Хищник

– На виверне, – своим обычным, несколько равнодушным тоном бросил Карл, как если бы говорил о чем-то обыденном до крайности.

– На виверне? – удивилась Дарья. – У вас что, здесь своя виверна есть?

– Не у меня, – Карл взглянул на нее сверху вниз – он был, оказывается, даже выше, чем она подумала вначале – и кивнул, – но мне ее одолжат.

«Виверну? И кто бы это мог вам ее одолжить?»

Виверна, насколько было известно Дарье, являлась самой последней и наиболее засекреченной разработкой шведской фирмы «Сааб». Тяжелый штурмовик по классификации Народно-Освободительной армии Тартара, истребитель-бомбардировщик – в армиях Швеции, Литвы и Пруссии. Но дело не в этом. На полигоне Арсенала виверны до сих пор не было. Был новгородский аспид-тиран, был шведский василиск 7-й серии, был даже литовский авижунас, но виверны не было не только в Тартаре, ее не было ни у кого.

«Интересно девки пляшут, – пропела она мысленно, представляя себе не столько этих девок, сколько „виверну в кустах“, – по четыре прямо в ряд…»

– А порулить дадите? – спросила вслух.

– Умеете или просто из интереса? – Карл, похоже, не удивился, спросил по существу вопроса.

– Я вообще-то капитан первого ранга.

– Капитан-инженер, – поправил ее Карл.

– Я строю воздушные корабли, – это был сильный довод, но Дарья понимала разницу между конструированием и эксплуатацией. – Я пилотировала аспидов и василисков, думаю, и с виверной управлюсь.

– Ладно, – кивнул Карл, соглашаясь, – полетаем. А сейчас идемте, ради бога. Нам надо убраться с улиц. Не ровен час, кто-нибудь опознает.

– Мне кажется, я вас не задерживаю.

– А я не о вас, – Карл смотрел куда-то вдоль улицы, – да и не вам, собственно. Впрочем, – он словно очнулся от зачарованного сна, – не важно, возьмем извозчика, я думаю, – и резким взмахом руки остановил проезжавшего мимо «лихача» на поджаром «туземце» – английской самобеглой коляске с двигателем внутреннего сгорания.

– Отвези-ка нас, любезный, в Ораниенбаум, да побыстрей! – приказал Карл, едва они уселись позади извозчика и прикрыли ноги овчинной полостью. – С ветерком!

Ну, и помчались, благо дороги хорошие, а шоссе Ландскрона – Ораниенбаум – и того лучше. Ниже сорока верст в час стрелка тахометра[23 - По определению, тахометр – прибор для определения частоты вращения (количество оборотов в единицу времени) различных вращающихся деталей, таких как роторы, валы, диски и т. п. В немецком языке заменяет термин спидометр.] и не опускалась, почитай. Но, с другой стороны, чтобы на «туземце» и без ветерка, о таком ужасе Дарья даже не слышала никогда. Доехали быстро. Но в дороге Дарья не только успокоилась, чего и следовало ожидать от быстрой езды, но и проголодалась. Да и замерзла так, что хоть голой задницей на печь садись.

Однако до излишеств не дошло. Приехали в приятное место – сосны и ельник, а на опушке леса – резной терем, оказавшийся на деле постоялым двором. Подкатили к крыльцу, выгрузились и прямиком отправились в трактир, где им с Карлом и водки с мороза поднесли, и грибной похлебки – с пылу, с жару, то есть прямо из печи – в обливные миски плеснули. А похлебка – это каждый россиянин подтвердит – под хлебное вино тройной выгонки, да с костромским жирным сыром и белым духовитым – тоже, видать, только из печи – хлебом, идет влет. Миг, другой, а серебряная в завитках ложка уже скребет по обнажившемуся дну тарелки.

«Вот же бл…ь!» – подумала Дарья в раздражении, но, видно, она была не первой, кто «прибегал» в «Сосны» зимой да с мороза.

Половые, сменяясь, как заряжающие у казенника артиллерийского орудия, метали на стол все подряд: семгу холодного копчения, маринованных угрей и кетовую икру, пельмени с олениной и котлеты из медвежатины, ну, и водка, разумеется, лилась рекой. Крепкая местной выгонки, настоянная на морошке, она не пьянила, а согревала, дарила жаркую истому, которая, в конце концов, и уложила Дарью в постель, да так, что едва коснулась головой подушки, и все – отключилась враз.

