Долг из прошлого

А Коровкин? Не он бы, не дёрнулась мажорова мать. Света подумала, жаль, что Марина раньше не объявилась. Не знала она, что нельзя было раньше. Говорила же Марина, не отстёгивай квартиру. Да за сына боялась. Марина всё–таки не у дел сейчас. Да и далеко. А эти рядом, в городе.

Коровкин–Колчак сидел на берегу реки. Он любил приходить сюда: никто не мешает, можно подумать, помечтать, повспоминать. Когда ещё мальчонкой был, бегал сюда. Никто и предположить не мог, что из этого не по годам развитого мальчугана вырастет авторитет уголовного мира, головная боль оперов. Но жизнь крутанула так, что мама не горюй! А все старшие братья. Родители пили, братья сами себе искали пропитание. Младшего, не от мира сего, они любили, баловали. А потом вдруг поняли, что он у них самый головастый. Стали постепенно привлекать. Первый раз он разработал им план ограбления магазина в достаточно юном возрасте. Сам на шухере стоял. Тогда первый раз страшно было за решётку идти. Потом, ничего, привык. Диковинно было, что к нему, к уголовнику, девчонки как мухи на мёд липли. Вся эта тюремная романтика и вера женщины в возможность исправить заблудшего сыграла только на руку Василию Коровкину. Почему Колчаком прозвали? Да, говорят, внешне похож. Он уже и не помнит, откуда кликуха.

Ветер погнал барашки по реке. Посвежело. Птицы расшумелись. Вот букашка малая на листик карабкается. Упала, снова полезла. Упёртая. Василий, как в детстве, до сих пор любил смотреть на всю эту живность. Иногда он думал, а как бы сложилась эта жизнь, если бы не тюрьма. Наверно, пошёл бы в науку. Усмехнулся. Почему–то ему иногда хотелось отмотать назад время и пойти в науку, чтобы вот так сидеть на берегу и наблюдать за всяческою живностью и вести дневник. Братья смеялись над ним. Глупые. Он же свои операции разрабатывал, подсматривая за многоногими тварями.

Встреча с Мариной Вячеславовной произошла, когда у него уже был определённый вес в криминальных кругах. Он на все сто был уверен, встреться по–настоящему он с ней раньше, до первой отсидки, и пошёл бы в науку. В душе потеплело, и он позволил себе окунуться в воспоминания.

Следователь у него была эта самая судья, которая сегодня оглашала приговор. Она тогда только пришла тогда в следствие, совсем девочка ещё, робкая. А он мужик нахальный был уже. То матом кроет, то пугает. Девчонке на допрос, а она как осенний лист дрожит. Додумались тоже желающего в авторитеты вчерашней выпускнице дать. Сменили на другого следователя. Следствие тогда в основном женское было, мужчин мало оставалось. Лихие девяностые. Мужику семью кормить надо, а кого можно было тогда накормить на ту зарплату?

Колчак – мужик опытный. На одну обольщением, на другую наглостью, третью вообще посылает. Перебрав весь женский следственный состав, перешли к немногочисленному мужскому. Он и их выводил из себя так, что те готовы были морду ему набить. А нельзя. Это Колчак, не кто–либо. Потом так морду в подворотне набьют, что вряд ли способен будешь сам до дома дойти. Город маленький: здесь чихни, там здоровья пожелают. В общем, за две недели следствия со всем составом познакомился. Дело–то не государственной важности, так, обычный разбой....

Разбой, Колчак усмехнулся. С пугалкой зашёл в магазин. Душа горела, выпить хотелось. Пугалка не пугалка, а продавец за настоящую приняла. Да ещё беременная была. Как не родила на месте, не знает. Потом–то, уже на следствии, эта же продавец ему сигареты передавала. Таким галантным он предстал перед ней на очной ставке. Но это будет позже. А пока… первые десять дней.

Он уже с сокамерниками попрощался. Если обвинение сегодня не предъявят, то отпустить должны. А какое обвинение, если толком и подозреваемым не допросили. И так по подозрению максимальный срок за решёткой продержали, завтра десятый день будет.

А тут она вышла с отпуска. Её уже ждали дела особо важные, только он об этом не знал. Плюс есть один, когда ты «важняк» – количество дел в разы меньше, правда, спрос строже, а дела серьёзнее. Да и помощи больше, целая бригада оперов на тебя пашет, твои запросы в первую очередь. Правда и ходишь по острию ножа, как под микроскопом: шаг влево, шаг вправо – равносильно расстрелу.

Вот дали ей это дело. Почитала, решила познакомиться. Привели в кабинет. Она не любила допрашивать в кабинетах в ИВС [Изолятор временного содержания], предпочитала у себя в кабинете. Зашёл. А там сидит Наталья, та, что судья сейчас, и по делу даёт пояснения.

Марина представилась: имя–отчество, стала допрос вести. Маленькая, худенькая, стрижка под мальчика. Наталья сидит, слушает, записывает. Колчак и решил: очередная практикантка. Конвой тут же, в кабинете. Вот и решил он позабавиться. Стал байки травить. А она всё старательно пишет, все сказки его записывает.

