов (мусаммат, тарджи‘). По времени возникновения самой ранней формой является мусаммат. Фигура, положенная в основу этой формы, заключается в украшении внутренней рифмой трех из четырех половинок мисра‘, составляющих бейт, тогда как четвертая несет опорную рифму всего стихотворения. По содержанию ранние мусамматы повторяли касыду и состояли из вступительных частей и восхваления. Строфа мусаммата, чаще всего состоящая из шести мисра‘, рифмуется по схеме aaaaab – cccccb. В позднеклассический период появляются многочисленные разновидности этой формы, которые различаются количеством строк в строфе и получают названия, производные от арабских числительных: пятистрочник – мухаммас, шестистрочник – мусаддас, семистрочник – мусабба‘, восьмистрочник – мусаммат и т. д. Самой популярной формой в этот период оказался мухаммас.

Еще одной разновидностью строфики является тарджи‘банд. Уже на раннем этапе развития поэтической теории в Иране тарджи‘банд описывается как специфическая форма касыды, разделенная на строфы. Вот описание этого приема у Рашид ад-Дина Ватвата: «Тарджи‘ – по-персидски это [слово] означает “повтор мелодии”. Поэты именуют тарджи‘ такое стихотворение, которое поделено на части. Каждая часть включает пять бейтов или больше – до десяти, и рифма в каждой части своя, а по окончании каждой части ставят отдельный бейт, после чего переходят к следующей части. Этот отдельный бейт бывает трех видов: или в точности повторяет последний бейт части, или [вставляют] разные бейты, каждый со своей рифмой, или это бейты с одной рифмой, и их [набирается] столько же, сколько в одной части тарджи‘, так что, если их собрать вместе, то получится еще одна часть» (перевод Н.Ю. Чалисовой).

В отличие от мусаммата, в основе тарджи‘банда лежит деление на бейты. Количество бейтов в строфе колеблется от 5 до 10, что примерно соответствует классическому объему газели. Количество строф может составлять от 5 до 12. Каждая строфа (хана, букв. «дом») рифмуется по схеме монорима, и только последний бейт (банд или васита) имеет отдельную парную рифму, отличную от всей предшествующей строфы, но повторяющуюся после каждой последующей: aa – ba – ca – XX, dd – ed – fd – XX и т. д. В некоторых произведениях этой формы банд служит своеобразным припевом и дословно повторяется в каждой строфе.

Разновидностью тарджи‘банда является таркиббанд: в этой форме повторяется структура строфы с той лишь разницей, что рифма замыкающего бейта разная во всех строфах: aa – ba – ca – XX, dd – ed – fd – YY и т. д.

Основные содержательные разновидности поэзии (аджнас-и ши‘р) восходят к арабской поэтической системе и обозначаются теми же терминами, что и в исходной традиции. Среди них наиболее устойчивыми и, следовательно, системообразующими являются мадх («восхваление»), с которым единый блок составляют другие виды панегирика – фахр («самовосхваление») и марсийа («поминальные стихи»), далее можно упомянуть васф («описание»), газал или тагаззул («любовная лирика»), хамрийат («пиршественная лирика»), зухдийат («аскетическая лирика»). Менее устойчивый характер носят такие тематические виды поэзии, как «охотничьи стихи» (тардийат), «дружеские послания» (ихванийат), «тюремные жалобы» (хабсийат).

В целом традиционная жанровая система наряду с устойчивостью основных категорий обнаруживает их несомненную подвижность. На протяжении всего периода господства канонических форм словесности внутри системы происходят постоянные сдвиги, различные жанровые формы меняют положение в иерархии, повышается или снижается их продуктивность, эволюционируют и содержательные категории. И в теории, и на практике в традиционной системе жанров четко осознавалось деление всей употребительной лексики по стилистическому признаку на высокую, среднюю и низкую. В жанре восхваления господствовала лексика высокого стиля, в среднем стиле слагались такие разновидности поэзии, как любовная и пиршественная лирика, частично аскетическая лирика, если она тяготела к философско-дидактическому направлению. Если же стихи в жанре зухдийат приобретали характер инвективы, осуждения пороков общества, то они могли включать и лексику низкого стиля, которая использовалась главным образом в традиционных поношениях (хаджв, замм), представлявших собой как личные пасквили, так и разновидности смеховых и пародийных жанров.

