Оценить:
 Рейтинг: 0

Некрасов в русской критике 1838-1848 гг. Творчество и репутация

Год написания книги
2022
Теги
<< 1 2 3 4 5 >>
На страницу:
4 из 5
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

По оценке Ф, Н. Менцова, высказанной в анонимной статье в «Библиотеке для чтения»[103 - [Б. п.] 1. Мечты и звуки. Стихотворения Н. Н. С.-Петербург, 1840. 2. Стихотворения Алексея Леонова. Харьков, 1839 // БдЧ. Том 38. (Ц. р. 30 января 1840 г.) № 2. Отд. VI. Литературная летопись. Февраль. 1840. Новые книги. С. 29–31.], «стихи <…> хороши; местами даже проглядывает чувство, и вообще видно, что господин Н. Н. имеет талант, который заслуживает одобрения». Однако, отмечает рецензент, «звуки» в стихах «лучше, нежели мечты». Таким образом, с точки зрения критика, у поэта есть чувство, талант, форма его стихов заслуживает более высокой оценки, чем содержание, поэтическая мысль. Особой похвалы удостоено стихотворение «Смерти», приведенное в полном объеме.

Рецензия Менцова посвящена двум поэтическим сборникам, одобренным приблизительно в равной степени. Второй сборник – «Стихотворения. 1834-38» Алексея Леонова[104 - См. о нем: Заяц А. А. Леонов Алексей Алексеевич // РП. III: 321–322.], чей «талант к поэзии» отметил и В. Г. Белинский[105 - Там же. С. 321; см. также: Белинский. III: 231.].

Вторая рецензия Менцова вышла в «Журнале Министерства народного просвещения»[106 - ЖМНП. 1840. Т. 25. № 6. Отд. VI. Новые книги, изданные в России. С. 118–124. Отметим, что и в оглавлении книжки журнала, и в названии рецензии раскрыта фамилия поэта: «Мечты и звуки. Стихотворения Н. Некрасова. (р<азбор> Ф. Менцова)» (оглавление), «Мечты и звуки. Стихотворения (Н. Некрасова). С. Петербург, 1840. Стихотворения Елисаветы Шаховой. С. Петербург, 1839».]. Рецензент напоминает о похвале, которая печатно прозвучала о нескольких ранее опубликованных стихотворениях Некрасова, и о цитации одного из них: «Мы привели даже в одной из книжек Ж.М. некоторые строфы из его прекрасной и даже, можно сказать, лучшей из всего изданного им ныне собрания пьесы: “Смерти” (ЖМНП. Июль, 1839)». Менцов вновь отмечает стихотворения «Моя судьба» и «Жизнь», а из ранее не знакомых читателю называет «пьесы, которые носят на себе печать поэтической независимости. Такими признаем мы: “Два мгновения”, “Рукоять”, “Покойницу” и “Песню Замы”. Эти стихотворения, за исключением “Смерти”, – лучшие между изданными доныне г. Некрасовым»; «Достойны также одобрения следующие: “Ангел смерти”, “Поэзия”, “Моя судьба”, “Землетрясение” и “Истинная мудрость”, где есть много прекрасных мыслей». Похвалы сопровождаются обширными цитатами из стихотворений «Два мгновения» и «Истинная мудрость».

Основные акценты в рецензии Менцова: он отмечает талант Некрасова, причем раскрывает фамилию автора сборника «Н. Н.», стоявшую под его более ранними публикациями; заявляет о цели своей рецензии – «одобрить» «прекрасный талант», напомнить читателю о прежних публикациях, которые отмечает «в числе лучших». Отмечает подражательность стихов автора сборника; в целом в качестве объектов подражания он видит Подолинского и Бенедиктова, но в отдельных стихотворениях не усматривает подражания конкретному образцу. Наряду с ученической подражательностью Менцов видит природную самостоятельность таланта Некрасова и представляет его подражательность как органичный этап становления молодого поэта; говорит о необходимости изучения лучших образцов и теории поэзии как о средстве занять достойное своего таланта место. Менцов указывает перспективу Некрасова – впоследствии занять видное место в отечественной литературе.