Наталья молчит, только глаза большие делает. Знает, что врёт он. А он старается, второй час сочиняет. Эта записывала, не удивлялась. Подписался. Потом только глянул, что за бумага–то: а это был протокол допроса в качестве подозреваемого. «Ладно, – подумал: –прокурор бред почитает и не станет арестовывать. А этой ещё и выпишет!» Но зацепила чем–то. Не хотелось так быстро прощаться со следачкой. «Ладно, выйду, цветов ей притащу. Пусть девка сильно не расстраивается.» Пошёл в камеру. Заходит и говорит: «Выпустят меня скоро. Дали дело детсадовке. Я ей такого набрехал, самому смешно. А она серьёзно записала, сказала, что проверит всё».

– Кто следак–то? – спросил сокамерник.

– Да Марина какая–то. Не разобрал.

– Важнячка, что ли? Так ты зря сказочки рассказывал. Так красиво повернёт, что суд тебе за сказочки годик припишет. С ней лучше либо молчи, либо колись. А вообще, договориться всегда можно. Она невредная, если с ней по–хорошему.

– Да какая важнячка? Детсадовка, говорю же. Жаль девчонку. Не раскусить им меня, вот и отдали ей, чтобы потом отпустить с богом. Жалостливая. Говорю: «Свиданку можно?», а она: «Можно.» «А передачу?». Она опять: «Можно». Сокамерник опять: «Говорю тебе, важнячка».

Вызывает на завтра. Адвокат сидит. Значит, всё–таки обвинение будут предъявлять, опять–таки, на арест повезут. Решил на мате. Как с Наталкой. А она, пока он матерился, какие–то вопросы с адвокатом под шумок решала, на него внимания не обращала. Минут пятнадцать отборного мата, такие выражения, что записывать можно было. Замолчал, выдохся. Он молчит, и она молчит. А адвокат… Адвокат у него самый крутой был, и тот молчит. А Вячеславовна улыбается так, хитренько–хитренько. Не выдержал Колчак, спрашивает: «А чего вы молчите?». Следователь отвечает: «Жду, когда вы выговоритесь.» Тут в кабинет сожительница заглядывает, спрашивает, можно ли подписать заявление на передачу. Марина встала, дошла до двери, взяла заявление и попросила подождать за дверью. Прошла на место, подписала не глядя и отдала. «А чего вы ничего не вычеркнули?» – Колчак недоумевал. Только что крыл её почем зря, а она передачку подписывает. «Так не моё это дело, посылки трясти. Если внутренние правила. Что нельзя, то сами вычеркнут. Я только решаю: можно или нет.»

– Так зачем передачу, я же сейчас домой пойду. – сам офигел от своей наглости.

А она так спокойно: «Да, сейчас, разбежались. Обвинение, к прокурору и обратно к себе. Я вас так просто не отпущу», – и опять хитрая улыбка. А у него аж душа перевернулась от этой улыбки.

Положила обвинение на стол. Адвокат попросил оставить вдвоём. Вышла. «Послушайте меня, Коровкин. Поверьте моему опыту. Не надо с ней так. Это важняк, если вы ещё не поняли. Вы себе сейчас срок наматываете. Про неё слышали, как говорят? Мягко стелет, да жёстко спать. Лучше откажитесь от дачи показаний, чем сказки ей рассказывать. Она не поленится, всё перепроверит. И напишет такую петицию…

Вот эта шмакодявка важняк? Она ещё школу–то не окончила. Какой из неё важняк? Внутри всё сопротивлялось, не хотелось верить… а вышло, как она сказала. Прокурор посмотрел материалы, почитал, и… арестовал. Откуда же ему было знать, что она доказательственную базу уже проанализировала.

Ну а дальше, не нытьём так катаньем. Что только он не делал: и голодовку объявлял, и больным сказывался, и даже пытался поломать себе руку. Вот однажды приводят его к ней. А у него по телу мурашки, и нижний товарищ как охотничья собака в стойку встал. Понял, что снесёт крышняк. Хотя от чего? Одета в классику: чёрная юбка прямая до колен, блузка розовая, сверху пиджак в мелкую клетку. Сапоги гармошкой, как модно. Руки ухожены, с аккуратными ноготками. Косметики минимум. Спокойная, деловая, с лёгкой полуулыбкой.

– Ну что, Василий Петрович, дурку хотите? Так я могу вам устроить. – Всегда по имени–отчеству обращалась.

– Какую дурку? Зачем? За кого меня держите, за психа, что ли? – «Дурка» – это психолого–психиатрическая экспертиза. Ему «дурку», так его вся тюрьма на смех поднимет. Это как удар под дых.

– Ну а что мне с вами делать? – поставила руки на стол, сцепила кисти, оперлась на них подбородком, посмотрела искоса на него. Помолчала. Потом откинулась на спинку стула, руки, не расцепляя, выпрямила на столе. – Что мне с вами делать? Я вас допрашивать не могу, на место вывозить тоже, а то ещё в голодный обморок упадёте. Ну? У вас есть предложение получше? А мне вам ещё один эпизод надо предъявить…

– Какой эпизод? – сердце Колчака опустилось. Знал грешки за собой, но был уверен, не раскопают.