Собрание поэтических произведений (диван) в результате развития персидской классической поэзии приобрело устойчивую структуру. Диван в персидской традиции делился на разделы в соответствии с формами поэзии, располагавшимися в порядке убывания объема: касыды, строфические произведения, газели, кыт‘а, руба‘и, изредка разрозненные бейты (фард). Cтихи внутри каждого раздела располагались в соответствии с алфавитным порядком рифм. В XIII в. Саади предложил новый вид собрания стихов, который он назвал куллийат (полное собрание произведений), включив в него помимо монорифмических стихов еще и со чинение, написанное рифмованной прозой, – «Гулистан» и поэму-маснави «Бустан».

Обращение к зафиксированным в письменных источниках теоретическим взглядам на литературу и иным проявлениям литературной рефлексии, которые содержатся в средневековых трактатах по поэтике, философских и религиозных сочинениях, а также в художественных произведениях, включающих мотивы авторского самосознания, существенно дополняет современные научные представления о функционировании и закономерностях развития литературы традиционалистского типа.

Литературно-теоретическая мысль средневекового Ирана пред ставлена целым рядом авторитетных сочинений. Самое раннее из дошедших до нас относится к XI в. и составлено Мухаммадом ‘Умаром ар-Радуйани. Оно посвящено науке об украшениях речи (‘илм ал-бади‘) и носит название «Интерпретатор красноречия» (Тарджуман ал-балага). Автор ориентировался на арабоязычный трактат Абу-л-Хасана Насра ал-Маргинани (ум. 1055) «Красоты речи» (Махасин ал-калам). При этом он внес в структуру сочинения, состав описываемых фигур и иллюстрирующих примеров ряд изменений, связанных с переходом поэтического творчества в Иране с арабского на персидский язык.

Наиболее значительный и авторитетный труд по поэтике был создан в XII в. известным поэтом и филологом Рашид ад-Дином Ватватом, который также посвятил его теории фигур. Трактат носит название «Сады волшебства в тонкостях поэзии» (Хадаик ас-сихр фи дакаик аш-ши‘р). Несмотря на то, что это сочинение было ориентировано на двуязычную литературную норму и содержало примеры из Корана и арабской поэзии, оно демонстрирует всё бо?льшие расхождения с исходной арабской теоретической системой. Эти расхождения касаются не только порядка расположения и состава разделов, посвященных отдельным фигурам (сан‘ат, букв. «прием»), но и интерпретации ряда терминов. Так, общая тенденция персидской поэзии к стандартной маркировке значимых элементов поэтической формы (начала, переходов от одной части произведения к другой, концовки) проявляется, например, в описании фигуры «красота концовки» (хусн ал-макта‘). В этом описании обращает на себя внимание фиксация Ватватом специфически персидского способа завершения панегирика в касыде, о чем говорится так: «Славословие, которое построено [по образцу] “до тех пор, пока будет то-то, да будешь ты таким-то”, персидские поэты называют ду‘а-и та'бид (пожелание увековечения)» (перевод Н.Ю. Чалисовой). Также Ватват впервые документирует сложившееся у иранцев на практике обязательное оформление первого бейта касыды парной рифмой, что отсутствовало в арабской традиции. В приложении к трактату, где автор объясняет ряд обиходных терминов науки о стихе, не входящих в теорию фигур, он, в частности, вводит понятие, относящееся к теории рифмы: «Мусарра‘ – так называют бейт, в котором оба полустишия имеют рифму, как в начальных бейтах касыд» (перевод Н.Ю. Чалисовой).