Отметим, что полтора года спустя в анонимной статье в «Журнале Министерства народного просвещения» Менцов вновь упоминает сборник Некрасова:

«Между оригинальными поэтическими произведениями, обогатившими в минувшем трехлетии русскую литературу, первое место бесспорно занимают “Сочинения” (9 томов) “Пушкина”. После сих образцовых творений можно поставить отличные стихотворения Бенедиктова и Лермонтова. Нельзя также пройти молчанием прекрасных опытов гг. Некрасова “Мечты и звуки”…» (далее перечислены оригинальные и переводные произведения)[107 - ЖМНП. 1841. Ч. XXXII. № 10–12. Отд. VI. Обозрение книг, вышедших в России. С. 284–285.].

В упомянутой статье Верховского подробно говорится о благожелательности Менцова-критика, а также о его тенденции к чрезмерному сближению, почти уравниванию поэтов слишком разного масштаба. Обилие одобрительных высказываний о Некрасове позволяет думать, во-первых, что для малоопытного и очень молодого автора эти отзывы могли служить подтверждением его состоятельности. Во-вторых, «смена курса» у Некрасова произошла, когда Менцов продолжал одобрительно оценивать опыт, уже оцененный самим автором как неудачный. Этот пример наглядно демонстрирует творческую самостоятельность Некрасова, с одной стороны, разброс и неопределенность критических оценок – с другой стороны.

Две другие рецензии на сборник Некрасова остро полемичны по отношению к отзывам Менцова, Полевого, Плетнева, Бранта и Савельева-Ростиславича.

Одна из них была написана В. С. Межевичем[108 - [Б. п.] Мечты и звуки. Стихотворения Н. Н. С.-Петербург, 1840 // ЛГ. 1840. № 16. 24 февраля. Библиография. Стб. 373–379.]. Рецензент отрицает достоинства сборника и его автора. По его утверждению, стихи молодого поэта не обладают достоинствами: они оставляют впечатление «пустоты, безотчетности, неопределенности впечатлений». По выражению критика, «г. Н. Н.» стоит в том же ряду, что и «гг. Якубович, Раич, Тимофеев, Менцов, Стромилов, Бахтурин, Струйский, Бернет, Сушков, Траум, Банников и пр., и пр., и пр.», и все они «суть нечто до тех пор, пока не издадут полного собрания своих сочинений: тогда они становятся ничто». Свое печатное выступление Межевич объясняет просьбой автора, лично принесшего ему свой сборник.

Критическая оценка Межевича, во-первых, носит характер личного выпада, а во-вторых, не содержит четких критериев, по которым читатель может судить о достоинствах (либо их отсутствии) литературного произведения.

Менее резкой, но еще более неутешительной была рецензия В. Г. Белинского[109 - [Б. п.] Мечты и звуки Н. Н. С.-Петербург. 1840 // ОЗ. 1840. Т. IX. (Ц. р. 14 марта 1840 г.) Отд. VI. Библиографическая хроника. Русская литература. С. 8–9.]. Критик также отказал молодому поэту в сколько-нибудь заметных достоинствах. Однако в его выступлении был сформулирован основной критерий поэтического произведения: «художническая фантазия», преобразующая мысли и чувства автора в нечто эстетически постигаемое и эстетически значимое для другого. С точки зрения Белинского, Некрасов, как и ряд других стихотворцев, не обладает этим качеством: в их поэтических опытах читатель находит «все знакомые и истертые чувствованьица, общие места, гладкие стишки» и только в качестве исключения «стих, вышедший из души в куче рифмованных строчек» (Белинский. IV: 119).

Таким образом, Белинский обращает внимание на форму, которая в стихах Некрасова представляется ему не более чем ученически либо эпигонски гладкой, и на отсутствие основного достоинства, определяющего, является ли поэтом автор сборника стихов.

Эта статья полемична по отношению ко всем семи приведенным выше. В них просто высказывается оценка, либо, в дополнение к оценке (одобрительной), высказываются частные соображения и пожелания, носящие универсальный характер. Пожелание дебютанту расширять кругозор, следовать достойнейшим поэтическим образцам и традициям, обогащать духовный и жизненный опыт и работать над формой вполне универсальны и актуальны вне времени, но не отвечают на вопрос, что делает достойнейшее произведение таковым. Белинский, формулируя свои соображения о современном поэтическом искусстве, по форме высказывания переводит разговор о «Мечтах и звуках» и ему подобных сборниках в сферу публицистического обсуждения, по существу – предлагает к осмыслению и обсуждению актуальную эстетическую проблему: что есть поэзия.

