Ее превосходительство адмирал Браге

«Можно подумать, это я вас просил разбираться! Сами напросились, к себе и претензии выдвигайте!»

– Да-с, совсем непрост, – повторил Ставров, смотрел он при этом Виктору в глаза и словно бы ждал от него какой-то определенной реакции. Но не дождался, поскольку Виктор еще не знал, радоваться ему или горевать, но предпочел бы попросту плюнуть и растереть.

– Позволю себе задать вопрос, – все-таки сказал он вслух, – вам удалось узнать что-то определенное?

– Удалось! – кивнул директор канцелярии. – Якуновы, видите ли, Виктор Ильич, являются, как выяснилось, младшей ветвью Якуновых-Загородских. Разветвление это возникло сто двадцать три года тому назад, когда младшему брату посадника Якунова-Загородского генералу Борису Федоровичу Якунову Сенат республики Себерия даровал право основать свой собственный род, независимый от основной линии. Однако указ этот не отменял наличия родства между двумя линиями, и в связи с этим в тот момент, когда пресекся посаднический род, права на титул перешли к вашему деду.

«К моему деду? – удивился Виктор. – А там что же, вообще никого из родственников не осталось в живых?»

– Почему именно к моему деду? – поинтересовался он вслух.

– Потому что Игнатий Пантелеймонович Якунов-Загородский не оставил после себя ни детей, ни внуков, ни даже родных племянников, – объяснил чиновник. – Никакого прямого потомства. В этом случае преимущество в наследовании имеют родственники по боковой линии, в особенности если они носят ту же фамилию, что и представители основной линии.

– То есть достаточно того, что мы Якуновы?

– Именно так, – подтвердил Ставров.

– И никто не может оспорить факт наследования в суде? – не унимался Виктор, что-то такое помнивший из своей прежней жизни.

– Что ж, – усмехнулся в ответ чиновник, – отдаю должное вашему уму, Виктор Ильич. Могут. Есть кому, и они бы оспорили, да только граф Игнатий озаботился оставить завещание, передав титул своему троюродному брату Ивану Якунову, сиречь вашему деду. А с завещанием, молодой человек, не поспоришь. Хотя ваши родственники и попробовали его оспорить. Оттого ваше дело, Виктор Ильич, и легло в долгий ящик.

– И что теперь?

– Теперь титул принадлежит вам, – улыбнулся, наконец, коллежский советник. – Вот официальное извещение Сената Республики Себерия, что с первого марта сего 1945 года вы, Виктор Ильич официально являетесь не Якуновым, как прежде, а посадником или, по новому стилю, графом Якуновым-Загородским. Вот, стало быть, бумаги, подтверждающие сей неоспоримый факт. А неоспорим он оттого, что таковым его признал сенатский суд, а с Сенатом республики бодаться – себя не уважать!

– Благодарю вас, ваше высокоблагородие! – поднялся со стула Виктор. – Это… неожиданно… но, разумеется, приятно! Спасибо вам!

– Не торопитесь, молодой человек, – остановил его коллежский советник. – Вместе с титулом к вам переходит и все завещанное Игнатием Пантелеймоновичем движимое и недвижимое имущество. А именно, квартира в Ниене[41 - Ниен – Санкт-Петербург.] со всей обстановкой, коллекцией клинкового оружия и живописи и банковский счет на три тысячи шестьсот семьдесят пять рублей. Оружие, картины и кое-какие личные вещи графа находятся в камере хранения Объединенного Новгород-Ниенского банка, квитанция прилагается, – кивнул он на лежащую перед ним папку. – Квартира в долговременном наёме. Деньги – шестьдесят рублей ежемесячно – поступают на банковский счет все в том же Новгород-Ниенском банке. Счет следует переписать на ваше имя, но думаю, в гимназии вам с этим помогут. На данный момент у вас там скопилось уже тысяча семьсот сорок рублей…

Так неожиданно Виктор стал графом и обладателем кое-какого нестыдного имущества, которое, уж верно, превосходило и ценой, и значением все то, что он оставил на Филипповой Горе. В гимназии, к слову, эта метаморфоза произвела на всех весьма сильное впечатление. Республика республикой, а дворянство никто пока не отменял и со счетов не сбрасывал. И графский титул, как начинал теперь понимать Виктор, для этих людей – имея в виду и преподавателей, и гимназистов – отнюдь не пустой звук. Что-то такое он добавлял человеку. Что-то важное, что не сразу выразишь словами, но прибавка эта оказалась достаточно весомой, чтобы не обращать на нее внимания. Да и деньги оказались Виктору весьма кстати.