В XIII веке в персидской теории стиха происходят важные изменения. Если ранее филологи отдавали предпочтение описанию лишь одной из трех закрепленных в традиции «наук» о стихе, а именно теории фигур, то в послемонгольское время впервые появляется труд, охватывающий все три раздела классической поэтики. Речь идет об известном сочинении Шамс-и Кайса ар-Рази «Свод правил персидской поэзии» (ал-Му‘джам фи ма‘аййр аш‘ар ал-‘аджам). Помимо трех перечисленных разделов науки о стихе труд Шамс-и Кайса включает критику изъянов стиха (накд-и ши‘р) и теорию поэтических заимствований (сарикат), имевшие устойчивую и развитую традицию у арабов, однако не отраженные в иранской теоретической мысли.

Кроме того, в труде Шамс-и Кайса впервые появляется теоретическое рассуждение, посвященное формам персидской поэзии (аджнас-и ши‘р), наличие которого отличает данное сочинение от всех предшествующих трактатов, как арабо-, так и персоязычных. Шамс-и Кайс закрепляет сложившееся на практике разграничение поэтических форм, выделяемых по признаку порядка рифм: касы да, кыт‘а, руба‘и, маснави, мусаммат и др. Так как рифма является основным критерием форморазличения, то закономерно, что это умо заключение венчает пространную часть трактата, посвященную науке о рифме. Другим критерием, по которому стихотворные формы отличаются друг от друга, выступает их объем. Вот как, например, выглядит сформулированное Шамс-и Кайсом сводное определение касыды и кыт‘а: «Когда бейты написаны на одну рифму, а их число превышает пятнадцать или шестнадцать, [стихотворение] называют касыдой, а всё что меньше – именуют кыт‘а. В персидской касыде необходимо, чтобы в первом бейте рифмовались оба мисра‘, то есть чтобы их рифма совпадала в буквах и огласовках, а если [это требование] не соблюдено, то это – кыт‘а, даже если количество бейтов превышает двадцать…» (перевод Н.Ю. Чалисовой).

Первая часть определения дает самое общее отличие большой касыды от меньшей кыт‘а, признававшееся и у арабов, однако сразу же за этим вводится количественный признак по числу бейтов, который в арабской поэтике отсутствовал, и добавляется еще одно формальное отличие – отсутствие в кыт‘а парной рифмы в начальном бейте.

Вслед за этим Шамс-и Кайс ар-Рази вводит в трактат и элементы описания содержательных категорий поэзии, названные им анва‘-и ши‘р. Наиболее подробно о тематических разновидностях стиха (так называемых больших ма‘на) автор труда рассуждает в Заключении (хатима) своего сочинения: «И пускай сочинитель не уклоняется с пути великих поэтов и славных ученых в разновидностях речи и формах стихотворства, к коим принадлежат насиб и ташбиб, восхваление (мадх) и поношение (замм), превознесение (афарин) и предание проклятию (нафрин), жалоба (шикайат) и благодарение (шукр), рассказ (хикайат) и повествование (кисса), вопрос (суал) и ответ (джаваб), упрек (‘итаб) и порицание (исти‘таб), уклонение (таманну‘) и воздержание (тавазу‘), снисхождение (тасамух) и надменность (та‘абба), упоминание о странах и обычаях и описание небес и светил, воспевание цветов и ручьев и толкование о дождях и ветрах, сравнение дня и ночи и прославление коня и оружия, плач по битве и по бойцам и искусство поздравления и превозношения» (перевод Н.Ю. Чалисовой).

