Зигмунд Фрейд. Жизнь и смерть

«Драгоценный Вильгельм, ты первый, кому я пишу из моей новой квартиры…[101 - Семья Фрейда стала занимать больше комнат в том же доме.] Темп изучения истерии меня удовлетворяет. Сейчас я получил приглашение на четыре новых случая, но, вероятно, ни одну из таких возможностей реализовать не сумею. Тем не менее я весьма занят [моей практикой]. Хорошее настроение и интерес к жизни полностью исчезли. Вместо этого, я постоянно размышляю на тему, как сложится положение дел после моей смерти. Такие вопросы не следует слишком подробно обсуждать с дорогими для тебя людьми…

Марта вновь великолепно со всем управляется, так что я не теряю зря ни часа»[102 - Жена Фрейда – «фрау профессор» – была образцовой домохозяйкой. Потребности Фрейда, определяемые его работой и привычками, всегда стояли на первом месте, и все шло наилучшим образом. Так было и в годы их бедности, и позже, когда в семью с ростом известности Фрейда пришел достаток.].

Таким образом, после смерти отца Фрейд озаботился проблемой того, как пойдут «дела» после его собственной смерти. Использованный в письме оборот может быть понят следующим образом: «У меня большая семья, и я должен заботится о ней как при моей жизни, так и после нее». Однако тон письма и настроение, которое оно отражает, могут сказать даже больше. Главный вопрос, который должен был занимать Фрейда: что же будет «там»?

Систематический самоанализ

Всего через несколько дней Фрейд пишет еще два письма, появившиеся с интервалом в сорок восемь часов (4 и 6 декабря 1896 г.), которые буквально кипят идеями, открытиями и планами на будущее. Показательны следующие слова:

«Трудные времена уходят, и я совсем не интересуюсь загробной жизнью».

Первое письмо нового года (3 января 1897 г.) начинается в том же духе:

«Нас не постигнет неудача. Вместо брода, который мы ищем, мы можем найти океаны неведомого, что будут исследованы теми, кто придет после нас… Nous y arriverons. Дай мне еще с десяток лет, и я закончу с неврозами и новой психологией… Когда я избавлюсь от страха, я всегда буду готов бросить вызов любой опасности. Тебе тоже бояться будет совершенно нечего».

Несмотря на последнее предложение, в целом этот отрывок указывает на то, что в установках Фрейда произошли существенные перемены. Именно он теперь обнадеживает своего друга!

Очевидно, в жизни Фрейда наступил момент, когда и самоанализ, и анализ его пациентов давали ему массу новых сведений. Оптимистический настрой сохранялся.

Письмо от 24 января оканчивается так: «Я полагаю, что преодолел возрастной рубеж; мое состояние [здоровья и ума] гораздо более стабильно». В письме от 8 февраля Фрейд говорит о своей поддержке Флисса и противопоставляет ее критичному настрою Брейера: «Ты должен знать, что я «никто» в Вене, поскольку все остальные не верят в твои периоды»[103 - Некто, возможно Брейер, должно быть, говорил, что в Вене не найдется ни одного человека, который верил бы в периоды Флисса. Вновь возникает тема «наговаривания»! Фрейд уже сообщал Флиссу, что в кругу знакомых Брейера проявления периодических явлений 28 и 23 в человеческой жизни рассматриваются как простые совпадения, а многие из друзей Брейера даже увлеклись поиском математических формул, опровергающих теорию Флисса.].

Письма этого периода, начавшегося с 4 декабря 1896 г. и продолжавшегося на протяжении всего 1897 г., полны признаков неуклонного прогресса и непрекращающейся борьбы.

Хотя основная масса материала, определявшего его новые прозрения, поставлялась Фрейду его пациентами, продолжавшийся самоанализ, несомненно, играл здесь весьма важную роль. К тому времени Фрейд уже очень близко подошел к созданию методики свободного ассоциирования, которая стала одним из его наиболее крупных достижений. Он полностью отказался от опоры на вымышленные предположения и требовал от пациентов, чтобы те ничего от него не утаивали.