Он жил в интернате при гимназии на полном пансионе, и надо сказать, Павел Игнатьевич Головин не зря старался, подыскивая для Виктора подходящее по всем статьям место. Воспитанников здесь хорошо одевали – гимназическая форма из хорошего сукна и ботинки из натуральной кожи, – неплохо кормили, имея в виду, что пусть не всегда вкусно, но всегда досыта, и спали гимназисты в теплых дортуарах на шесть кроватей со своей уборной и общими на четыре спальни душевыми. Однако полными сиротами являлись здесь лишь трое гимназистов, остальные были попросту иногородними или происходили из хороших, но обедневших семей. А так, чтобы вообще ни одной родной души на всем белом свете, не имевшим никаких, пусть даже самых дальних родственников, являлся один лишь Виктор. Ему никто не слал писем и не выдавал денег на карманные расходы. Тем не менее, учитывая его возраст, – все-таки шестнадцать лет как-никак, – по выходным и праздничным дням его отпускали в город, так сказать, давали увольнительную на берег. И вот здесь наличие собственных денег оказывалось крайне важным фактором. Сиротам и детям из обедневших семей полагалась, разумеется, стипендия, чтобы, выходя в свет, гимназисты могли себе «ни в чем не отказывать»: выпить, скажем, стакан сельтерской воды, съесть мороженое пломбир или сходить на дневной сеанс в синематограф. Однако небольшой личный капитал в этом смысле значительно расширял список удовольствий, которые, отправляясь в город, мог себе позволить Виктор. Ну, а нынешнее богатство, упавшее на него, что называется, прямо с неба, еще больше расширяло горизонты, позволяя думать о вещах, о которых ученику старших классов гимназии обычно не приходилось и мечтать. Выпить кружку хорошего пива, пообедать в ресторации, сходить на представление в бурлеск[42 - Бурлеск – разновидность развлекательного театрального эротического шоу.]. Там, конечно, косо смотрели на гимназическую форму, но капитал тем и хорош, что открывает множество закрытых вроде бы дверей. Сначала – за мелкую мзду – ему позволяли посмотреть на полуголых девиц из темного угла близ кулис, а потом он купил себе нормальный костюм, в котором не выглядел уже безусым юнцом, и стал выходить в город в «гражданском». Теперь на него косились уже в гимназии, но, в конце концов, оставили в покое. Так что Виктор вплотную задумался над посещением борделя. Желание «спустить пар» совершенно нормально для физически здорового шестнадцатилетнего парня, но ведь на самом деле Виктор был куда старше и знал о сексе отнюдь не понаслышке. И томление в чреслах, возникавшее у него все чаще и чаще, в особенности в виду красивых дам и полураздетых танцовщиц, он понял сразу и однозначно. Однако возможности начать в городе настоящий роман, как это делала молодежь в «будущем-прошедшем», у него попросту не было. Негде познакомиться, не с кем, да и результативность этого метода, учитывая его юный возраст, а также имевшую место историческую эпоху, стремилась к нулю. Так что для удовлетворения полового инстинкта оставались одни лишь шлюхи.

Обдумав эту мысль, Виктор решил отложить посещение публичного дома до летних каникул. Поскольку ехать ему все равно было некуда, он на все лето оставался в своем интернате при гимназии, но получал при этом гораздо большую свободу, чем в обычное время. Была возможность иногда даже не возвращаться ночевать. Этот интересный факт поведал Виктору Михаил Корчемкин, как раз завершавший свое пребывание в 8-й гимназии и уезжавший учиться – он получил стипендию от богатого мецената – в Шлиссельбургскую Академию – лучший университет Новгородской республики.

