Всегда подавать холодным

В кабинете пристава управы благочиния Выхина стоял тяжёлый сивушный запах. Ямщик, маленький мужичонка лет пятидесяти с маленькими, бегающими глазками и острым носом, походил на скворца. Он всё время приглаживал редкие седые волосы и неуклюже мял в руках потрёпанный картуз. Выхин поднял глаза на Рихотина, но тот жестом дал понять, чтобы опрос продолжался, и медленно опустился на стул в углу. Пристав обмакнул в пузатую чернильницу аккуратно очиненное перо:

– Продолжай!

Ямщик с опаской оглядел Рихотина, опять пригладил уже порядком засаленные волосы.

– Я, ваш бродь?

– Ты.

– Ну, так, значится… Вот… Их благородие и говорят: «Ружьё, ружьё!»

– Вот стерва ты худая! – взорвался пристав. – Четверть часа уже от тебя добиваюсь, что «ружьё»-то? Вот что «ружьё»?!

– «Ружьё», говорит…

Пристав вытер багровую шею платком. Рихотин усмехнулся и встал. Подошёл к столу, взял лист, покрытый мелким, убористым почерком, пробежал глазами. Не отрываясь от написанного, сказал:

– Спасибо, дальше я сам. Вы свободны.

Ямщик испуганно хлопал жиденькими ресницами, провожал выходящего пристава каким-то умоляющим взглядом. Картуз в его руках при этом превратился в замусоленную тряпку. Выхин явно перестарался, от до смерти перепуганного свидетеля толку было как от бродячей собаки на охоте. Рихотин решил действовать лаской. Он отложил от себя лист опроса и улыбнулся.

– Ты Кузьма, верно?

Ямщик угодливо кивнул.

– Давай по порядку, Кузьма. Меня зовут Андрей Васильевич. Ничего не бойся, мы просто с тобой немного поговорим, и ты пойдёшь домой, хорошо?

Ямщик опять кивнул. Теперь недоверчиво, но с надеждой.

– Просто расскажи, как и где ты нашёл мёртвого гусара и что вообще видел вокруг тем часом.

– Барин… – неуверенно начал Кузьма. – Барин, так ведь не мёртвого я его нашёл…

– Хорошо, изволь по порядку… С самого что ни на есть начала.

– Говорил ведь мне Сенька… – плаксиво пробормотал ямщик. – Брось ты его от греха… Ведь всё уже рассказал их благородию, барин! Утром только гнедого запряг, выехал на набережную, цельный час порожним простоял, а тут их благородие, этот… гусар, значится… навеселе…

– Подожди, так что же, это ты его отвозил?

– Да как не я? Туда, на Галерную, и отвёз, он денег дюже дал, сказал ждать. Я и ждал, барин. Исправно ждал. Их благородия долго не было, почитай, часа два. Потом вышел, качается как шатун зимой да и упал в самую пыль-то. Я к нему, тащу с мостовой-то, а они в кровище все, благородие-то!

– Так ты, выходит, и видел, в какой дом он вошёл?

– Никак нет, барин, того я не видел, – заморгал птичьими глазками Кузьма. – Там ведь проулок и арка, вот в неё их благородие и шмыгнул, то есть… прошёл. А я, ей-богу, ждал, как уговорено было. У дома нумер четырнадцать.

– Хорошо, Кузьма. Далее что было?

По всему было видно, что Кузьма пришёл в обыкновение и весьма осмелел. Рихотину уже не приходилось вытягивать из него слова.

– Я к нему с уважением, дескать, ваше высокородие, будьте добры-любезны в колясочку, а он лицом белый совсем и кровищи под ним целая лужа! И всё ружьё какое-то спрашивал! Так и отошёл у меня на руках, упокой, господь, душу его! – он трижды быстро перекрестился.

– Погоди-ка! Какое ещё ружьё? При нём было оружие? Когда на набережной в коляску садился?