§ 4. Критические отзывы о сборнике Некрасова и переориентация творческого пути поэта

Поэтический дебют Некрасова – от первой публикации до выхода первого сборника стихов – вызывал критические высказывания, которые, как принято считать, способствовали переориентации творческого пути. Творческие искания Некрасова и критические высказывания о нем рассматриваются как единый процесс. Динамика этого процесса показывает, что в действительности критика этого периода не сыграла столь значительной роли в становлении поэта и, шире, литератора.

Общий обзор критических отзывов демонстрирует положение критики и частично причины «перемены курса» Некрасова: почему (и/или зачем) он «перестал писать серьезные стихи и стал писать эгоистические».

Пять из семи рецензентов высказались о молодом авторе как о подающем надежды поэте. Условно можно назвать третий неодобрительный отзыв, принадлежащий А. В. Никитенко и произнесенный им с университетской кафедры. В качестве источника выступает публикация Н. Глушицкого, восходящая к устным рассказам[110 - См.: Глушицкий Н. Письмо в редакцию по поводу биографии Н. А. Некрасова, помещенной в «Отечественных записках» // Петербургский листок. 1878. 1 июня. № 107.]. В. Э. Вацуро включил упоминание об отзыве А. В. Никитенко в комментарии к «Мечтам и звукам» (I: 643). Мнение университетского профессора, произнесенное публично, могло усилить впечатление Некрасова о своей неудаче. Но представляется спорным, чтобы резкие критические отзывы могли сыграть решающую роль в перемене взглядов Некрасова на себя.

В процитированных суждениях заметна расплывчатость в критериях. В них оценка «талант» (Менцов, Полевой, Савельев-Ростиславич) соседствует с оценками «посредственность», «отсутствие оригинального таланта» (Межевич, Белинский). С оценкой «хорошая поэтическая форма» (Менцов) соседствует оценка поэтической формы как всего лишь эпигонски гладкой (Межевич, Белинский) или содержащей грамматические и стилистические погрешности (Плетнев). Критики расходятся во мнении, есть ли в стихах Некрасова поэтическая мысль. Отношение к историко-литературному ряду расценивается одними как безликое эпигонство (Межевич, Белинский), другими – как следование традиции (Плетнев, Брант, Савельев-Ростиславич). Рецензии не свободны от субъективности: многие рецензенты знали молодого автора лично и желали поддержать его первый опыт. Первый крупный поэтический опыт вызывает оценки, не то чтобы взаимоисключающие друг друга, но указывающие в равной мере на неопределенность поэтического лица автора сборника и на неопределенность критериев современной ему критики, за исключением Белинского.

Но, как аргументирует Б. Я. Бухштаб[111 - Бухштаб Б. Я. Сатирическая поэзия Некрасова 1840-1850-х годов // Бухштаб Б. Я. Н. А. Некрасов. Проблемы творчества. Л., 1989. С. 184–185.], суждение Белинского, наиболее весомое субъективно для зрелого Некрасова и объективно для исследователей, в 1840 г. едва ли явилось для поэта решающим доводом против «серьезных» стихов и, главное, в пользу перехода к юмористике и впоследствии к сатире. В качестве иллюстрации исследователь приводит достаточно категоричное суждение Белинского, который «в эту пору резко отрицательно относился не только к развлекательно-юмористическим стишкам <…> но и к серьезной сатире. <…> Даже в конце 1840 года Белинский еще пишет: “Явление <…> сатиры относится скорее к истории общества, а не искусства, не поэзии”» (Белинский. IV: 415)[112 - Там же. С. 185.].

К тому же отметим, во-первых, что рецензия Белинского на сборник Некрасова не заключала советов автору в виде определенной программы, которая бы подразумевала поиск поэтом индивидуального начала, тем более в этой области.

И во-вторых, в 1840 г. Белинский, по всей видимости, еще не был воспринят Некрасовым так, как уже был воспринят, например, И. И. Панаевым, написавшим о ярком впечатлении от «Литературных мечтаний» (Панаев Л В: 137–139). В ретроспективе Некрасов, конечно, отмечает отзыв Белинского:

«Меня обругали в какой-то газете <…> Все это происходило в 40-м году. Белинский тоже обругал мою книгу» (XIII-2: 58).

Но другая автобиографическая запись – «О моих стихах» – позволяет думать, что литературное значение Белинского стало для Некрасова яснее в следующие годы:

«NB о стихах “М<ечты> и з<вуки>”, анекдот о “М<ечтах> и з<вуках>”, Бенецкий, Жук<овский>, Белинский, казенные урок<и>, юмор<истические> стих<отворения> с признаком толку.