26 декабря 1929 года, Великое княжество Литовское

Карл Мора

Пока Дарья спала, Карл съездил на извозчике в Ораниенбаум. Прошелся скорым шагом по гостиному двору, покупая вещи строго по списку, составленному еще в чайной на Фурштатской, и складывая покупки в два кожаных баула, которые тащил за ним «пароход» – самоходный паровичок с «релейными» электромеханическими мозгами. Получилось немного, хотя и недешево, так как жалеть местные «фантики» Карл не привык. Впрочем, никакой радости от хождения по лавкам он не испытывал. Относился к покупкам чисто прагматически: нужно, вот и покупал.

Закончив с вещевым довольствием, Карл наведался на телеграф и сообщил «Ингвару Ольгердовичу», что «попечением Всевышнего жив и здоров, чего и другим желает. А сам он нынче обретается в городе Ораниенбауме, на центральном почтамте, где и ожидает ответа в течение следующего получаса».

Текст выглядел вполне по-идиотски, но на нем настоял контрагент, и Карл не нашел нужным оспаривать требования «высокой договаривающейся стороны». Отписался и вышел на мороз. Дело шло к вечеру, но небо очистилось, и солнце заливало своими лучами заваленные снегом улицы. Снег искрился, воздух пах зимой.

Карл раскурил сигару и достал из кармана пальто фляжку с коньяком. Пара глотков и пара затяжек, а его – глядишь ты – уже зовут в контору. Оказывается «любезный друг Ингвар Ольгердович» соизволил ответить так быстро, что становилось ясно – аппарат Бодо стоит у Ингвара Ольгердовича едва ли не дома.

«Наверняка дома и стоит, а иначе как он смог ответить так быстро? Впрочем, кроме телеграфа существуют еще и телефоны. Сюда-то он позвонил, а не телеграфировал!»

– Здравствуй, Ингвар! – сказал Карл, выслушав цветистые приветствия Сени Шершня. – Я тоже рад тебя слышать. Встречаемся в полночь на мызе у твоего дедушки. Лады?

– Лады, – голос Шершня звучал уныло, но отказать Сеня не посмел.

Было это и в самом деле уныние или нет, но Карл решил считать прозвучавшее в словах Шершня настроение именно «унынием».

«Люди…» – подумал он с чувством, напоминающим сожаление.

Люди, где бы он их ни встречал – здесь или там, – озадачивали Карла своими эмоциями. В этом, если подумать, и заключалась их сила, и их слабость тоже. Чувства мешали им, но мешали они и Карлу. Ему приходилось все время корректировать свое поведение с поправкой на чужие эмоции, которых он порой не в силах был даже отождествить хоть с чем-то, известным ему по прежнему опыту. «Поверять алгеброй гармонию», выстраивая модель чувственного образа с помощью одной только логики, совсем непросто. И уж точно – не гарантирует от ошибок.

Ему потребовалось полчаса, чтобы «вычислить», куда и как ударит господин Торопов, известный также как Сеня Шершень. Вернее, основное время ушло на опознание самого факта предательства, а шверпункт своей обороны Карл мог назвать и без подсказки. Не знал он только одного – как быстро способны действовать те, кто прибрал к рукам вынужденно брошенные на произвол судьбы «старые связи». А они действовали быстро и решительно, вот только «шверпункт» на поверку оказался чем-то совсем не тем, чего ожидал от Дари Карл, и на что мог рассчитывать противник.

Постоялый двор представлял собой замысловатый терем с переменным количеством этажей, так что покои Дари, по случаю, находились аж на третьем. Оттуда – через окно, увлекая за собой осколки стекла и разбитую в щепки раму – один из нападавших и вылетел как раз тогда, когда Карл подъехал к «Соснам». Удар, резкий как выстрел треск и вслед за тем звон бьющегося стекла и заполошный вопль. Мужчина, что характерно, не просто выпал из окна, он из него вылетел. Пролетел по воздуху метр или два, отчаянно маша в пустоте руками – крыльев-то ему Бог не предусмотрел, – да и упал с ускорением десять метров в секунду за секунду. Шлепнулся о булыжную мостовую, разбрызгивая кровь на белый девственный снег, да и замер, то ли лишившись чувств, то ли отойдя разом в мир иной.

«Неплохо!» – Карл выскочил из локомобиля и с ходу бросился на стену.

