Сказки старого Вильнюса

И наконец-то почувствовал настоящий азарт.

Теоретически существовал очень простой выход: купить участок земли и построить дом с необходимым количеством комнат и окон. Но это казалось неправильным. Всю жизнь жил в больших городах, в многоквартирных домах, разве только Аннин дом стал исключением, но и он стоял на одной из центральных улиц, зажатый между стенами соседних зданий, и был столь велик, что, при желании, его можно было поделить между несколькими семьями.

Поразмыслив, решил все-таки искать подходящую квартиру. Шансы невелики, но тем лучше. Пусть будет что-то вроде лотереи. Найдется подходящее помещение – хорошо. Не найдется, значит, не буду этим заниматься. Придумаю что-нибудь еще.

Без Лайме, конечно, ничего бы не вышло.

Лайме был приятель настолько старинный, что ему уже давно следовало бы присвоить звание друга – за выслугу лет. Лайме был риелтор, да не простой, а золотой, в точности как яйцо сказочной курицы, и услуги его стоили соответственно.

Позвонил ему, сказал: нужна квартира. Обязательные требования: шесть отдельных комнат, одна из них угловая, с двумя окнами – на север и на восток. Две – просто на север, три – на юг, одна из южных – с балконом. Подумав, добавил: и пусть будет последний этаж, всю жизнь жил на самом верху, привык, что между мною и небом – никого, глупо было бы это менять… В каком городе? А знаешь, почти все равно. Нет, на другой континент я ехать пока не готов. Где-нибудь в Европе, северной или центральной, не люблю слишком жаркое лето. Начни со столиц и просто больших городов с аэропортами, чтобы удобно, у меня же вечно дела черт знает где.

Почти полгода спустя, когда уже начал подозревать, что всемогущий Лайме счел заказ мимолетным капризом, не стоящим времени и усилий, тот вдруг принялся регулярно названивать, предлагать варианты. Несколько совершенно негодных: то комнат всего пять, то, напротив, восемь, то одна из них окнами на запад, то все на север, то три балкона вместо одного, даже смотреть не имело смысла. И вдруг, как гром с ясного неба: похоже, в Вильнюсе есть ровно то, что ты ищешь. Правда, это не одна квартира, а три. Все на одном этаже, других соседей нет, общий коридор отделен от лестницы дверью. Хороший кирпичный дом, десять минут пешком до Старого Города. Но учти, самая большая квартира в жутком состоянии, там, прикинь, три поколения алкоголиков уже не один десяток лет живут большой дружной семьей, даже канализацию до сих пор не провели, так и ходят в ведро, мой агент чуть в обморок не грохнулся, когда туда вошел, бедный мальчик; зато и продадут этот кошмар за гроши, им лишь бы поскорей, пока за долги не выселили. Но владельцы однокомнатной, напротив, заломили совершенно несуразную цену, в Лондоне такую купить дешевле обойдется. Их соседи уже два года ищут покупателя, а эти вовсе не планировали съезжать, но когда поняли, что нам очень надо, решили, что это шанс озолотиться. Ну, их право… Будешь смотреть? Все-таки Литва. Не самый край света, но ощутимый шаг в том направлении. Ты хоть примерно представляешь, где это?

Сказал: да. Очень хорошо представляю. Спросил: когда можно смотреть? И заказал билет.

Город оказался невелик – из аэропорта в центр ехали всего десять минут, подолгу простаивая на светофорах – и неожиданно обаятелен. Мариус, местный агент Лайме, был обескураживающе юн и румян, через облачные прорехи на землю проливался чистый перламутровый свет, палисадники и балконы утопали в цветах, по улицам ходили девушки с прозрачными русалочьими глазами и вальяжные, сытые, ярко раскрашенные коты.

Свернули на улицу Басанавичяус, припарковались напротив старого кирпичного дома. Поднимаясь на третий этаж, почти оглох от грохота собственного сердца – так волновался. Вдруг страстно захотел, чтобы все получилось – не когда-нибудь, неведомо где, а здесь и сейчас, точка.

