Этюды старой мансарды. Опыты мистического экспрессионизма (сборник)

…в открытом кафе на Ратушной площади так хорошо, спокойно пьется пиво. А мимо идут беззаботные веселые люди. Местные жители и туристы, приехавшие Бог весть откуда на свидание с великим городом. А чуть сбоку, справа от Ратуши сидит, задравши кверху и вбок голову, долговязый и нелепый бронзовый человек, несчастливый романтик и фантазер, прославивший свою маленькую страну странными и малопонятными, добрыми и, в то же время, жестокими сказками.

…на Израильской площади в воскресные дни раскидывается веселый, шумный рынок старых, мало кому нужных вещей. И сопят трубки, пыхают сигары туристов, перебирающих остатки давно ушедших эпох. Бог мой, сколько времени я провел в этом месте, выбирая, прицениваясь, торгуясь с веселыми загорелыми продавцами… И ходил среди нас невысокий печальный человечек в старом, истертом фраке и в цилиндре, толкая перед собой стонущую и хрипящую шарманку с сидящей на ней грустной плюшевой обезьянкой…

…по вечерам в озерах отражаются освещенные окна домов, уличные фонари, огни рекламы. И так уютно сидеть за столиком на открытой веранде, уперев ноги в фигурную решетку и прихлебывая черное пиво, думать, думать… «… думать о своей судьбе…» – как писал когда-то выходец из безвестной деревеньки Никола, под лысеватым черепом которого рождались великие в своей простоте стихи.

Я уходил на целые дни бродить по предместьям и пригородам Торговой Гавани. По узеньким, уютным улочкам, заставленным игрушечными, маленькими особнячками с непременными лужайками и цветниками. Я шел по паркам, где гуляют олени, а по аллеям скачут всадники в красных фраках, белых лосинах и цилиндрах. Я спускался по камням к морю и слушал его вечный, никогда не надоедающий голос. Волны ласкали мои голые ступни, а я сидел, подставив лицо не по-северному горячему солнцу. Я уезжал по приморскому шоссе в городок, где стоял когда-то на скалах замок того самого легендарного принца, что любил задавать вопросы, на которые никогда не будет найдено ответов. Сколько раз я петлял между домиков приморского поселка моряков и рыбаков на восточной оконечности Чертова острова. И грустно смотрели на меня сквозь стекла окон смешные глиняные и фарфоровые фигурки, выставленные на подоконники по давнишней традиции ждать ушедших в море мужчин.

Я любил этот город, эту древнюю страну, этот остров, сжатый холодными северными водами, в любой сезон, в любую погоду. В солнечные весенние дни все вокруг – деревья, улицы, мощенные брусчаткой мостовые, озера и каналы – расцветало волшебными красками и оттенками, благодарно радовалось милостям погоды. Камни декоративных оград, увитых плющом, как-то очень торопливо впитывали солнце и отдавали тепло мягкими упругими волнами. И густо, по-южному пахла облетевшая хвоя вечнозеленых кедров. Осенняя непогода окрашивала окружающий мир в мягкие размытые тона. Покрывала пленкой мелкого, моросящего дождя, а вечерами заболоченные, заросшие высокой осокой озера окутывали землю прозрачными туманами. Зимний, северный ветер гнал с моря черные тучи и изредка бросал на бурую землю белый снежный покров. Дышал суровой, седой скандинавской древностью…

Зарисовки Старой и Новой Голландии

I

Уже как неделя застыли каналы,
Уже как три дня побелела окрестность,
И снегом покатые крыши одеты —
Пушистым покровом примерно в два дюйма.

Цепочку следов за собой оставляя,
Охотник торопится краем обрыва,
Сгибаясь под тяжестью знатной добычи,
Посвистывая вслед трусящей собаке.

Сопя отмороженным носом, мальчишка
Сутулится зябко в коротенькой куртке,
По льду меж камней увлеченно гоняя
Подобием клюшки коровью лепешку.
А в устье реки у далекой плотины,
Где вмерзли в торосы широкие барки,
Где мельница крыльями машет лениво,
Трепещут по ветру трехцветные флаги

Над ярмаркой людной, беспечной и грешной,
Которую долгие ждали полгода,
Которая легкое дарит веселье
В холодное, хмурое зимнее время.

Как весело в дымной харчевне с морозца
Хватить оловянный стаканчик настойки
И, крякнув, размашисто шлепнуть ладонью
Широкую задницу взвизгнувшей Анны.

И сдвинуть с приятелем пенные кружки
За тех, кто в бушующем Северном море
Ныряет в волнах под упругой холстиной,
До края налитой веселым зюйд-вестом.

II

В дебрях и чащах седого Гудзона
Вечером поздним и осенью поздней
Жёлтость и сумрак сплелись прихотливо,
Трогая сердце отрадной печалью.

Трогая сердце ледком на озёрах,
Шёпотом их камышей прибережных,
Дальним селеньем, затянутым дымкой,
Тихим шуршаньем листвы под ногами.

В этом пространстве отрадной печали
Духи витают в осенних одеждах,
Сотканных из потемневших деревьев,
Шума плотины, игры листопада.

Сотканных из уходящего лета,
Близкой зимы, туч унылых и низких,
Стада овец, торопящихся к хлеву,
Жара и дыма голландских каминов,

Запаха пива и тёплого хлеба,
Скрежета флюгера ратуши старой…

1910. Реминисценция

Мелькнула в небе комета Галлея, дохнула на Землю ужасом вселенской, космической катастрофы.

…В жизни мы живем лишь раз…

Извозчики, «ваньки», тройки, экипажи на дутых шинах с фонарями на козлах, пыхтящие новомодные моторы… «Шаффёр! К «Яру»… «Стрельне»… к цыганам… румынам… девочкам… шансоньеткам… к черту на рога… да только жива-а-а-а!..»

…светлячки всю ночь летают,
светлячки нам спать мешают…

Неотвратимое следствие непостижимой человеческим разумом небесной механики – губительный снаряд, нацеленный в Землю, страшная в своей предсказуемости парабола

… бац …

«…и сгорим, господа, к чертовой матери как мотылек вместе со всей этой вашей хваленой цивилизацией … впрочем, туда ей и дорога…»

Томные мелодии входящего в моду танго. Театр миниатюр Арцебушевой в Мамонтовском переулке.

Сегодня и ежедневно! Королева танго!

Непревзойденная Эльза Крюгер!

Щемящая, неуловимая греховность и узаконенная эротика латиноамериканских движений и звуков.

«А завтракать, господа, попрошу к Всехсвятскому – в «Гурзуф» или к «Жану».