– Дашь смотрителю серебряный рубль, и он тебя целый месяц будет покрывать. И выпустит, и впустит, и начальству доложит, что ты спал в дортуаре аки агнец божий. Но, если есть деньги, я бы тебе, брат, посоветовал сходить в шведский ночной клуб или на франкский стриптиз. Одухотворяющее зрелище, да и кого-нибудь из танцовщиц можно снять. Но это, знаешь ли, стоит дороже, чем простая профура[43 - Профура – женщина легкого поведения.]…

Слова старшего товарища пробудили у Виктора какие-то смутные воспоминания о его прежней жизни, в которой он, похоже, бывал в ночных клубах и видел вожделенный танец-стриптиз. Вспомнил он и то, что в питейных заведениях – кажется, там и тогда они назывались барами – ближе к ночи можно было подцепить не только проститутку, но и вполне добропорядочную шлюху, которая приходит туда не ради денег, а ради половых излишеств. Существуют ли такие женщины в этом мире и в эту эпоху, Виктор не знал и знать не мог, но признавал, что идея хороша, и ее как минимум следует проверить. Так что на лето у Виктора имелись весьма серьезные планы, но, как оказалось, он с ними несколько поторопился. За неделю до окончания семестра ему пришло неожиданное письмо.

«Дорогой Виктор, – писала ему некая Екатерина Владимировна Рязанцева, – к сожалению, мы лишь совсем недавно узнали о вас и о том, что вы наш родственник. Я прихожусь вам двоюродной тетей, так как являюсь родной племянницей вашей бабушки Елены Васильевны Якуновой в девичестве Урванцевой. Я дочь ее сестры Ксении и в раннем детстве была знакома с вашей покойной матушкой. В дальнейшем, так уж распорядилась жизнь, наши семьи отдалились друг от друга, и связь между нами была потеряна. Соответственно, мы ничего не знали ни о судьбе Софьи, ни о том, что у нее родился сын. Теперь, когда мы узнали о вас, – нам сообщил об этом чиновник из МВД, – мы бы хотели возродить наше родство. Третьего июля я буду в Новгороде и, если вы не возражаете, хотела бы забрать вас на лето из вашей гимназии и познакомить с некоторыми из наших общих родственников. Я предполагаю взять вас с собой в Шлиссельбург и далее в Печору. Близ Шлиссельбурга находится имение, принадлежащее жене моего дяди по отцу – генерала Рощина, а в Печоре его собственное обширное имение. И там, и там по летнему времени ожидается много гостей, среди которых немало людей интересных, и я бы даже сказала, значительных. Будет там и много молодежи близкого к вашему возраста. Думаю, такие вакации позволят вам хорошо отдохнуть перед новым учебным годом и наконец познакомиться с вашей родней.

    С уважением, Екатерина Владимировна Рязанцева».

Это был неожиданный поворот, но, разумеется, поворот положительный. Родственные связи еще никому не повредили, тем более если среди вновь обретённой родни числится даже настоящий генерал. И еще одно немаловажное обстоятельство: это явно были не те родственники, которые хотели прибрать к рукам его громкий титул. А это, согласитесь, многое меняет.

* * *

Родственники у Виктора оказались и в самом деле зачетные. Не то чтобы богачи и помещики, но в то же время люди отнюдь не простые и наверняка не бедные. Начать с того, что тот самый Рощин, к которому в Шлиссельбург повезла его Рязанцева, оказался генералом-лейтенантом пластуном и совсем недавно принял командование армейским корпусом. Однако имение «Кобонский Бор» – на самом деле старинный замок с современными пристройками посреди девственного леса – принадлежало не ему, а его жене баронессе Елизавете Аркадиевне фон дер Браге, которая на поверку оказалась контр-адмиралом Флота и носила почетный титул «княгиня Виндавская» за невероятные свои подвиги «на поле брани и в сложнейших экспедициях в неизведанные земли». Виктор читал о ней в книжке про Себерско-киевскую войну, которая по случаю завалялась у «деда» в замке на Филипповой Горе, и позже, в журналах, которые просматривал от скуки в поездах, путешествуя по Себерии в поисках подходящего интерната. Интересная женщина, но и гости у нее оказались не менее интересные.