Персидская поэтическая практика постепенно вырабатывала особые требования к оформлению не только начала, но и концовки произведения. Единообразные средства маркировки финала поэтического произведения начали вырабатываться еще на ранних этапах становления персидской поэзии. Наиболее универсальным средством выделения финальных бейтов со временем становится упоминание поэтом своего литературного прозвища (тахаллус). Этот термин претерпел в иранской поэтике существенную трансформацию. Арабы трактовали тахаллус как переход от вступительной части касыды к части целевой. Термин входил в описание фигуры хусн ат-тахаллус («красота перехода»). Само слово является отглагольным существительным от корня со значением «освобождаться, избавляться». Персы в качестве полного аналога термину тахаллус используют термин гуризгах, однако в трактатах он появился только в XV – начале XVI в. Например, ‘Атааллах Хусайни в своем сочинении «Чудеса [поэтических] приемов» (Бадайи‘ ас-санайи‘) указывает: «Тахаллус по обычаю персидских поэтов называют гуризгах».

В иранских касыдах начиная с X в. в переходных от насиба к мадху бейтах стало появляться имя адресата произведения, а иногда наряду с ним и имя самого поэта. Постепенно арабский термин приобрел новое истолкование – упоминание имени поэта в стихах. Позже тахаллусом стали называть и сам поэтический псевдоним или прозвище автора, сохранив, тем не менее, и прежнее понимание термина. Как и ряд других терминов арабской поэтики, усвоенных иранцами, тахаллус приобретает «двусоставное» определение, первая часть которого трактует его в соответствии с арабской традицией, а вторая сообщает ему разрешающую силу по отношению к литературной практике на персидском языке. В конце концов, это изменение в понимании термина – тахаллус в значении авторской подписи в макта‘ – было зафиксировано и в теории как проявление обыденного поэтического сознания. В композиции трактатов рассуждения о тахаллусе в соответствии с традицией располагались в разделе, объясняющем фигуру «красота перехода», а не «красота концовки». Тем не менее, Хусайн Ва‘из (XV – начало XVI в.), автор трактата «Чудеса мысли в искусстве поэзии» (Бадаи‘ ал-афкар фи санаи‘ ал-аш‘ар) дает следующее описание термина и фигуры: «Тахаллус в словарном значении слова обозначает “избавление”, а в терминологическом – это переход от начала речи к её цели. А “красота перехода” – это когда поэт от насиба или ташбиба, используя прекрасные выражения и ходкие метафоры, переходит к восхвалению… Тахаллус в общепринятом значении – это упоминание поэтом своего имени или прозвища, под которым он прославился, в стихах. Он [встречается] и в касыде, и в газели, и в кыт‘а, и в руба‘и. Тахаллус, который приводится в газели, бывает трех видов: первый – в конце газели; этот вид имеет широкое распространение и в примерах не нуждается…».

В живой стихотворной практике был узаконен целый ряд способов маркировки концовки произведения, связанный с необходимостью формального или смыслового выделения их финальных бейтов. По всей видимости, теоретики считали их общепринятыми и не нуждающимися в упоминании вариантами выполнения фигуры «красота концовки». Оформляя концовку стихотворения, поэт мог увенчать касыду, газель или кыт‘а изящным афоризмом (хикмат), придав всей композиции законченность и закругленность. Само изречение могло быть к тому же выделено дополнительными средствами, как, например, переходом на другой язык. Завершенность тексту могло придавать обращение к Богу молитвой (ду‘а). Такие концовки оформлялись прямым обращением к Господу (худайа, йа рабб) и были характерны в основном для философско-религиозных касыд, однако их широко использовали и придворные поэты. Среди формальных приемов завершения стихотворения, помимо авторской подписи, достаточно частым является упоминание родового названия жанровой формы, в которой этот текст создан. Иногда поэты применяют сразу несколько способов маркировки финала произведения.