Внимательно осмотрел все три квартиры: трехкомнатную, двухкомнатную и просторную светлую студию, немного похожую на его жилье эпохи знакомства с Анной. В сумме – шесть отдельных комнат, одна из них угловая, с двумя окнами – на север и на восток. Две – просто на север, три – на юг, одна из южных – с балконом. Именно то, что надо.

Пока улаживали формальности с покупками, с утра до ночи шатался по городу, предполагая, что потом станет не до прогулок. Очень уж много работы предстоит. Упоительной, захватывающей, тяжелой работы. Спасибо, Господи, какое счастье.

Поселился в маленькой гостинице по соседству со своим будущим домом; как только освободилась студия, переехал туда. Стал спать по двенадцать часов. Такие хорошие снились там сны, что бодрствовать, пока не началась работа, казалось расточительством. Но все же приходилось – хотя бы полдня. Впрочем, грех жаловаться, бодрствующий человек, хоть и скован по рукам и ногам цепями причинно-следственных связей, а все равно может спуститься вниз с холма в Старый Город, дойти до места пересечения двух рек, большого Нериса и маленькой Вильняле, где, согласно легенде, когда-то переночевал князь Гедиминас, увидел во сне железного волка и так впечатлился, что начал строить город. Садился прямо в траву, смотрел на текущую воду, думал: пожалуй, я бы и сам построил тут город, если бы князь не опередил меня по волчьему наущению. И правильно сделал, хорошо у них с волком получилось, молодцы, что тут скажешь.

Часами бродил по Старому городу, разглядывал дома, хитростью проникал в запертые дворы и подъезды, смотрел, зарисовывал, запоминал. Втерся в доверие к студентам Художественной Академии, нашел среди них знатока потаенных лазеек на городские крыши. Был благодарным экскурсантом, улыбчивым и молчаливым, гладил теплую от солнца старую черепицу, взирал на город с высоты воробьиного полета, обнимался с печными трубами, расчувствовавшись, шептал бесхозным котам: «Мы с тобой одной крови». Коты, похоже, опознавали цитату и снисходительно кивали в ответ. Думал – кому как не мне разгадать тайну обаяния этого города, вывести формулу его неброской, неочевидной, дурманящей кровь красоты? Но быстро понял: это никому, никогда не удастся. И мне тоже. Да будет так.

Подолгу сидел в кафе, покупал пряности и чай в лавках, ходил за медом и малиной на маленький, работающий только по четвергам, рынок у реки. Стремительно обзаводился привычками и предпочтениями, обрастал вещами и знакомыми, пускал корни. Посмеивался над собой – ишь, спохватился – но в глубине души был доволен.

Маленькая старушка на рынке шепотом предложила купить самодельные «туфли для сна» из мягкого войлока. Объяснила: у них на подошвах особые знаки, чтобы оставлять отчетливые следы в любом, самом смутном сновидении. Очень полезно для того, кто желает гарантированно проснуться в собственной постели, что бы ни приснилось. Подивился столь причудливой фантазии, но туфли купил. Говорил себе, что просто захотел помочь старушке, поддержать ее удивительный бизнес. Однако спать без этих войлочных тапочек с того дня не ложился. Очень уж теплые оказались. Удачная покупка.

Когда впервые уехал из Вильнюса по делам, чувствовал себя так неприкаянно, что вернулся, как только позволили обстоятельства, то есть на три дня раньше намеченного срока, с лихвой переплатив за обмен билета, с двумя неудобными пересадками, в Вене и Риге, неважно, лишь бы скорее домой. Домой. Ну надо же.

Наконец съехали последние жильцы. Можно было приниматься за работу.

Самое время. Сил вдруг стало столько, что ходил, почти не касаясь земли, обгонял собственные отражения в витринах, а пустую кофейную чашку ставил на стол за несколько секунд до первого глотка. Рабочие, нанятые крушить старые стены и воздвигать новые, приближая размеры комнат к далеким образцам, утверждали, что босс обладает крайне неприятной для наемного люда способностью находиться в двух помещениях одновременно и при этом ясно видеть, что творится в третьем.