На второй день пребывания в Кобонском Бору Виктор познакомился с Настей Берг. Берги – брат адмирала генерал-лейтенант Григорий Берг, его супруга профессор медицины Полина Берг и дети, Настя и ее братья Дмитрий и Глеб – приехали ближе к вечеру. Виктор как раз вернулся из леса, куда ушел исключительно от скуки, – и увидел, как въезжает во двор замка или, как здесь говорили, мызы, – роскошный локомобиль. Огромный, черного лака, с никелированными, сияющими, как начищенное серебро, деталями, на высоких обутых в натуральный каучук колесах, он был попросту неотразим. И, видит бог, Виктор, умевший ценить прекрасное, готов был залюбоваться этим чудом технического прогресса, если бы не стройная темно-русая девушка, вышедшая из просторного, отделанного кожей салона. Наверное, ей было лет шестнадцать-семнадцать. Очень женственная, высокая и зеленоглазая, она произвела на Виктора мгновенное и очень сильное впечатление. Он попросту не мог оторвать от нее глаз, хотя и заметил, что девушка та еще кокетка. Она ведь видела Виктора и наверняка заметила его к себе интерес – не могла не заметить, – но делала вид, что не знает об этом, или что ей это безразлично. Однако на самом деле ей это было интересно и приятно, иначе зачем бы ей было совершать все эти простые и вроде бы случайные движения, которые тем не менее позволяли увидеть то плавный изгиб бедра, то обтянутый тонкой тканью аккуратный зад, а то и вовсе рисунок груди в три четверти. Это чтобы у него не осталось и тени сомнения относительно того, насколько полная и высокая у нее грудь. В общем, представление получилось запоминающееся и продолжалось минут пять, пока его не позвали знакомиться.

– Виктор, – представился он, заглянув в ее огромные зеленые глаза. – Я дальний родственник госпожи Рязанцевой. Одним словом, седьмая вода на киселе.

– Анастасия Берг, – девушка чуть раздвинула в улыбке полные красивого рисунка губы. – А у вас, Виктор, какая фамилия?

– Якунов-Загородский, – назвался Виктор, неожиданно застеснявшийся доставшегося ему по случаю титула.

– Граф, – добавил, сообразив, что без титула формальное представление невозможно. – Граф Якунов-Загородский.

– Ого! – искренно удивилась Анастасия Берг. – Целый граф? А у нас в республике что, есть собственные графы?

– На самом деле посадник, – поморщился Виктор, – но мне сказали, что лучше использовать общеевропейский аналог…

– Как все сложно! – уже более естественно улыбнулась девушка. – Пойдемте, Виктор, вы должны мне рассказать, где прятались до сих пор. А то я вроде бы всех родственников знаю – и дальних, и не дальних, и, вообще, не родственников, – а вас в этом доме вижу впервые. Согласитесь, что это более чем странно.

– Ничего странного в этом нет, – стушевался под ее взглядом Виктор. – Я и сам только недавно узнал, что титул перешел ко мне по наследству. А так всю жизнь был просто Якуновым и жил с дедом у черта на куличиках. В смысле очень далеко отсюда, почти у подножия Уральских гор. Там в Пермском крае есть такая река, называется Колва…

– Там у вас тайга, наверное, дикий край, – аккуратно мотивировала его девушка на продолжение рассказа.

– Не наверное, – объяснил Виктор, которому наконец-то удалось взять себя в руки, – а именно тайга. Медведи, волки, кабаны… Действительно дикий край. Красиво, но сурово, да и жизнь непростая…

Он вдруг вспомнил, что никакой он не «безусый вьюнош», а взрослый мужик в цыплячьем теле. А вспомнив об этом, сразу сообразил, что гормоны гормонами, а голова у мужчины на плечах не только, чтобы шляпу или фуражку носить. Ею думают. Ею, а не головкой члена. Иначе любая симпатичная фемина, вроде этой вот красотки, – а то, что Настя Берг красива и дико привлекательна, спору нет, – станет крутить им, как захочет. А должно быть все с точностью до наоборот. Он должен крутить ею и вертеть, как в голову придет, но при этом так, чтобы ей казалось, что он на нее никак не надышится и готов «отсюда и до конца своих дней» не иначе, как носить любимую девушку на руках.

– Я вырос без родителей, – добавил он романтического флёра. – Меня воспитал дед – отставной артиллерийский бригадир…

Его рассказ был выстроен в лучших традициях жанра, но при этом Виктор девушке ничего не наврал. От волков – было дело – убегал. Переплыл тогда Колву, и даже винтовку не утопил. И на дереве всю ночь просидел, пока медведь, загнавший его туда, не плюнул и не ушел по своим медвежьим делам. И в пургу с дороги сбился, было дело. Вот только случилось это еще тогда, когда он беспризорничал, и в ту ночь замерзли насмерть четверо из их ватаги. Но Насте он об этом рассказывать не стал. Зачем? Лишнее о себе он никому не рассказывал и изменять этому правилу не собирался ни сейчас, ни в будущем. У него была своя история, и он нигде и ни с кем не позволял себе отклоняться от канона. Иди знай, где и когда всплывет нечаянно утерянная правда!