– Так сорока на хвосте принесла. Я с нужными людьми пообщалась, мне и рассказали. Хотите, зачитаю показания. – открыла папку и прочитала несколько страниц. Вернее, сочиняла на ходу. Только Колчак этого не знал. Предположение у неё было, интуиция вопила, что это он, а доказательств ноль. Но Колчак повёлся, подсел на крючок, чистосердечно рассказал.

Надо было отдать должное, из пяти эпизодов только три вменила. По двум другим прекратила, доказательств не было. Только его слова. Но зато первых три… Хоть десять тысяч раз показания поменяй, доказательства железные.

Из воспоминаний Колчака дождик вывел. Встал, потянулся, пошёл не спеша. А кровь вновь, как двадцать пять лет назад забурлила. Срок ему тогда солидный дали, хоть следачка и не поленилась, честно искала смягчающие. Какие там смягчающие при таком рецидиве. Адвокат тогда сильно ругался. Сказал, если бы не сказочки, не накопала бы эти дополнительные два эпизода.

Уже под конец следствия спросил, почему ни разу передачку не запретила, ни свиданку.

– Что зачем? За мной сидите. Я вам и папа, и мама, и Господь Бог.

Потом, уже на этапе, много про неё слышал. Спорили мужики, начиная: умеет ли кричать, и заканчивая, хоть кому–то хоть раз отказала в передачке? Хорошо за ней числиться было как за каменной стеной. Только потом точно знал, что по этапу погонят, да ещё и получишь по самое не хочу. Одно слово, профессионал.

Глава 3. Мажорный ресторан

Мажорный ресторан шумел, гудел. Света зашла и остолбенела. Страшно стало. Спряталась за спиной Марины. Тут же подлетели официанты.

– У нас столик заказан. – Марина в брюках, свободной блузе, кроссовках–туфлях. Через плечо небольшая сумочка. Украшений не много, не броско. По сравнению с публикой: скромница.

– Э, гляди, бабульки пришли пенсию прогулять. – гоготнул один из мажорчиков: хорошенькая мордашка с пошлым взглядом. Рядом девчушка сидит. За мажоровыми деньгами охотница. Затянулась сигареткой. Не смешно, но хихикает. Надо быть в теме.

– Подружка, здесь вроде как курить нельзя. – улыбнулась Марина. И, не глядя на девицу, двинулась за официантом. Сели за столик на две персоны: – Молодой человек, передайте вон тем молодым людям, что надо бы соблюдать правила.

– Слышь, ты, сухофрукт, ещё вякнешь против моей Ляльки, дымом перекусишь.– мажорчик встал.

– Ой, гамма до минор, вы, случайно, в Сахаре не заплутали? – Марина смерила мальчика надменным взглядом сверху донизу и обратно. – Понимаешь ли, у меня аллергия на табак. Ты в травмпункт давно не обращался? Ты знаешь, на кого сейчас нарываешься? А то ведь посмотрим ещё, кто дымом перекусывать будет. – и брезгливо так пальчиками стряхнула. Будто что–то непотребное задела.

Светка только смотрела, как Марина лихо отбивала словесные удары. И не боится ведь. Мажорчик отступил, струхнул. Деваха сигарету убрала.

– Мариш, а Мариш, а кто за тобой сейчас стоит? – вдруг спросила Света.

– Никто. – так же тихо ответила Марина. – Нет давно уже никого. Да это и неважно. На таких главное – нахрапом брать. Они перепроверять не будут. Вдруг ненароком не на того попадут. Что им потом будет. Оба на, а вот и компашка утрешняя сидит. – Марина показала глазами на угол.

Света повернула голову. Мажорнина мамашка что–то оживлённо рассказывала. Она была уже под градусом. На поминки это явно не было похоже.

– Может, уйдём? – прошептала Света.

– Не боись, прорвёмся. – и Марина сделала заказ подошедшему официанту. Парнишка молодой, не испорченный. Улыбается радушно.

И вдруг на весь зал раздалось:

– Добрый вечер, Василий Петрович! Как ваше ничего? – мажорчик чуть не приседает, в глазки заглядывает.

Коровкин–Колчак идёт, не спеша, по залу, по–хозяйски осматривает посетителей. Он и вправду как босс здесь. Вдруг глаза встречаются с Мариной. А за его спиной Герыч скачет, у виска крутит, мол: «Марина, испарись!» Герыч хоть и при Колчаке, но следак не умер в его душе. Знала Марина, что Герыч закон не переступает. Дело своё делает на чужих ошибках, в рамках кодекса. Не прикопаешься. Впрочем, это и есть хлеб адвоката. А он хороший адвокат, сильный. Он и следаком сильным был, и честным.

– Умри, шкет. – бросает Колчак мажорчику. Подходит к Марине. – Ты каким ветром сюда, Марин…? – задумался: по имени–отчеству или же по ласковому, Мариночка.

– Ну не ты, а вы. – Марина голову склонила. Вроде бы и снизу вверх смотрит, а всё кажется, что свысока. До сих пор корона на голове, и ведь не давит и не падает.