Поворот к правде, явившийся отчасти от писания прозой, крит<ических> ст<атей> Белинского, Боткина, Анненкова и др<угих>. Тургенев, Кр<аевский>, Панаев, Панае<ва>» (XIII-2: 56).

Позиция М. С. Макеева, обоснованная во 2-й главе его монографии[113 - Макеев М. С. Николай Некрасов: Поэт и Предприниматель. Очерки о взаимодействии литературы и экономики. М., 2009. С. 32–50.], в целом представляется убедительной. Исследователь также отмечает более благосклонный, чем осуждающий настрой критики, которая едва ли послужила причиной творческой переориентации Некрасова. Макеев говорит о ведущей роли экономической подоплеки в мотивации Некрасова и, соглашаясь с Б. Я. Бухштабом, указывает на непрямую связь между отказом от «романтических» произведений, которые Некрасов продолжает писать и публиковать после неудачи со сборником, и практикой «эгоистических» стихотворных фельетонов для заработка[114 - Там же. С. 34.]. Переход же к «эгоистическим» стихам фактически совершился до читательского суда над сборником[115 - «Мечты и звуки» вышли в свет 14 февраля, а 20 февраля прошел цензуру № 2 «Пантеона» с первой частью «Провинциального подьячего в Петербурге» (Летопись I: 58). Еще в сентябре или начале октября 1839 г. Некрасов, расставшись с Д. И. Успенским, «задумал стишонки забавные писать. Напечатал их на листочках и стал гостинодворским молодцам продавать. Разошлись» (Григорович Д. В. Литературные воспоминания. М., 1987. С. 229; Летопись I: 47). Осенью, сойдясь с К. А. Данненбергом, Некрасов пишет либретто к опере «Испанка» (Летопись I: 48, 50). В конце года Некрасов начинает сотрудничать с «Пантеоном русского и всех иностранных театров» Ф. А. Кони в качестве корректора (Летопись I: 51–52), то есть имеет стабильный заработок.].

Соображение исследователя о понимании Некрасовым литературного имени как своего рода капитала убедительно объясняет игру Некрасова с настоящим именем и псевдонимом.

Однако достаточно категоричное возражение Макеева против концепции формалистов, на мой взгляд, нуждается в уточнении. Исследователь возражает, с одной стороны, против несколько прямолинейного целеполагания, приписываемого Некрасову[116 - «Отказ Некрасова в начале 1840-х годов от высокой романтической поэзии и переход к пародийной, фельетонной <…> послужили для Ю. Н. Тынянова и Б. М. Эйхенбаума прекрасной иллюстрацией и подтверждением развивавшейся русскими формалистами инновационно-ориентированной концепции истории поэзии. Некрасов предстает в их работах как поэт, остро почувствовавший рутинизацию определенных приемов и быстро отреагировавший на нее отказом от устаревших поэтических форм и их пародированием» (Макеев М. С. Николай Некрасов: Поэт и Предприниматель. С. 32).]. С другой стороны – против недостаточной рационализированности в их осмыслении процесса[117 - «Описывать процесс, который происходит с Некрасовым после выхода сборника “Мечты и звуки”, нужно не в терминах мифического “быстрого исчерпывания этого рода поэзии”…» (Там же. С. 50).].

Причины социально-исторического и экономического характера, повлиявшие на переориентацию поэта, самоочевидны и не нуждаются в подтверждении. Нуждаются в анализе причины творческого характера.

Представление Б. М. Эйхенбаума о пародии как об «отталкивании» и средстве обновления художественного языка применительно к ситуации с Некрасовым после сборника, действительно, выглядит достаточно схематично, если рассматривать его именно с позиций сознательного целеполагания, рациональной деятельности. Такой осмысленной позиции еще не могло быть у начинающего литератора, который в свои девятнадцать лет – несмотря на незаурядный ум и любовь к литературе – имел неоконченное гимназическое образование, отрывочные сведения из нерегулярно посещаемых университетских лекций и недостаточную начитанность, в которой сам признавался. Подобная схема упростила бы и представление об освоении читательской и пишущей аудиторией сложного поэтического наследия Пушкина и Лермонтова.