В общем, Виктор развлекал Настю до самого ужина, сидел рядом с ней за общим столом и еще часа полтора выгуливал ее после этого перед сном. Других сверстников в гостях у адмирала Браге не оказалось – одни были сильно старше, другие, как братья Насти и сыновья адмирала, на несколько лет младше, – так что никого не удивил тот факт, что молодые люди проводят все время вместе. О том же, что они не только чинно прогуливаются по окультуренным просекам Кобонского бора или беседуют о книгах и фильмах, сидя в беседке у всех на виду, не знал никто. А между тем первый раз они поцеловались на третий день знакомства. Инициатором нежного поцелуя стал Виктор, но, похоже, Настя Берг ожидала именно такого развития событий. Во всяком случае, поцелуй ее не ошеломил и не привел в трепет. Напротив, он ее воодушевил.

Разумеется, в имении, полном разновозрастных гостей, находить возможность остаться наедине было совсем непросто, но дом у Елизаветы Аркадиевны – старый краснокирпичный замок и новые пристройки из светлого камня – был большой, а лес вокруг и того больше. Виктору однажды удалось даже раздеть Настю до «без трусов», уговорив искупаться в речке нагишом, но перейти к «главному блюду» им в то лето – ни в Кобонском Бору, ни на Печоре в имении генерала Рощина – так и не удалось, хотя хотели этого оба. Настя Виктору тогда прямо сказала, что не против, и боится только залететь. Но, к сожалению, хотеть не всегда означает – мочь. По-быстрому не хотелось ни ей, ни ему, а по-другому никак не выходило. В общем, не сложилось, а там уже и лето прошло.

3. Новгород

Январь-сентябрь, 1946

Виктор вернулся в гимназию с двумя чемоданами обновок – новоявленные родичи словно соревнование устроили, кто ему сделает больше подарков, – переехал в дортуар старших классов, просторную спальню на три кровати с рабочими столами и платяными шкафами, и начал снова выстраивать привычный уже для него образ жизни. Учился, как и следует быть, прилежно, дисциплину демонстрировал отменную, принципиально не участвуя в глупых детских шкодах, но зато в выходные увольнялся в город и был полностью предоставлен самому себе. Партикулярное платье – костюм, сорочку с галстуком, пальто, шляпу и перчатки – и небольшой кофр с мелочами, типа очков с дымчатыми стеклами, коробки папирос и зажигалки, он хранил у сторожа кафешантана «Салон де варьете» на Ниенской улице. Там он переодевался, там же чаще всего проводил вечер. Смотрел представление, обедал, выпивал немного водки или коньяка и пару раз познакомился с молодыми дамами, которые приходили сюда без кавалеров. Таких женщин здесь называли на франкский лад демимонденками[44 - Демимонденка – женщина лёгкого поведения, принадлежащая к демимонду (среде кокоток, подражающих образу жизни аристократов).], но, разумеется, эти были рангом пониже настоящих дам полусвета. Впрочем, веселые, неглупые и чистоплотные, они составляли полный контраст обычным городским шлюхам. Так что пришлось Виктору раскошелиться, но игра, как говорится, стоила свеч. Обе кокотки оказались симпатичными и умелыми, и Виктор той осенью провел в городе – в одной из небольших гостиниц городского центра – несколько замечательных ночей. Прикрывал его при этом сосед по комнате Кирилл Манчуков. У Кирилла в городе жил родной брат – студент университета. Он официально оформил в гимназии документ, позволяющий его брату Кириллу Манчукову и другу брата Виктору Якунову-Загородскому проводить у него в гостях выходные дни, имея в виду и ночлег в его холостяцкой квартире. Чем занимался в эти дни Кирилл, Виктор не знал, но и тот особо не интересовался тем, как проводит время его гимназический приятель.

А потом эти приключения закончились, но зато начались новые. Перед самым Новым годом в Новгороде объявились Берги. Виктор всю осень переписывался с Настей, но она ему так и не сказала, что семья переезжает в Новгород. Готовила сюрприз, и он ей, следует сказать, удался. Перед самыми выходными в гимназию приехала мать Насти профессор Берг и спросила Виктора, не хочет ли он провести зимние праздники – Новый год и Рождество – вместе с ними в Кобонском Бору.