Сочувственно посмеивался, слушая их сетования, но спуску не давал никому. Себе – в первую очередь.

…Как и предполагал с самого начала, труднее всего было с детской. Одни обои чего стоили.

Эти зеленые обои привез в подарок дядя из Германии. На обоях были нарисованы огромные мухоморы, переделанные в жилые дома – с дверями, окнами, печными трубами, торчащими из шляпок. Обитатели грибных жилищ – толстые ежи в атласных жилетах, ежихи в крахмальных передниках, солидные зайцы в сюртуках, зайчихи в легкомысленных чепцах с лентами, франтоватые божьи коровки в котелках и нескладные очкастые кузнечики – выглядывали из-за кружевных занавесок, курили трубки на крыльце, устраивали пикники во дворах и плясали на кривых тропинках среди гигантских ромашек. Поди отыщи такую красоту сорок лет спустя.

Долго надеялся на чудо, поставил на уши кучу знакомых из разных стран, но ничего похожего на обои с грибными домиками так и не нашел. Пришлось рисовать эскиз по памяти. Примерно через месяц стало получаться более-менее похоже, но все равно явственно не так – то ли цвета, то ли пропорции, то ли выражение заячьих физиономий. А скорее всего, все сразу.

Только и думал, что об этих обоях. Каждый вечер перед сном, как бы ни устал за день, понемногу ковырял эскиз. Посмеиваясь над собой, сочинял шутливые проклятия покойному уже дяде – ну, удружил ты племянничку своим подарком! Чтоб тебе теперь до Страшного Суда с упитанными зайчихами плясать на лужайке. И после, согласно приговору. Райские кущи строгого режима – вот что тебя ждет, счастливчик.

В надежде на подсказку скупал на интернет-барахолках старые немецкие открытки, журналы, иллюстрированные детские книжки тех лет и прочий ностальгический хлам.

Подсказка неожиданно пришла во сне. Много раз слышал истории о том, как разные люди находили во сне решения сложных задач, пожимал плечами – какая ерунда. И вдруг приснилась белая дверь детской, коричневый линолеум, плотная штора цвета красной охры, неровный край тонкой тюлевой занавески, низкая деревянная кровать, застеленная когда-то синим, а теперь выцветшим до пасмурно-голубого покрывалом. В углу большая картонная коробка, выкрашенная в красный цвет – для игрушек, и еще одна, синяя, для книг. У окна старый двухтумбовый письменный стол темного дерева, слишком большой для ребенка, работать за ним стало удобно только за пару лет до окончания школы. На одном из ящиков стола овальная переводная картинка, серьезная девушка с голубой лентой в каштановых волосах. С удивлением вспомнил: а ведь мы с ней дружили, ни одного секрета не было у меня от этой девчонки, и как же она умела утешать, даром что ни слова не говорила. Долго думал, она – фея из волшебной страны, специально поселилась в столе, чтобы составить мне компанию, такая молодец. На одной из стен – полдюжины самодельных бумажных марионеток, их рисовали и клеили вместе с отцом. Надо же, совсем запамятовал, а ведь наиважнейшая деталь, как и девушка с голубой лентой. А думал, проблема только с обоями.

Проснувшись, бросился рисовать, пока не забыл. Зрительная память всегда была цепкая, некоторые коллеги завистливо говорили: «феноменальная», но тут все-таки сон, а сны прежде не запоминал никогда, даже в общих чертах, не то что в деталях.

Оторвался от бумаги, только осознав, что позарез надо в туалет; вернувшись, посмотрел на часы и ахнул: четыре пополудни. А ведь подскочил на рассвете.

И даже кофе не успел выпить.

Эскиз обоев однако выглядел вполне удовлетворительно, а марионетки – и вовсе идеально, хоть сейчас вырезай. Сказал вслух: «Ну, пошло дело». Очень тихо сказал, хотя хотелось вопить от восторга, по пояс высунувшись в окно.

