Третья сторона

«Ничего-ничего, – думает Фира, с удовольствием вертя в руках свой ужасающий телефон, – я сейчас ещё домой поеду под «Полёт валькирий». То-то будет веселье!»

В дом Фира входит, пританцовывая от нетерпения. И сразу, не раздеваясь, даже не смыв косметику, падает на кровать.

* * *

– Сегодня никак не получается, – говорит Нериюс. – Дела накопились, а с вами я, сама знаешь, много не наработаю. Какой дурак станет работать, когда так хорошо?

И чувствует, как Индре улыбается – там, у себя, почти в сотне километров отсюда, на берегу озера, или на новенькой, только что достроенной веранде, или в прохладной полутьме деревянного дома, смотря где её застал звонок. И Мета, зажмурившись от восторга, раскачивается на качелях – выше, ещё выше, вот так! И обалдевший от простора и обилия запахов Рукас носится по двору, мотая хвостом. Whish you were here, – как бы говорят ему эти прекрасные видения, все трое, дружным хором. Эх, ещё бы. Я бы и сам хотел.

– Приеду завтра после обеда, – говорит Нериюс. – Обидно, но ничего не попишешь, есть такое неприятное слово «надо». И другое, совсем противное: форс-мажор.

Закончив разговор, Нериюс поднимается в свой кабинет, ложится на диван, очень узкий и жёсткий, самому удивительно, как удаётся на нём заснуть. Однако факт остаётся фактом, не просто удаётся, а спится гораздо лучше и крепче, чем где бы то ни было. Хотя, если подумать, всё самое страшное, что довелось пережить, случалось с ним именно здесь. Удивительно всё-таки устроен человек.

* * *

– Завтра же её заберу, – говорит Арина.

Серая кошка Сигрюн, получившая имя в честь одной из валькирий, вальяжно разгуливает по подоконнику. Здесь она чувствует себя как дома, давно привыкла, непоседливая хозяйка часто куда-нибудь уезжает и оставляет её у сына, который души в этой кошке не чает, хоть силой у родной матери отнимай.

– Завтра? – переспрашивает Лукас. – А ей не будет вредно?..

Арина, наскоро сочинившая более-менее убедительную историю о травле насекомых, нетерпеливо машет рукой.

– Да не вредно, совсем не вредно! Это такой прекрасный яд нового поколения, действует всего четыре часа. А потом – всё, хоть полы вылизывай, ничего не сделается. Я бы её прямо сегодня забрала, но не будить же тебя среди ночи.

Ужасно трудно всё-таки врать. Одна ложь тянет за собой другую, обе хором требуют уточнений, и поди ещё всё это запомни, не перепутай, не забудь хотя бы до завтра, а лучше – вообще никогда. Глупо получится, если через неделю заботливый сын поинтересуется: «Ну и как там ваши тараканы, не восстали из мёртвых?» – а ты, как последняя дура брякнешь: «Какие ещё тараканы, у нас дома их отродясь не водилось».

Будь моя воля, – думает Арина, – ни за что бы не стала врать. Но не говорить же ему: «Я боюсь, что кошка не вовремя меня разбудит, а ещё больше – что она нечаянно увидит мой сон. Потому что я совсем не уверена, что смогу её защитить». Вряд ли Лукас вот так сразу потащит непутёвую мать к психиатру, но покой утратит надолго. Сама бы на его месте утратила, факт.

Доехав до дома, Арина обнаруживает в телефоне целых три смс: «Ты только за порог, а кое-кто сразу к холодильнику», «Ест курицу», «Извини, ошибся. Не ест, а жрёт».

Хорошо, что Лукас так любит Сигрюн, – думает она. – Если вдруг что, эти двое будут друг у друга, а значит, точно не пропадут. Чего ж мне ещё.

* * *

– Хуже всего, – говорит Таня, – что когда приходят эти… любители сладких снов, мы сразу оказываемся не у дел, и весь личный состав Городской Граничной полиции до утра шарится по городу, попутно истребляя гигалитры кофе – не присаживаясь, на ходу, чтобы, не дай бог, не задремать. Потому что наши чудесные гости жрут только нормальные человеческие сны. А от наших шарахаются, как чёрт от ладана. Вот так и узнаёшь удивительные новости о себе: оказывается, мы уже в недостаточной степени люди. С точки зрения авторитетных экспертов, чёрт бы их побрал. Впрочем, на кой ему такое добро.

– Как они на самом деле называются? – переспрашивает Таня. – А никак. И смотри, не вздумай сочинить им какое-нибудь остроумное прозвище. Не дай бог, получится метко, сядет, как влитое, прилипнет намертво, станет именем, а это нельзя! Очень важно, чтобы они и дальше никак не назывались. Стефан говорит, дать имя чудовищу – всё равно что подарить ему дополнительную силу. Это правило работает не всегда, но лучше не рисковать. Им и так слишком привольно у нас живётся. По крайней мере, пока.