– А после праздников вернемся в Новгород вместе, – сказала она как бы между прочим. – Ты же знаешь, мы переезжаем…

О переезде и его причинах Виктор не знал, но, как тут же выяснилось, генерал Берг получил новое назначение – начальником кафедры в Новгородскую военную академию, и вся семья будет теперь жить здесь же, в Новгороде.

– Мы уже и квартиру сняли, – рассказывала Полина Дмитриевна за чашкой кофе в близлежащей кондитерской, – а я себе работу нашла. Буду служить во Второй градской больнице.

Так жизнь Виктора снова переменилась. Как ни странно, совершенно чужие ему Берги довольно быстро стали его семьей. Полина Дмитриевна настаивала, чтобы он проводил в их доме выходные дни и праздники, и, сама того не подозревая, потворствовала развитию довольно бурного романа между Виктором и Настей. Внешне все выглядело более чем благопристойно, да, в общем-то, таким и являлось. Виктор ведь круглый сирота, и даже те его дальние родственники, что недавно нашлись, благодаря сложным архивным изысканиям, все поголовно жили в других, иногда далеко отстоящих от Новгорода городах. Поэтому женщины семьи Берг посчитали правильным и необходимым взять на себя заботу о Викторе, введя его в круг семьи. Ему даже выделили собственную комнату в большой двухэтажной квартире Бергов, и, разумеется, он стал непременным участником всех торжеств и званых обедов, устраиваемых Георгием Аркадиевичем, командовавшим в последнюю войну полком гвардейских пластунов, и Полиной Дмитриевной – ученой женщиной-хирургом. Однако старшие Берги были людьми занятыми и к тому же должны были уделять внимание и время двум своим младшим сыновьям-погодкам. Поэтому на прогулки по городу – с обязательным посещением разнообразных кондитерских, франкских кофеен и себерских чайных – Виктор ходил с Настей. Она опекала его, как родственника из провинции, он сопровождал ее, как защитник и кавалер. И надо сказать, Виктору это нравилось. Конечно, походы в кафешантаны и прочие бурлески пришлось прекратить. Но зато теперь он ходил в театры и музеи, на концерты классической музыки и на выставки современных художников, читал вместе с Настей книжные новинки, обсуждал новости искусства и занимался прочими интеллигентскими глупостями.

Что-то из этого было ему внове – по-видимому, в той его первой жизни он не был страстным любителем пирожных, оперного пения и струнных квартетов, – а что-то, напротив, оказалось знакомо и близко. Виниловые пластинки с мелодиями танго и фокстрота, буги-вуги и рок-н-ролл, который он, похоже, умел танцевать и раньше, джаз, художники-модернисты и городские пейзажи северных городов. Но, главное, это, разумеется, Настя. Трудно сказать, чего здесь было больше: юношеского пыла, разогретого бурным половым созреванием, или влюбленности немолодого мужчины в совсем еще юную красавицу. Однако по факту отношение Виктора к Насте трудно было назвать простым увлечением. Возможно, это была любовь. Во всяком случае, проанализировав свои чувства, Виктор решил, что все именно так и обстоит. Однако сложность его ситуации заключалась в том, что, будучи человеком разумным и опытным, он понимал всю бесперспективность этих отношений. Не в смысле секса. Любить они друг друга могли сколько угодно, вернее, настолько, насколько позволяли обстоятельства. Но думать в семнадцать лет о браке было бы странно и для нее, и для него. Разумеется, чисто формально выйти замуж в этом возрасте было бы для Анастасии вполне нормально. Однако сама она предпочитала пойти по стопам матери и прежде чему-нибудь выучиться – той же медицине, например, или дизайну платьев, как Надежда Федоровна Вербицкая, – а уж потом можно и под венец. И, кроме того, Виктор подозревал – при том, что это никогда не было произнесено вслух, – что в перспективе Настя предполагает выйти замуж за мужчину постарше и, разумеется, состоятельного. Виктор же пока не мог предложить ей ничего достойного внимания, не считая титула, который в Себерии значил все-таки меньше, чем хороший счет в банке или пакет ценных бумаг. Но и сам он не видел возможности жениться, не имея, как говорится, ни кола, ни двора.