Так и поступил, но полгода спустя получил образец отпечатанных обоев. Они были не просто «как настоящие», а самые настоящие. Это казалось чудом; строго говоря, это и было чудом, поэтому, ликуя, распахнул окно и сотряс зимний воздух троекратным «ура».

Прохожие, впрочем, явили собой образец деликатности. Никто даже голову не поднял поглазеть на орущего психа. И ни одно облако пара, клубящегося у лица в морозный день, не изогнулось вопросительным знаком. Подумаешь, восторженные вопли, некоторые еще и не так чудят.

Дальше было проще. Даже старая переводная картинка, девушка с голубой лентой, нашлась у старичка-коллекционера, скучавшего в одном из дальних закутков блошиного рынка. Там же в свой срок объявилось синее покрывало, точная копия родительского; помочь ему еще больше выцвести и состариться – дело техники, не о чем говорить. Стол смастерили по эскизу, а унылый коричневый линолеум обнаружился в магазине стройматериалов на окраине, уж если везет, то везет.

Самодельные марионетки были готовы еще задолго до поклейки обоев. Но вешать их на стену не стал, положил в шкаф. Вдруг решил – будет здорово, если работа над всеми комнатами завершится одновременно. Это просто, всегда найдется какая-нибудь мелкая, но существенная деталь, которую можно припрятать, а потом, в самый последний день, установить на положенное место. Понятия не имел, зачем это нужно, но был доволен, что снова стал прислушиваться к интуиции, которую в юности небезосновательно считал важнейшим из своих достоинств, а потом как-то незаметно не то утратил, не то просто разучился различать в многоголосом внутреннем шуме.

В общей сложности работа над детской заняла больше года – с перерывами на другие дела, которых, впрочем, становилось все меньше. Честно закрывал старые обязательства, а новых старался избегать. Идея заниматься квартирой на улице Басанавичяус, как когда-то Анниным домом, в свободное от основной работы время теперь казалась нелепой. Потому что стоило начать, и сразу стало ясно, какая работа у нас нынче «основная». И хорошо, что так.

С остальными комнатами было много проще, чем с детской – в том смысле, что они охотно снились по мере необходимости, да еще и в нужном ракурсе – смотри, запоминай. На радостях стал мечтать о возможности брать с собой в сновидение блокнот и карандаш, но не вышло. Хоть в изголовье их клади, хоть за пазуху прячь – не снятся, и все тут.

Впрочем, и так грех жаловаться. Если бы не эти сны, вряд ли вспомнил бы все плакаты и афиши, которыми оклеил двери комнаты, где жил студентом. И какое дурацкое оранжевое одеяло с жирафами, оказывается, служило верой и правдой все эти годы; одеяло, кстати, тоже пришлось делать на заказ, уникальная оказалась вещь.

И рисунки друзей на специально загрунтованных для этого стенах маленькой мансарды, тоже, как выяснилось, помнил лишь в общих чертах. И большие яркие пятна как бы пролитой краски, которыми декорировал там пол и мебель, тоже вряд ли воспроизвел бы. И совершенно вылетело из головы, что, скажем, в «стильной квартире преуспевающего холостяка» всюду валялись бумажные самолетики, которые крутил тогда, задумавшись, в промышленных масштабах, из всего, что подворачивалось под руку. А на подоконнике кабинета в Аннином доме сидел тряпичный медвежонок, сшитый из лоскутов. Анна постоянно мастерила таких мишек, говорила, это ее успокаивает. Неторопливо, вдумчиво подбирала цвета и узоры, набивала медвежат сухими травами, которые собирала в парке и вообще при всяком удобном случае, поэтому в ее спальне всегда пахло концом лета, солнечной пылью знойного августовского полудня и свежестью первых холодных ночей. И как же жаль, что нельзя с ней обо всем этом поговорить – теперь, когда весь мир, включая Анну и ее тряпичных медведей, стал вдруг совершенно непонятной, но чертовски важной штукой, шпионской шифровкой с инструкциями, ключ к которой безвозвратно утерян. Сиди теперь, гадай, что тебе хотели сказать, эх ты, растяпа.