* * *

– Хуже всего, – говорит Альгирдас, – когда единственный способ помочь делу – стоять в стороне и ждать, чем закончится. Если хоть один из наших сегодня заснёт, эти твари могут переполошиться и разбежаться. Но могут и не разбежаться, никогда заранее не знаешь, что на этот раз окажется сильней: их голод или их страх. И далеко они, в любом случае, не убегут, просто переползут в чей-нибудь сон по соседству, где нас совершенно точно нет. И гоняйся потом за ними, как пёс за кроликами. Увлекательно, кто бы спорил, да толку чуть.

– Нет, – говорит Альгирдас, – мы не можем находиться сразу везде. А то давным-давно выставили бы стражу и навсегда забыли бы о проблемах с незваными гостями. Но всех городских снов за один присест не увидишь, хоть тресни. Нет, никто так не может, не только мы с тобой. Новичков учат совмещать два сновидения – своё и напарника, потом добавляют третье, условно говоря, подозреваемого или пострадавшего, и вперёд, с этим навыком уже можно начинать работать. С опытом приходит умение объединять в своём сознании несколько десятков сновидений, у больших мастеров счёт идёт на сотни, но в нашем городе живёт полмиллиона человек, это всё-таки слишком много. За всеми спящими одновременно не уследишь. А значит, этим тварям всегда будет где спрятаться и чем там поживиться. Удивительно ловкая, ушлая, живучая дрянь.

– Положа руку на сердце, – говорит Альгирдас, – я мало что знаю об этой напасти. Расспроси лучше шефа. Он сейчас в отвратительном настроении, а значит, будет рад возможности поболтать.

– Хуже всего, – говорит Стефан, – что когда возникают проблемы, которые люди могут решить только сами, без поту… посторонней, в общем, без нашей помощи, они обычно даже не догадываются, что эти проблемы у них есть. Сны больше не снятся? Тоже мне горе, подумаешь, сны! Без них только лучше, полноценный здоровый отдых. И вообще, учёные говорят, что яркие, достоверные сны – просто симптом разнообразных душевных болезней. А мы, значит, в полном порядке! – радуются бедняги, лёжа на самом дне пропасти, со сломанными хребтами. И это – жители города, чей фундамент сложен из сновидений! Чего тогда ждать от всех остальных.

– Ткань сновидения, – говорит Стефан, – паутина, которую вместе, дружно, одновременно плетут сразу два паука: спящий и его незримый тайный двойник; иными словами, тот, кем становится каждый из нас, пересекая границу между чрезвычайно убедительной иллюзией бытия и подлинной жизнью сознания. Уничтожая их общий труд, пожиратели снов рушат мост между ними, который, будем честны, и без того слишком хрупок. А лишившись моста, двойники окончательно забывают друг о друге и становятся слабыми, растерянными, беспомощными половинками больше не существующего целого. Как ты думаешь, долго ли они проживут врозь? Вижу, ты знаешь ответ. И можешь представить, как легко будет хищникам справиться с тем из двоих, кто кажется им лакомым куском, самой сладкой едой, венцом насыщения. А человеческими телами они не интересуются: грубая, тяжёлая пища, можно отбросить в сторону – ладно, пока живи. Другое дело, что жить всё равно не получится: человеческое существо состоит из двух половинок, явной и тайной, одна без другой не просто беспомощна, а невозможна. А почему, как ты думаешь, вокруг так много живых мертвецов, вполне довольных собой? Им даже шанс оплакать свою утрату не светит: некому, нечем её осознать.

– Вот что меня по-настоящему пугает, – говорит Стефан. – Нет в мире ничего ужасней безмятежности заживо сожранной жертвы, самонадеянно вообразившей себя царём природы и без пяти минут центром мира. Душераздирающее зрелище, никогда с этим не смирюсь. А сами по себе эти настырные хищные твари – да ладно, подумаешь, тоже мне великое горе. Во вселенной водится много всякого интересного, наш общий Создатель явно ценил разнообразие превыше целесообразности; кстати, не знаю, как ты, а я, пожалуй, пошёл в Него. Разнообразие врагов меня не то чтобы радует, но вдохновляет. И настраивает на воинственный лад. Ничего, ничего, и не с такими справлялись! В том числе, и чужими руками, как приходится нынче. Правда, мало их пока у меня, этих рук. Но ничего, этих же как-то нашёл, значит, будут и другие. Придут, никуда не денутся. Ну или сам отыщу.