Все сказки старого Вильнюса. Продолжение

Прежде, чем закурить, оторвал этот дурацкий фильтр к черту. Но все равно не то, конечно. Совсем другой вкус.

Ладно, не беда.

Выехав на Косцюшкос, вздохнул с облегчением: синее зарево было на месте. Никуда не исчезло, не рассеялось, не померкло, или что там еще случается с галлюцинациями, когда пациент перестает ими страдать?

А ведь как испугался, что больше никогда его не увидит. Совсем дурак.

На этот раз заранее перестроился в нужный правый ряд. И полиции за мостом не обнаружилось. Что к лучшему, полиция – это было бы уже слишком. А так все в порядке. Небольшой крюк по дороге домой для успокоения нервов, что может быть естественней после непростого рабочего дня.

Почти сразу понял, что ехать навстречу синему свету – плохая идея. Чем ближе, тем сильнее кружится голова, тем труднее следить за дорогой, да что там дорога, за самим собой – и то не уследишь. Остановился, включил аварийку, потер виски, выдохнул, осмотрелся, увидел пустое место на парковке возле маленького магазинчика с темными витринами. Поставил машину там. Вышел. Достал из пачки еще одну сигарету, оторвал фильтр, сделал несколько жадных затяжек. От табака начало мутить, и это почему-то показалось добрым знаком. Как будто с детства знал, что тошнота – к счастью. Хулы не будет.

Однако окурок топтал с искренней ненавистью, как личного врага. А затоптав, пошел вперед – туда, где стояло довольно высокое, никак не меньше шести этажей, здание, украшенное ультрамариновой гирляндой, которая даже издалека всегда казалась слишком яркой, а вблизи стала настолько невыносимой, что от света мутило хуже, чем от давешнего табака.

Тяжелый свет.

Но ничего не поделаешь, решил дойти – значит надо. Шел.

Шел по набережной, то и дело останавливаясь – не столько от нерешительности, сколько от внезапно охватившей его физической слабости. Хорошо, что кое-где росли деревья. Когда прислоняешься к фонарному столбу, становится только хуже, того гляди, сползешь понемногу на землю, будешь лежать на асфальте, в лучах невыносимого синего света, биться как выуженная рыба в тщетных попытках встать. Зато древесный ствол – отличная опора. Живая, надежная, даже сил вроде бы прибавляется. Постоишь так немного, и вполне можно пройти еще несколько шагов.

Когда наконец добрался до дома, украшенного синими фонарями, не чувствовал ничего, кроме желания лечь и сдохнуть. Прямо здесь, прямо сейчас, чего тянуть.

Удивительное дело, думал, вблизи от источника синего света будет очень страшно. А оказалось – просто тошно. Невмоготу.

Когда увидел, что парадная дверь приоткрыта и даже подперта кирпичом, чтобы не захлопнулась, не рассмеялся только потому, что на это не было сил. А так-то очень смешная ловушка. Такая наивная, что даже пятилетний ребенок мог бы изобрести что-нибудь поинтересней. Но при этом все равно эффективная. Кто угодно согласится войти в эту дверь, как только сообразит, что внутри не будет никаких синих фонарей. Они останутся снаружи. Снаружи! И если так, то плевать на ловушку, на все плевать.

Порог переступал так медленно, что за это время там, на улице, у него за спиной вполне могли пройти годы. Словно бы всю жизнь его переступал. И до жизни, и после нее. Вечно, всегда.

Интересный эффект. Раньше так не было.

– Тони Куртейн, я тебя убью!

В ответ на угрозу смотритель маяка заорал: «Ты вернулся!» – и заключил его в объятия. От избытка энтузиазма даже оторвал от земли и закружил, как ребенка. Вот же лось здоровенный. Поди такого убей.

Впрочем, не очень-то и хотелось. Так, в сердцах вырвалось.

– Получилось! – сказал Тони, поставив его наконец на твердую землю. – Ты гений, Блетти Блис. И я тоже. Хоть и страшенный дурак. Прости, что тебя на это подбил.

Сказал:

– Сигарету дай. Только нашу, если есть. От тамошних меня теперь еще долго будет тошнить.

Тони вынул из серебристой пачки с надписью «Dark Bark» тонкую черную сигарету, протянул ему. С наслаждением затянулся горьким дымом. Надо же, прежде всегда считал их дрянью, курил только контрабандные. Как и все остальные, кто мог их достать. А на самом деле наши лучше.

– Ты вообще как? – спросил Тони.

Огрызнулся:

– А как ты думаешь? Восемь лет, чувак. Восемь долбаных лет!

Что последние шесть получились очень даже ничего, говорить не стал. И даже не потому, что не Тониного ума это дело. Просто если сейчас разрешить себе думать о Янине, крыша совсем съедет. Нинка – потом. Сперва – разобраться с делами.