Знакомые, конечно, беспокоились. Вернее, любопытствовали. Расспрашивали – кто деликатно, кто бесцеремонно: куда ты подевался? Что у тебя стряслось? Почему застрял в Вильнюсе? Чем можно так долго заниматься в этой дыре? Медом тебе там намазано?

Говорить правду – дело неблагодарное и муторное. Особенно, когда сам ее толком не знаешь. На всем свете не было никого, кому можно рассказать про шесть отдельных комнат, одна из них угловая, с двумя окнами – на север и на восток. Две – просто на север, три – на юг, одна из южных – с балконом. Разве что той журналистке в голубой шапочке. Да где ее теперь найдешь. Поэтому говорил, что обзавелся тут подружкой, любовь у меня, со всеми такое бывает, ну.

По большому счету, про любовь – чистая правда. А подробности никого не касаются.

Имел все основания надеяться, что с проверкой никто не заявится. В этом смысле, квартира в Вильнюсе выгодно отличается от, скажем, дома в Провансе, купив который с ужасом обнаруживаешь, что у тебя внезапно появилось слишком много близких друзей, и все они очень соскучились. Никто и не заявился.

Работа заняла без малого пять лет. Только когда она подошла к концу, задним числом осознал, что взялся за совершенно невозможное. И каким-то образом сделал это самое невозможное – не отвлеченные фантазии на тему своих бывших жилищ, а их точные копии, самому не верится.

Бессмысленно спрашивать себя: и зачем это было нужно? Ради чего так старался? Когда делаешь невозможное, ответ на вопрос «зачем» очевиден: чтобы было. Потому что именно невозможным жив человек, что бы он сам об этом ни думал.

Вот и старался вообще не думать, только делать, работать, не покладая рук, радоваться, что получается, уставать, падать на постель, видеть сны, просыпаться счастливым и снова работать, вдыхать, выдыхать, быть.

В первый день лета твердо сказал себе: «готово». Повесил марионеток в детской, наклеил плакат «Led Zeppelin» на дверь студенческой комнаты, нарисовал яркую желтую кляксу на полу маленькой студии. Свернул бумажный самолетик из темно-синей салфетки, усадил на подоконник лоскутного медвежонка. В последней комнате повесил зеркальный шар, которым обзавелся, заскучав по Анниному коту – ради солнечных зайчиков. Из них теоретически должны были получиться отличные домашние любимцы, забавные и необременительные.

Подмигнул своему кривому щекастому отражению – ну вот и все. Отражение подмигивать не стало. Сохраняло серьезность, смотрело внимательно, испытующе, словно бы пыталось разобраться, чьим двойником является и устраивает ли его такое положение дел.

Вдруг испугался. Сам толком не знал чего. Но так сильно, что выскочил на улицу, не переодевшись, хорошо хоть куртку машинально схватил в коридоре. Бумажник в одном из карманов позволил избавиться от грязной рабочей одежды в ближайшем магазине, а то неизвестно, как стал бы выкручиваться. Не факт, что смог бы заставить себя вернуться в дом хотя бы за деньгами и документами.

Две ночи провел в гостинице, первую почти не спал, на вторую уговорил себя принять снотворное, впервые за последние пять лет. Пока спал, страх бесследно исчез, так что наутро уже не мог понять, с какой стати сбежал из своего идеального дома, вместо того, чтобы сидеть там и праздновать окончание работы. Переутомился напоследок – вот единственное разумное объяснение.

Позавтракав, вернулся на улицу Басанавичяус. Зашел в дом, поднялся на свой третий этаж. Обошел все комнаты, не чувствуя ни страха, ни ликования, а лишь спокойное удовлетворение на совесть потрудившегося человека. Сделал, и хорошо. Теперь можно просто жить.