Таким образом, психоаналитическая методика развивалась бок о бок с психоаналитической теорией и практикой. Успехи, достигнутые за этот период, проистекали из особого внимания, с которым Фрейд выслушивал исповеди своих пациентов. Он уже обнаружил, что любая информация, полученная от пациентов, всегда имеет определенную ценность. В периоды наиболее заметных успехов он совмещал в себе психоаналитика, методолога и пациента[104 - Это дополняет мои замечания о самоанализе Фрейда, приведенные в главе 5.].

Как я уже подчеркивал, этот процесс начался задолго до того, как Фрейд заговорил о себе как о собственном пациенте[105 - Здесь я не согласен с Эрнстом Крисом.]. Фрейд уже знал, что вынужден ждать не только сведений от своих пациентов, но и от самого себя. Именно в такие периоды ожидания его потребность в дружбе с Флиссом заявляла о себе с особой силой.

В марте 1897 г. внутренняя борьба Фрейда обострилась по причине его глубокой озабоченности состоянием здоровья своей старшей дочери, Матильды, заболевшей тяжелой формой дифтерии[106 - Хотя дифтерийный антитоксин был открыт уже в 1892 г. и вскоре начал широко применяться, приглашенный для лечения Матильды консультант отказался его использовать, хотя Фрейд настаивал на обратном. Дифтерия тогда была одной из основных причин смерти детей раннего возраста.]. 29 марта он писал Флиссу:

«Дорогой мой.

<…> Премного благодарен за твою лекцию. Она невероятно насыщена идеями и за двадцать минут позволяет объять взором всю вселенную…

Я с нетерпением ожидаю встречи в Праге…»[107 - Предполагаемое место встречи для пасхального «конгресса», который состоялся в Нюрнберге. «Конгресс» имел для Фрейда желаемый эффект.]

В письме от 16 мая 1897 г. Фрейд сообщает Флиссу: «Нечто во мне зреет и бурлит. Мне остается лишь ждать нового всплеска». Именно в этом письме он впервые упомянул о своих планах по написанию книги о сновидениях. К тому моменту стало уже очевидно, насколько более важными и ценными были их отношения именно для Фрейда. В неопубликованной части письма от 2 мая 1897 г., написанного после возвращения с пасхального конгресса, Фрейд писал:

«Открытка и телеграмма прибыли, сожалею, что конгресс не принес тебе того, что дал мне – удовольствия и бодрости. С тех пор я все время нахожусь в состоянии эйфории и работаю как молодой».

В письме же от 16 мая Фрейд ясно дал понять Флиссу, сколь сильную потребность в нем как слушателе он все еще испытывает:

«Могу заметить по твоему письму, как ты посвежел. Я надеюсь, что теперь самообладание долго не покинет тебя и ты вновь позволишь мне найти в твоем лице благожелательно настроенного слушателя. Без этого я по-прежнему работать не в состоянии».

Письмо Фрейда от 31 мая 1897 г. показывает, что он уже открыл существование направленных против родителей враждебных импульсов и даже пришел к первой догадке относительно истоков табу на инцест до того, как осознанно и «официально» начал свой самоанализ. Однако Фрейду следовало «заплатить» за внимание Флисса, как он подчеркнул в письме от 22 июня 1897 г.[108 - Ошибочно датировано 12 июня. Хотя действительную дату написания этого письма разобрать оказалось трудно, оно начиналось: «Вторник…» 12 июня в том году приходилось на субботу, тогда как вторник падал на 22 июня.] Флисс прислал ему новости о собственных «открытиях» и ожидал благосклонного ответа. Фрейд оказался в затруднении.

«Никогда еще, читая твои письма, я не был так обманут в своих ожиданиях [erwartungsvoll blode]. Но я надеюсь, что никто, кроме меня, этого еще не слышал и вместо короткой статьи ты в течение года представишь нам небольшую книгу, в которой будут раскрыты секреты периодов 23 и 28».