Кристаллизация поэтических форм и жанров в иранской поэтической традиции завершилась в основном к XIII веку. С известным опозданием литературно-теоретическая мысль осознала про исшедшую трансформацию и свела ее результаты в строгую систему. В наиболее последовательном и завершенном виде эта система предстает в трактатах Хусайна Ва‘иза Кашифи и ‘Атааллаха Махмуд-и Хусайни (XV – начало XVI в.). Хусайн Ва‘из Кашифи в трактате «Чудеса мысли в искусстве поэзии» развивает инициативу Шамс-и Кайса ар-Рази, включившего в свое сочинение самостоятельный раздел о формах поэзии. Разделам, посвященным трем традиционным наукам о стихе, у Хусайна Ва‘иза предпослана обширная интродукция (мукаддима), в которой содержится определение форм поэзии. В одном из параграфов интродукции также трактуются содержательные категории стиха, то есть дается тематическая классификация поэзии.

Естественно, что иранская литературно-теоретическая мысль, опиравшаяся на заимствованную систему представлений и категорий, не смогла обеспечить полного описания всех сфер поэтической практики на персидском языке. Так, в трактатах не нашла подробного отражения поэтика крупных нарративных форм, поэтому роль теории взяла на себя сама художественная словесность. Некоторые важные аспекты поэтики классического эпоса вошли неотъемлемой частью в круг мотивов глав интродукции, представленных во всех жанрах маснави. В одном из начальных разделов поэмы автор непременно рассуждал о выборе темы, источниках сюжета, предшественниках, развивавших ту же тему, об отличиях собственного творения от всех имеющихся вариантов. Наиболее репрезентативны с этой точки зрения поэмы «Пятерицы» Низами, в каждой из которых содержатся рассуждения поэта о характере сюжета, способах его конструирования, эстетических критериях оценки повествования.

Характерно, что литературная рефлексия, явленная в определенных поэтических мотивах, присутствовала не только в крупных повествовательных формах, но и в лирике: сами поэты зачастую осмысляли те тенденции в развитии поэтического творчества, которые много позже отражались и в трудах теоретиков. Помимо тех элементов практического стихотворства, которые рано или поздно фиксировались теорией, существовала обширная область неписаных правил, отраженных только непосредственно в поэзии. Самой важной частью этой сферы коллективного опыта является поэтика религиозно-эзотерической словесности, которая выработала особое отношение к поэтическому слову (лафз) как к знаку, отсылающему к лишь частично выразимому в нём духовному смыслу (ма‘на), имеющему божественное происхождение. На базе этой особой поэтики, отраженной в философско-религиозных трактатах, а также в литературных произведениях соответствующего направления формируется специфический язык иносказаний, так называемый словарь поэтических терминов (истилахат аш-шу‘ара), обладающих устойчивыми дополнительными значениями (коннотациями).

При изучении персидской литературы IX–XVIII вв., как и любой другой литературы средневекового типа, следует учитывать ее нормативную природу, которая подчинена законам традиционалистского типа творчества и основана на строгом следовании устойчивому канону. Канон формирует особый вид художественного сознания, внутри которого при ясно осознаваемой авторской оригинальности критерием оценки эстетических достоинств сочинения служит его соответствие нормативному образцу. Образцовые произведения каждого жанра, признаваемые лучшими всем литературным сообществом, являются в данный конкретный момент материальным выражением канона. Естественно, что в длительной исторической перспективе состав наиболее авторитетных для данной литературной традиции текстов не остается постоянным. Однако такие трансформации традиционное сознание объясняет не историческими изменениями, а более глубоким постижением и истолкованием предвечного идеала, который не может быть раскрыт до конца и в полноте своей существует лишь в божественном промысле.

Наличие в традиции значительного, но все же ограниченного количества обязательных для всех участников литературного движения моделей (топика, сюжеты, персонажи, стандартные ситуации, мотивы, жанровые формы и поэтические приемы), предполагало широкие возможности для их авторского варьирования, навыки которого усваивались вместе с подключением к традиции. Традиция, воспринимаемая «как единое целое, не разделенное на исторические периоды» (Д.С. Лихачев), снимала временную дистанцию между принадлежавшими к ней авторами разных эпох. По этой причине соревновательный характер литературной практики как коренная черта канонического типа творчества распространялся не только на сочинения современников, но и объединял произведения авторов, значительно отстоящие друг от друга во времени. Об этом свидетельствуют такие строки выдающегося придворного поэта XII в. Хакани, воспринимавшего себя одним из звеньев в цепи поэтической традиции. Называя имена поэтов, от которых его отделяли века, он утверждает, что в соревновании с ними победа остается за ним:

Хотя и раньше у арабов и персов были в ходу
Стихи Шахида и Рудаки, строки Лабида и Бухтури,
Этот ряд, состоящий из четырех, по качествам объединив,
В три раза преумножил я на обоих поэтических языках.