– Что у тебя с памятью? – нетерпеливо спросил Тони. – Что-нибудь помнишь о том, как там жил?

Пожал плечами.

– Много чего. Может быть, вообще все. А может быть, не помню, а наскоро выдумал, пока запирал за собой дверь, хрен теперь проверишь. Но давай будем считать, что помню. Особенно, как меня тошнило по дороге к твоему маяку. Чуть всю набережную не заблевал напоследок. Такой элегантный прощальный привет.

– Ну, тут ничего не поделаешь, – развел руками Тони. – Пришлось выдать самую полную мощность. Ты очень крепко там увяз.

– Крепко – не то слово. Кстати, сотни за такое дело явно маловато. Я сдуру тогда согласился, думал, быстро вернусь. Ну или совсем сгину, тогда и деньги ни к чему.

– Согласен, – кивнул Тони. – Все время, пока тебя не было, откладывал понемножку. Так что шесть сотен могу добавить прямо сейчас. И еще одну ближе к лету. Пока не накопил, но мое слово твердо, ты знаешь. Отдам.

Едва сдержался, чтобы не броситься ему на шею. Еще семь сотен! Сколько лет промышлял контрабандой, и дела вроде шли неплохо, а таких денег в жизни в руках не держал. Даже неловко так много с человека брать.

Впрочем, Тони есть Тони. Смотрителям маяков очень хорошо платят, а тратить при такой работе почти некогда. Во всяком случае, не на этой стороне. И если Тони сам говорит, что готов накинуть к той сотне еще семь, можно взять, совесть будет чиста.

Поэтому сказал:

– Всего получается восемь сотен за восемь лет. Ладно. Это справедливо.

– Хорошо, – улыбнулся Тони. – Главное, ты вернулся. Нарушил Второе Правило, а все равно тут как тут! Значит, в принципе это возможно. За такую новость ничего не жалко. Пошли в кабинет. Деньги там. И коньяк найдется.

Вот это совсем славно. Выпить сейчас точно не помешает.

После третьей рюмки осознал наконец, что вернулся домой. До сих пор понимал это только теоретически. Умом. А теперь дошло по-настоящему.

И как ничтожно малы были шансы вернуться, тоже только теперь дошло. Что забыл себя – ладно, это на Другой Стороне часто случается, уж больно силен ее морок. Сам не раз так влипал и все равно возвращался как миленький на синий свет маяка. Поэтому ни черта не боялся, верил: сердце выведет, оно выводит всегда.

Но теперь, задним числом, насмерть перепугался, вспомнив, что бывает, когда приходишь на маяк во сне, прельстившись его желтым светом. Тони ему перед уходом все уши прожужжал, предостерегая, и всякий раз мороз продирал по коже.

Наяву маяк – просто путь домой, самый прямой и легкий. Для того их, собственно, и ставят во всех приграничных городах, где проще простого провалиться на Другую Сторону; настоящих мастеров делать это по своей воле, оставаясь в полном сознании, по пальцам можно пересчитать, зато нечаянно практически каждый горожанин хоть раз в жизни, да влипал в подобную историю, особенно в детстве, и где бы мы все сейчас были, если бы не наши маяки.

Но во сне маяк – гиблое место, хуже не придумаешь. В тот момент, когда переступаешь его порог, вместо того, чтобы просто вернуться, как случается наяву, просыпаешься. Причем не дома, а там, где уснул. То есть, на Другой Стороне. Что приснилось, не помнишь, а если и помнишь, тут же выбрасываешь из головы, потому что с этого момента ты – самый настоящий человек Другой Стороны, а они, за редким исключением, снов не запоминают и особого значения им не придают. И дороги назад тебе больше нет, света маяка уже никогда не увидишь. Твоя настоящая жизнь становится просто забытым сновидением, а временная шкура, которой обрастает всякий гость Другой Стороны, прилипает к тебе навсегда. Не сдерешь, как ни старайся. До гробовой доски. Ангелы смерти, говорят, умеют снимать фальшивые шкуры, как гардеробщики пальто с подгулявших клиентов. И, похоже, никто кроме них.

Содрогнулся.

Сказал:

– Я должен поставить Альгирдасу хорошую выпивку. И еще, если по уму, полжизни в придачу. Но не знаю, как отломить от нее кусок, да он и не возьмет…

– Какому Альгирдасу? – удивился Тони. – Аптекарю?

– При чем тут аптекарь? Альгирдасу из Граничной полиции. Твоему дружку.

– Ничего себе. Я думал, у тебя на него зуб.

– Естественно. И не просто зуб, а очень длинный клык. Был. Однако он спас мою шкуру, это факт. Если бы не Альгирдас, твои синие фонарики помогли бы мне, как мертвому припарки. Как же я их возненавидел, знал бы ты! Теперь наверное до конца жизни на праздничные огни без изжоги смотреть не смогу.