Это выражение непонимания математических формул Флисса стало доказательством «сопротивления» Фрейда. Однако, все более концентрируясь на самоанализе, он все же с нетерпением ожидал нового «конгресса». 18 июня 1897 г. он писал:

«Я с нетерпением ожидаю окончания сезона… Постепенно становится понятно, когда именно этим летом мы сможем увидеть друг друга. Я хочу получить от тебя новый заряд энергии; некоторое время спустя я выдыхаюсь. Нюрнберг придал мне сил месяца на два».

Летняя встреча не состоялась. Самоанализ отбирал у Фрейда все силы и время. Часто он испытывал нечто вроде «оцепенения». Среди всего «сонма окружающих загадок» только «прозрение сна» казалось ему «наиболее устойчивой опорой» (7 июля 1897 г.). 14 августа Фрейд утверждал:

«Этот анализ труднее всего. К тому же он словно парализует мою способность к формулированию и передаче другим людям того, что я уже узнал сам. Тем не менее я убежден, что он должен быть закончен и окажется существенным промежуточным этапом моей работы».

Понятно, что Фрейд заговорил о систематическом самоанализе только с этого момента. Ведь, как он позже утверждал (в процитированном ранее вступлении ко второму изданию «Толкования сновидений»), и его самоанализ, и работа над книгой о сновидениях в значительной мере оказались форсированы смертью отца. Теперь, после его смерти, он осознал то, что «нечто из потаеннейших глубин моего собственного невроза мешало какому бы то ни было прогрессу в понимании неврозов, и в этом был как-то замешан и ты [Флисс]» (письмо от 7 июля 1897 г.). Это был первый из множества случаев, когда Фрейд открыто посвящал Флисса в такого рода мысли.

Фрейд повел здесь себя так, словно проходящий анализ пациент. Он без колебаний сообщал своему «аналитику» любые мысли о нем, не утаивая их даже тогда, когда за ними угадывалась враждебность. В свою очередь, предполагается, что аналитик должен быть готов к такому повороту событий и не принимать высказывания пациента на свой счет. И все же мы вполне можем задаться вопросом: как же Флисс на самом деле реагировал на слова Фрейда, особенно позже, когда Фрейд сообщал ему о своих мыслях, имевших гораздо более враждебный характер?

К этому моменту Фрейд приблизился к открытию того, что позже назвал «ядром невротического конфликта». За короткое время он понял природу детских сексуальных фантазий и внутрисемейного детского соперничества. В его собственном случае оно вызвало появление желания смерти младшему брату и впоследствии выступило в качестве важного источника чувства вины. Он обнаружил, что детская двойственность сформировала основу его сложного отношения к друзьям, в том числе и к Флиссу (3 октября 1897 г.). Наконец, он обнаружил и универсальность так называемого «эдипова комплекса» (15 октября 1897 г.). В эти месяцы Фрейд не раз оказывался во власти резких перепадов настроения. Он проходил через периоды сосредоточенного ожидания появления новых данных, в связи с которыми упоминал о «недоступных сознанию необычных состояниях психики, смутных мыслях, завуалированных сомнениях [ «schleierzweifel» – еще одно придуманное им словосочетание], эпизодически сменявшихся определенными просветами».

Одним из первых важных результатов самоанализа оказалось понимание того, что в большинстве случаев сообщения пациентов о якобы имевших место в их детстве «родственных совращениях» являются плодом их фантазии. Этим заключением в письме от 21 сентября 1897 г. он охотно поделился с Флиссом. Много позже, в 1914 г., Фрейд описал свое открытие следующим образом:

«Под влиянием позиции Шарко о травматических истоках истерии сформировалась склонность охотно принимать за истину и считать весьма значимыми утверждения пациентов, приписывающих свои симптомы пассивному сексуальному опыту первых лет жизни, или, попросту говоря, совращению. Когда эта этиология рухнула под бременем собственного неправдоподобия и противоречия достоверно установленным фактам, то первой реакцией было чувство беспомощной растерянности. Анализ вполне корректно приводил к этим детским сексуальным травмам, и все же они оказывались вымыслом. Твердая почва действительности была утрачена. В то время я был бы даже рад бросить всю работу, следуя тем самым по стопам моего почтенного предшественника Брейера. Возможно, я выстоял лишь потому, что у меня не было другого выбора и я не мог тогда взяться за что-нибудь еще. В конце концов появилась мысль, что никому не следует отчаиваться из-за того, что он обманулся в своих ожиданиях. Их в таком случае необходимо пересмотреть. Если страдающие истерией указывают на вымышленные травмы, признавая их лежащими в основе наблюдаемых у них симптомов, то добытый факт означает, что эти сцены – создание их воображения. Значит, эту психическую реальность следует принимать в расчет наравне с практической».