Чем хороши эти бревенчатые хоромы, так это тем, что по их стенам можно идти, как по Новгородскому променаду. Карл оттолкнулся от декоративного гранитного ограждения, взлетел вверх и вдоль, уцепился кончиками пальцев за угол сруба повалуши и резким усилием мышц взметнул свое тело дальше и выше. А там уже и носком ботинка удалось подработать и левой рукой за карниз второго этажа уцепиться, и еще что-то где-то, но по факту Карл очутился на балконе третьего этажа так быстро, как только смог, а мог он так, как мало кто другой. Однако события развивались еще быстрее. Грянул выстрел, потом другой, третий, и, когда, вынеся телом раму балконной двери, Карл ворвался в спальню находившейся под его опекой женщины, все было кончено. Причем эксцесс, судя по тому, что увидел Карл, оказался исчерпан в связи с тем, что закончились желающие его продолжать. Один лежал на улице – под окном, двое других – в покоях Дари, и оба, что характерно, все еще были живы.

«Но ненадолго», – отметил Карл, стремительной тенью проносясь по огромной комнате. Краем глаза он отметил, что дверь не высажена, а открыта – «Ключом или отмычкой», – мебель сдвинута тут и там и порядком побита – «Дрались по всей комнате», – ковер залит кровью, как, впрочем, и находящаяся в диком беспорядке постель.

«Недурно!»

Дари стояла, прижавшись спиной к дальней стене, в левой руке держала какой-то устрашающих размеров револьвер – «И как ей только запястье не вывернуло?!» – а в правой трехрожковый шандал, тяжелое основание которого было заляпано кровью.

Итак, события, как понял Карл из своего вынужденно беглого осмотра, развивались по классической схеме. Трое нападавших, зная, что в апартаментах находится спящая женщина, беззвучно открыли дверь и вошли, намереваясь…

«Захватить! – понял Карл. – Они собирались захватить Дари и действовали соответственно».

При этом бандиты – а Карл уже догадался, что это не контрразведка и не спецназ – толком и не знали, кого берут и что ищут. Знали, по-видимому, – выяснив это простым опросом обслуги, – что в апартаментах находится молодая блондинка, и что наелась и напилась красотка с мороза так, что «лыка не вяжет» и «заснула еще по пути в номер». Так, собственно, дело и обстояло. По виду Дари больше двадцати пяти никогда не дашь, а о том, что ей уже близко к пятидесяти, никто в трезвом уме даже не подумает. Так что, да – молодая интересная блондинка, а значит, слабая женщина, и никак иначе. И, разумеется, осоловевшая от выпитого и съеденного. Карл ее у всех на виду сам в номер и отволок, поскольку ноги Дари тогда не держали. Подкашивались они, вот в чем дело.

Однако события прошлой ночи женщину кое-чему все-таки научили, и второй раз беспомощной жертвой обстоятельств она становиться не желала, да и «особые способности», дремавшие столько лет, начали оживать. От стресса, да и от общения с Гретой и Карлом тоже. Так что Дари своих неурочных визитеров почувствовала и встретила, как полагается. Все-таки чему-то она на армейской службе, видать, научилась. Пропустила всех троих в комнату, треснула замыкающего бронзовым шандалом по затылку, отобрала оружие, и… Тут, собственно, все и началось, но и закончилось быстро и без последствий.

– Одевайтесь, Дарья! – приказал Карл. – Сейчас народ набежит! Так что давайте, не тяните! У меня извозчик внизу, сразу и уедем. Пошел вон! – рявкнул он на какого-то сунувшегося в номер мужичка. – Ну же, Дарья, скорей! Вы молодец, хорошо поработали, и я бы хотел этой возможностью воспользоваться.

Он склонился над одним из раненых и посмотрел тому в глаза.

– Я могу забрать тебя с собой и показать, на что я способен, когда не спешу, – сказал Карл, удерживая зрительный контакт.

– Нас послал Герасим! – у бандита, заглянувшего через глаза Карла прямо в ад, не возникло даже мысли уходить в несознанку, он был готов к диалогу. – Сказал, вас двое – женщина и мужчина. Ты опасен, про женщину ничего не известно. Надо захватить и допросить.

– Что ищете?

– Ключ.

– Ключ? – переспросил Карл.

– Не… не так… Герасим сказал, Сойсшерст. Сказал, что на каком-то языке – на каком не помню – эта вещь называется «отворяющий двери». Ключ, значит…