– Нет, барин! Только сабля при нём была. Чудо как красив был, мундир, весь в зол…

– Тогда про какое ружьё он спрашивал? – перебил ямщика Рихотин.

– Да бес его знает, барин! Только дыхание у него уже запиралось, а он всё: «Ружь-ё, ружь-ё, ружь-ё». Потом булькнуло в горле, как будто из полного штофа бражку выпростали, и затих. Только зенки застыли, как небеса голубые. Тут как раз Сенька из-за угла выехал, господина какого-то на Невский везёт, я его с оказией и послал в управу.

Получалась какая-то чертовщина. Ясности рассказ свидетеля никакой не приносил. Рихотин прикинул, что на Галерной сплошь казённые здания, казармы, конюшни да особняки, надо будет выехать и на месте полюбопытствовать, куда мог заходить убиенный.

– По дороге говорил что-нибудь?

– Кто, я? – поднял брови Кузьма.

– Да нет же, гусар этот.

– Никак нет, барин. Молчать они изволили полдороги, спали потому как.

– А где ты, Кузьма, его подобрал?

– Да на Выборгской стороне, их благородие там квартировать изволили, я когда коляску подавал, оне как раз и спустились с крыльца. Гошпитальная, дом нумер шесть. Там Кривоносов доходный дом держит.

Рихотин записал адрес. Прикинул. С Выборгской стороны ехать три четверти часа, это если средь дня, а поутру и того меньше. Гусар вышел из дому, был навеселе, стало быть, ночь не спал, маловероятно, что веселился один, должны быть и товарищи. Затем за каким-то бесом поехал на Галерную, велел ямщику ждать и через два часа был убит. Ограбление? В двух шагах от Сената и Адмиралтейства, где всегда полно людей? Верилось в это с трудом, но всё же нужно проверить. И ещё ружьё это…

Он перевёл взгляд на Кузьму.

– Вот что, милейший. Спасибо тебе, что всё как есть рассказал. Ты можешь идти.

Ямщик всё так же хлопал глазами и удивлённо спросил:

– А Сенька?

– Какой ещё Сенька? – Рихотин тяжело поднялся, стараясь не сильно опираться на ноющую ногу.

– Приятель мой, коего я с оказией отправил. Их благородие его в подвал заперли. – Ямщик кивнул куда-то за дверь.

Граф вздохнул.

– Иди, Кузьма, я разберусь, отпустят твоего Сеньку.

Едва дверь за тщедушным ямщиком закрылась, в кабинет заглянула огромная голова Выхина:

– Позвольте-с, ваше сиятельство?

– Да, заходите, Иван Артамонович.

Выхин служил в присутствии уже несколько лет. Рихотин понимал, что этот человек с раздражением воспринял его назначение на начальствующую должность и рано или поздно, но всё же придётся доказывать Выхину свою неслучайность и состоятельность. За те несколько недель, что граф успел отслужить в Управе благочиния, его мнение о приставе оформилось первыми выводами. Выхин был туповат и чрезвычайно высокомерен. Такое бывает, когда человек выслуживается в первые чины и мгновенно забывает ту среду, из которой сам вышел, более того, испытывает к ней отвращение и при случае всячески старается употребить свою власть. Не далее как вчера Рихотин наблюдал отвратительную картину, как Иван Артамонович передавал драгунскому конвою задержанного за дебош пьяного солдата. Румяный и дородный Выхин по дороге до арестантской кибитки отвесил тому несколько весьма чувствительных тумаков. Рихотин ещё со службы на флоте всегда был против телесных наказаний, и зрелище, которое он наблюдал из окна вчера, его изрядно разозлило. С другой стороны, стоило признать, что Выхин прекрасно знал делопроизводство, в исключительном порядке содержал все служебные бумаги и прекрасно знал все закоулки Петербурга. Ссориться с ним Рихотину не хотелось, пригодится ещё, но небольшой урок был просто необходим.