Едва ли Некрасов сознавал свою творческую задачу в том виде, в каком впоследствии она сформулирована литературоведами. И в этом отношении скепсис современного исследователя по поводу «инновационно-ориентированной концепции истории поэзии» – если понимать ее как сознательную, рациональную, – закономерен, во всяком случае, легко объясним.

Столь же очевидно, что Некрасов не сознавал свою ближайшую творческую задачу так, как она была обозначена критиками сборника. Он не последовал советам благожелательно настроенных критиков и не ушел из литературы под влиянием оценок Межевича и Белинского. И это важно учитывать для анализа развития русской критики и ее роли в творческом пути поэта.

На коротком отрезке между неудачей сборника и обретением веры в свой поэтический талант примерно в середине – конце 1840-х гг. легко и логично объяснить обращение Некрасова к юмористике и сатире необходимостью заработка. Этот род деятельности «из хлеба», действительно, имеет косвенное отношение к литературе. Так и утверждает Бухштаб[118 - «Разумеется, на путь стихотворной юмористики Некрасов вступил “из хлеба”, без всякой мысли о серьезных социально-сатирических задачах; но когда, через несколько лет, под сильным влиянием Белинского, у Некрасова возникло стремление выразить в своей поэзии демократические и социалистические идеи, это стремление естественно воплотилось сперва в тех формах, какие были разработаны в поэзии Некрасова к тому времени» (Бухштаб Б. Я. Сатирическая поэзия Некрасова. С. 185).], оговаривающий, впрочем, литературное значение этих коммерческих поделок, ставшее явным позднее. Но, зачеркнув себя как поэта, Некрасов на этом этапе, тем не менее, не зачеркнул вообще себя пишущего и печатающегося, что подтверждают и его попытки найти себя в драматургии.

Исходя из целостного представления о творческой биографии крупнейшего поэта, было бы неправомерно вычленять этот период. Так или иначе, Некрасов зарабатывал свой хлеб литературным, а не иным трудом, и его наработки этих лет вскоре и надолго оказались востребованными литературой — его собственным многолетним творчеством и опытом современных ему литераторов. Следовательно, остается признать целостность творческой биографии, даже если пошаговое изучение ее наводит на мысль о разрывах. Это – биография литератора.

Эту целостность, возможно, имеет в виду Ю. М. Прозоров, хотя и применительно к другой историко-литературной задаче – «проблеме преодоления романтизма»[119 - Говоря о разграничении Некрасовым публикаций под псевдонимами и под своим именем, Ю. М. Прозоров рассматривает его как «его желание видеть в своем творчестве два изолированных раздела, к одному из которых отошли бы произведения “заказные”, написанные для заработка, однодневные, к другому же – “серьезная поэзия”. “Я перестал писать серьезные стихи и стал писать эгоистические” (XIII-2: 58), – вспоминал позднее Некрасов о своей юношеской литературной работе, подчеркивая ее дифференцированность. Историко-литературная ситуация, однако, сложилась вскоре таким образом, что мнимо серьезная романтика обнаружила свою художественную несостоятельность, а произведения, писавшиеся с “эгоистической” целью, оказались подлинно серьезным шагом к созданию новой литературы» (Прозоров Ю. М. Некрасов после книги «Мечты и звуки». К проблеме преодоления романтизма в творчестве Н. А. Некрасова 1840 года // Н. А. Некрасов и русская литература второй половины XIX – начала XX веков. Вып. 57. Ярославль, 1980. С. 17).] в творчестве поэта. Его интерпретация представляется «совершенно бессодержательной» М. С. Макееву[120 - Макеев М. С. Николай Некрасов: Поэт и Предприниматель. С. 39.], который рассматривает дистрибуцию подписей Некрасова в аспекте его сознательного созидания литературного имени как специфического капитала[121 - «Неудача с продажей книги не должна была его непременно обескуражить потому, что вырученные деньги не являются единственным видом капитала, который может принести литературное предприятие. Тот капитал, к которому стремился Некрасов, не зависит напрямую от читательского спроса на книгу и не ограничивается положительными рецензиями. <…> Этот специфический капитал – литературное, писательское имя. <…> Известное, популярное, знаменитое или, наоборот, неизвестное, скомпрометированное имя является не просто знаком определенного содержания, формирующим читательские ожидания. Оно является одним из главных объектов литературной экономики, основой взаимоотношений между издателем и писателем, влияющим на размеры гонораров, желание издателей публиковать или не публиковать тексты, им подписанные» (Там же. С. 37).]. Но усилия по созданию литературного имени также свидетельствуют о включении литературных опытов этого периода в индивидуальный творческий поиск.