С появлением письма от 21 сентября 1897 г. начался, возможно, самый драматический этап в жизни Фрейда. В течение трех месяцев благодаря самоанализу он восстановил события своего раннего детства. Это привело к открытиям, оказавшим радикальное влияние на будущее человеческой мысли.

С появлением убеждения, что «твердая почва действительности была утрачена», что вполне могло бы удержать человека более слабого, чем Фрейд, от дальнейших изысканий, вся «совратительная» теория происхождения истерии развалилась. Однако он нашел в себе силы заявить, что гордится этим открытием, ибо оно стоило ему больших интеллектуальных усилий и поскольку в результате он обрел способность к жесткой самокритике. Он предполагал, что этот эпизод послужит отправной точкой к достижению грядущих успехов. Его ожидания оправдались. Осознание того, что фантазии его пациентов отражают, как он позже выразился, «психическую реальность», подготовило почву для окончательного открытия детской сексуальности и решающего влияния первых лет жизни ребенка на характер его дальнейшего развития.

Прорыв в самоанализе

Несколькими днями позже, в конце сентября, Фрейд и Флисс повстречались в Берлине. Последовавшие за этой встречей недели позволили Фрейду совершить настоящий «прорыв» в самоанализе. Написанные в октябре 1897 г. три письма, по существу, содержат многие основополагающие психоаналитические открытия.

Во время этого «конгресса» Фрейд не мог только говорить; ему приходилось и слушать. Однако становилось все более очевидным, что Фрейд уже не мог следовать за полетом новых фантазий Флисса. В появившемся сразу по его возвращении первом письме он выразил почтительную неосведомленность:

«Одна из выгод от моего визита к тебе заключается в том, что моя общая осведомленность текущим обликом твоей работы полнилась теперь рядом подробностей. Однако тебе не следует ожидать от меня исчерпывающих замечаний. Там, где я их тебе представлю, я надеюсь, что, ознакомившись с большей их частью, ты непременно примешь во внимание мою ограниченность в такого рода вопросах, выходящих за пределы моей компетентности…»

Мог ли Флисс принять эти слова беспристрастно, да еще при том, что в этом же письме Фрейд рассказал ему и о реконструкции, непосредственно затрагивавшей «невротическую сторону» отношения к нему самому? Следующий параграф отражает сомнения Фрейда гораздо более явно:

«Я по-прежнему благодарен тебе за малейшие проявления твоего бескорыстия; например, за замечания о связи между заражением и зачатием у матери и дочери. Они представляются мне крайне важными, поскольку это может быть объяснено лишь бессмертием зародышевой плазмы[109 - Здесь Фрейд представил ту мысль, которую позже подробно рассмотрел в «По ту сторону принципа удовольствия».], а не как-либо фенотипически. Потом мне пришло в голову, что, возможно, это все же не обязательно. Если инфекция у матери возникает в периоды, согласно формуле a. 28 + b. 23, а зачатие дочери также определяется этим уравнением, то тогда различия между ними вновь должны выражаться аналогичной формулой и нет необходимости в существовании какой-то особой связи между заражением и зачатием. Насколько абсурдна такая мысль, судить не берусь. Для этого мне придется узнать о твоей «периодической диспозиции» [по-видимому, термин Флисса. – М. Ш.]».

Этот отрывок иллюстрирует степень двойственности их конфликта; с одной стороны, нескрываемая благодарность за предоставленную информацию, благоговение перед полетом фантазии Флисса, но при этом заметны сомнения Фрейда, которые, впрочем, не распространялись ни на данные наблюдений, ни на «периодическую» гипотезу как таковую и были озвучены только применительно к конкретному вопросу[110 - Из писем Фрейда непросто восстановить в точности предположения Флисса о периодико-временной связи между некоторыми инфекциями матери и зачатием у дочери, но здесь нас прежде всего интересует реакция на них самого Фрейда.]. Что же до якобы отсутствующих у Фрейда математических способностей, то тут он определенно превзошел Флисса в «игре чисел»!