Ориентация на прошлое, на древний образец, не могла являться источником «творческого пессимизма» (А.Б. Куделин), поскольку речь шла о бесконечном приближении к постижению идеала и об «истолковании предвечного». Разграничивая традиционное средневековое и принятое в современной науке понимание канона, А.Б. Куделин пишет: «В первом понимании канон “предвечен”. Неиссякаемая оригинальность творчества обеспечивает возможность постепенного углубления в канон, бесконечность познания его первосущности. Каждое новое поколение авторов пользуется предоставленной возможностью для того, чтобы сделать новые шаги на пути совершенствования в этом направлении. В данном понимании канон не только неисчерпаем, но и принципиально неизменен. Однако символы (“лучшие” образцы), обозначающие канон, могут и должны меняться, поскольку они имеют предназначение указывать последние достижения и подготавливать новые успехи на пути постижения канона.

Согласно пониманию “извне”, канон представляет собой динамическую систему, которая способна претерпевать существенную эволюцию. Эта эволюция вызывается, прежде всего, преобразованиями в породившем канон общественном сознании (имеющими, однако, не столь радикальный характер, чтобы повлечь за собой смену одного типа мировоззрения другим и отмену канона), но также имманентными законами самого канонического искусства. Эволюция канона постоянно создавала новые возможности для проявления индивидуально-авторской инициативы.

В этом понимании “лучшие” образцы суть не символы канона, а сам канон, или, вернее сказать, его определенные фазы. Цепь сменяющих друг друга “лучших” образцов отмечает вехи эволюции канона».

Поскольку персидская классическая литература осознавала себя как преемница арабской, в ней на протяжении длительного периода сохранялась ориентация на арабские образцы, что проявлялось, например, в двуязычии многих поэтов, а также в частом упоминании персидскими поэтами арабских предшественников и сравнении себя с ними. Однако по мере становления собственной традиции арабские образцы и ориентиры постепенно сменялись иранскими.

Одной из ключевых проблем изучения истории литературы является ее периодизация. В научном обиходе иранистики по традиции используется династийный принцип периодизации, в соответствии с которым выделяются, к примеру, литература эпохи Саманидов, Газнавидов и др. Наряду с этим применяется деление на более крупные периоды, также связанные с исторической периодизацией, например, эпоха арабского завоевания Ирана, домонгольский или послемонгольский периоды. Используются и другие критерии, например религиозный, с точки зрения которого выделяются, например, доисламский и мусульманский этап в развитии иранской словесной культуры.

При этом ни один из существующих типов периодизации не принимает в расчет собственно литературные факторы и не дает представления о специфике разных стадий развития литературы. Единственное исключение в этом отношении составляет периодизация, предложенная в свое время иранским поэтом и ученым-филологом Мухаммадом Таги (Малик аш-Шу‘ара) Бахаром (1886–1951) на основе стилистического критерия. Бахар разделил всю историю традиционной литературы на новоперсидском языке на четыре этапа: IX–XI вв. – период развития хорасанского (туркестанского) стиля; XII–XV вв. – период развития иракского стиля; XV – первая половина XVIII в. – период развития индийского (сефевидского, азербайджанского) стиля; вторая половина XVIII–XIX в. – период «литературного возвращения» (базгашт-е адаби). Приведенная периодизация была признана не только иранскими литературоведами, но и целым рядом известных европейских и отечественных иранистов, таких как Э. Браун, Я. Рипка, Р. Зиполи, З.Н. Ворожейкина, М.Н.-О. Османов, Н.И. Пригарина и др.