Даже соглашаясь с тезисом, что Некрасов стремился разграничить «серьезные» стихи и сочинения «из хлеба», мы получаем рабочий вывод: подражание, перепев, пародия, каламбур, юмор и попытки сатиры, лубок для него в начале 1840-х гг. суть то, что, по-видимому, не составляет искусство, тогда как представления об искусстве (эпигонски-романтические), уже поставленные под сомнения, побуждают пародировать то, что недавно хотелось или все еще иногда хочется писать «всерьез». Таким образом, деятельность даже «из хлеба» так или иначе соотносится с поиском границ искусства.

Уже на этом этапе можно видеть «многослойность» творческой биографии Некрасова как научной проблемы – и, следовательно, «многослойность» проблемы критического восприятия поэта современниками. Некрасов декларировал отказ от романтических стихов, писал романтические стихи и одновременно пародии на романтические произведения. Он искал индивидуальный поэтический стиль, одновременно позиционируя себя как «литературного промышленника», человека, зарабатывающего на хлеб литературным трудом. Творческий поиск поэта и декларация, выстраивающая литературную репутацию Некрасова, оказываются в антагонистических отношениях. Поясним на малом количестве примеров.

Проанализированная ситуация с оценками и советами критиков первого сборника Некрасова соотносится с воспоминанием В. И. Немировича-Данченко. Мемуарист привел суждение Некрасова о творческом пути поэта:

«Некрасов не любил давать начинающим советов, как и что писать. Он говорил: каждый должен вырабатываться сам. Учись ходить без посторонней помощи.

Не оглядывайся на других. Сам спотыкайся и, разбивая себе нос, не рассчитывай, что сосед вовремя схватит тебя под локоть. Учителя у тебя одни: твой талант и наблюдение. Старайся видеть больше. Именно – видеть. Читатель смотрит – а ты видишь. Чтобы наблюдать, надо также учиться. Не кляни неудачи, они лучшие профессора. Неизвестно еще, что полезнее – чтение плохих или образцовых вещей. Во всяком случае, первое тоже приносит свои плоды чуткому писателю: в каждом из нас заложены минусы. Ты видишь их ясно у плохого писателя и, если в тебе нет самовлюбленности, скоро, благодаря дурной книге, заметишь и в своем поле скверную траву и выполешь ее»[122 - Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников. М., 1971. С. 304.].

В этом суждении достаточно явно прочитывается, во-первых, опыт писателя, который преимущественно обязан самообразованию. Во-вторых – опыт «практика», человека действия.

В последующих главах рассматриваются личные и творческие связи молодого Некрасова с литераторами, сыгравшими в его жизни «учительную» роль. Во всех случаях, не исключая и Белинского, которого Некрасов называл «Учителем», на характер отношений Некрасова со старшим по возрасту и литературному опыту влияла ранняя самостоятельность и высокая степень личной активности молодого литератора. В первую очередь формирование этой писательской позиции по отношению к критике в свой адрес прослеживается на примере личных и творческих отношений Некрасова с Ф. А. Кони, чьи печатные оценки этого периода немногочисленны, но дополняются при анализе автобиографической прозы.

В позднейшем признании Некрасова о смене направления прозвучало декларативное противопоставление «поэта» и «не поэта» (автора «эгоистических» стихов и фельетонов, «писателя» в широком смысле). Она, конечно же, ближайшим образом связана с двумя художественными декларациями: «Разговором книгопродавца с поэтом» А. С. Пушкин (1824) и «Журналистом, читателем и писателем» М. Ю. Лермонтова. Отметим, что стихотворение Лермонтова написано 20 марта 1840 г. Мысль об отношении художника с печатной культурой и характером отношений писателя и читателя, журналиста и читателя была актуальной: в журналистике ближайшего времени обращение к этому стихотворению Лермонтова обрело особое значение[123 - Подробней об этом: Вацуро В. Э. «Журналист, читатель и писатель» ?? Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 170–172.]. Едва ли Некрасов с его жизненным и литературным опытом в 1840 г. осмыслил это произведение Лермонтова в полной мере. Как представляется, правильней было бы предполагать, что и осмысление, и фабула автобиографии («перестал писать серьезные стихи и стал писать эгоистические») сложились значительно позже. Но в 1840 г. в «смене курса» Некрасова, по-видимому, сказалось его чутье, с которым он улавливал новые мысли. В данном случае можно предполагать, что такой новой мыслью для молодого и несостоявшегося (как он мог заключить) поэта явилась актуализация противопоставления «поэта» и «журналиста». Помимо того, что Некрасов сделал выводы о возможностях своей дальнейшей деятельности, он воплотил свои представления в модели поведения, способствовавшей формированию его литературной репутации.