По-видимому, Фрейд был совершенно уверен, что Флисс не примет близко к сердцу продемонстрированную им неосведомленность, поскольку как в этом, так и в последующих письмах продолжал описывать удивительные результаты собственного самоанализа. Например, он торжественно сообщил, что ему удалось реконструировать событие, произошедшее с ним в возрасте двух с половиной лет, которое подтвердила и его мать. В конце этого письма (15 октября 1897 г.) он «вспомнил» и о Флиссе, выразив свой интерес к очередной его гипотезе. Вообще же, читая это письмо, нетрудно представить, сколь страстно Фрейд хотел рассказать Флиссу о своем открытии. Но раз от разу он все же находил в себе силы сдерживать свое нетерпение и особое внимание уделять прежде всего теориям Флисса.

Поведанные Фрейдом реконструкции прошлого появились в основном в результате толкования им собственных сновидений. В этом письме он указывал, что в то время определенно догадывался, «каков будет характер снов следующей ночи». Видимо, поэтому он отправил письмо лишь на следующий день.

Прежде чем перейти к оценке этих реконструкций, следует сказать несколько слов о специфике воспоминаний ранних лет.

Общеизвестно, что обычно большинство воспоминаний о событиях, происходивших в первые пять лет жизни, скрыто так называемой «инфантильной амнезией». Но некоторые отдельные следы таких воспоминаний все же сохраняются, выделяясь на общем фоне словно крошечные островки. Непросто определить, содержат ли они воспоминания о действительно произошедших событиях или же отражают «память» о семейных легендах, сохраненных родственниками ребенка и чаще всего в искаженном и приукрашенном виде переданных ему уже в более старшем возрасте. Такие спонтанные ранние воспоминания обычно являются «прикрывающими воспоминаниями». Фрейд понял лишь позже, что реконструированные в анализе воспоминания в большинстве случаев являются именно прикрывающими.

Наше понимание «прикрывающих воспоминаний» тесно сопряжено с пониманием развития и функционирования самой памяти. Как при анализе одного из своих пациентов предположил Фрейд, память о воспринятом и/или испытанном может ослабеть, если значение произошедшего ребенок еще не в состоянии осмыслить. Позже подобные следы воспоминаний в сходных обстоятельствах могут «возродиться». Тогда они способны оказать сильное и даже травмирующее воздействие.

Обратимся теперь к сопоставлению реконструкций Фрейда с информацией из архивов. Исследование покажет, что они действительно отчасти были «прикрывающими» воспоминаниями, в то или иное время подкрепленными информацией, предоставленной ему окружающими, а восприятия ранних лет, которые должны были оставить по себе следы в памяти, трансформировались описанным выше образом. В своей статье «Ширма памяти» (1899), в которую вошли некоторые из наиболее утонченных формулировок касательно сложной взаимосвязи между памятью и фантазией, между истинными и ложными воспоминаниями, Фрейд ясно показал, что раннее воспоминание также может прикрывать и более позднее событие. Это совершенно не согласуется с общим положением, согласно которому раннее событие заслоняется воспоминанием, относящимся к более позднему периоду. В этой статье Фрейд утверждал:

«В моем распоряжении имеется несколько воспоминаний раннего детства, которые я могу датировать очень точно. В возрасте трех лет я покинул маленькое местечко, где родился, и переехал в большой город. Все эти воспоминания связаны с местом моего рождения, а значит, относятся к тому времени, когда мне было два или три года. В основном это короткие сценки. Однако они очень хорошо и весьма детально сохранились в моей памяти в противовес воспоминаниям более старшего возраста, которые совершенно лишены визуальной составляющей. Начиная с трехлетнего возраста мои воспоминания уже более скудны и менее определенны. Как я полагаю, с шести или семи лет поток моих воспоминаний стал непрерывным».