По мнению Бахара, иракский стиль демонстрирует прямую преемственность по отношению к хорасанскому и является его развитием в изменившихся исторических условиях. Среди новых черт этого стиля ученый выделяет расширение тематических рамок и поэтического словаря, усложнение формальной организации стиха за счет обильного применения украшающих фигур. При этом даже сам автор концепции не противопоставлял эти два стиля.

На наш взгляд, расширение тематики литературы и состава поэтической лексики, выделяемые Бахаром в качестве стилеобразующих признаков, произошло не в XII в., а в XI в., когда на литературную арену наряду с придворными поэтами вышли представители различных религиозных течений. Они насытили поэзию сложной умозрительной лексикой, связанной со священными текстами ислама (Коран, хадисы), городской и поликонфессиональной (зороастрийской и христианской) образностью, а также придали многим устойчивым элементам поэтической системы дополнительные значения (коннотации).

При выборе критериев выделения определенных этапов развития традиционной литературы нельзя не учитывать мнения самих участников литературного движения. На протяжении длительного периода (X–XV вв.) персидские поэты, к какому бы кругу они ни принадлежали, а также и теоретики использовали общие критерии оценки красоты поэтической речи. Наиболее устойчивым определением совершенства поэзии, которая в классический период составляет основную часть изящной словесности, является эпитет «сладостная» (ширин). Именно эта стилистическая характеристика доминирует в те хронологические отрезки, которые М. Бахар отвел хорасанскому и иракскому стилям. Таким образом, представляется возможным считать этот длительный период развития литературы единым этапом.

В XV в. к устоявшимся критериям «сладостного» стиля добавляется определение совершенной поэзии как «красочной» (рангин). В творчестве «последнего классика» персидской поэзии ‘Абд ар-Рахмана Джами это переходное стилистическое состояние литературы предстает весьма наглядно. В концовке одной из газелей поэт пользуется старым критерием оценки красоты поэтического слова:

Оттого что ради описания ее сладких уст Джами расколол
столько сахара,
Будем называть его попугаем.

В концовке другого стихотворения содержится совершенно иная, новая оценка качества речи:

Поскольку в описании розы перо Джами стало острым,
как шипы,
Из него выросли сотни пестрых (рангин) мотивов, как
из колючки – роза.

Позже критерий «красочности» как мерило совершенства поэзии практически полностью вытеснит прежний.

С учетом «самоощущения» создателей персидской литературы представляется обоснованным считать именно XV в. переходным с точки зрения смены стиля.

Смена стиля, произошедшая в персидской литературе после XV в., таким образом, соответствует общемировому закону стилистического развития традиционных литературных систем, в соответствии с которым сменяют друг друга два базовых стилистических типа – первичный и вторичный, более ясный, простой и более усложненный. В свое время эта закономерность обрела вид краткой формулы в одной из работ Д.С. Лихачева, который писал, что «каждому стилю первого ряда соответствует свой поздний “эллинистический период”».

В связи с приведенной ранее аргументацией в основу периодизации литературы Ирана можно положить модель, которая опирается на понятия литературного канона и классической традиции. Подобная модель успешно применяется в арабистике, где в качестве обозначения трех периодов развития традиционной арабской литературы, созданной на основе единого канона в период с середины VIII по рубеж ХV и ХVI вв., используются термины «ранняя», «зрелая» и «поздняя классика». Представляется, что эти термины вполне оправданы применительно и к персидской традиционной литературе. В соответствии с предложенным подходом, историю литературы на новоперсидском языке IX–XVIII вв. можно разделить на три больших периода:

1) IX–XI вв. – период формирования канона, или период ранней классики;

2) XII–XV вв. – период полного развития канона, или период зрелой классики;

3) XVI–XVIII вв. – период трансформации канона, или период поздней классики (или постклассический период).