Поскольку после стихов Пушкина и Лермонтова и споров в публицистике относительно роли и судьбы поэта текущего дня понятия «поэт» и «журналист» приобретали оттенки антагонизма, в репутации Некрасова с этого времени присутствовали значения-«антагонисты». Журналист может быть автором стихов; но значение слова «поэт» явно не исчерпывается значением «автор стихов» и, возможно, перечеркивается словом «журналист». Эти колебания в объеме понятий связаны, в частности, с теми «глубокими структурными изменениями», «которые претерпевали в 1830-е русское общество и русская литература»[124 - Ларионова Е. О. Последние годы // Пушкин в прижизненной критике. СПб., 2008. Т. 4. С. 9.]: расширением читательской аудитории, ее демократизацией, коммерциализацией печатных изданий, началом «“смирдинского периода”, или периода “торгового направления” в русской словесности»[125 - Там же. С. 10.].

Пересмотр понятия совершается постепенно. Отметим здесь, что декларация «я – поэт» выразилась в «Стихотворениях Н. Некрасова» 1856 г., в открывающем его стихотворении «Поэт и Гражданин». Ее отметил А. И. Герцен в письме к И. С. Тургеневу:

«Как-то Некрасову вовсе не идут слова Муза, Парнас – где это у него классическая традиция? Да и что за чин “поэт”… пора и это к черту. Так же глупо говорить о себе: “Я поэт и живу вдохновением”, как “Я очень умен и любезен”»[126 - Герцен А. И. Собрание сочинений: в 30 т. М., 1962. Т. XXVI. С. 69.].

В суждении Герцена отражены колебания в объеме понятия «поэт»: Герцен не сводит его явно к значению «автор поэтических произведений», но явно скептичен по отношению к уже архаичному романтическому представлению о поэте как о личности особого типа. В 1840-х гг. определение объема понятия «поэт» было актуальной задачей критики. Об этом свидетельствуют словоупотребления Белинского[127 - См.: Строганов М. В., Трифаженкова И. А. Словарь филологических терминов В. Г. Белинского. Тверь, 2010. С. 216–228.].

Противопоставление «поэта» – «журналисту» и «автору “эгоистических” стихов», вообще человеку, зарабатывающему на хлеб литературным трудом, – отвечает специфике восприятия современниками поэтического творчества Некрасова, вступившего в литературу в роли «поэта», активно продолжившего свою деятельность в разных ипостасях и впоследствии вновь заявившего о себе как о «поэте». Именно в случае с Некрасовым осмысление критических отзывов о его поэзии требует обращения к проблеме его литературной репутации, в которой ипостась «поэта» оказывается противопоставленной другой ипостаси. Поскольку литературная репутация есть специальная научная проблема, требующая самостоятельного освещения, в рамках данного исследования приходится ограничиться отдельными замечаниями и констатациями, опирающимися на анализ избранных фрагментов творческой биографии.

* * *

Завершая анализ критических выступлений по поводу сборника «Мечты и звуки» и реакции Некрасова на них, отметим, что проанализированные отзывы и оценки появились в печати по вполне традиционной схеме: поэт пишет и публикует стихи, критика выносит оценку, которую поэт ждет и которую он, возможно, учтет. Эта схема в чистом виде присутствует, пожалуй, только на этом отрезке поэтической биографии Некрасова. В дальнейшем Некрасов переосмыслил свое отношение к собственным стихам и своему поэтическому дарованию, а выступления на литературном поприще продолжались в разных ипостасях. Расхождения во мнениях, изначально высказанных о Некрасове, далее отчетливо обозначили принципиальный характер полемики, звучащей зачастую по поводу Некрасова. Высказывания же о Некрасове во многих случаях обнаруживают противоречивую неполноту: недостаточную продуманность и оформленность суждения эстетического характера при явном понимании масштаба фигуры современного литературного процесса.
<< 1 2 3 4 5 >>
На страницу:
4 из 5

Другие электронные книги автора Мария Юрьевна Данилевская