Фигурки на стене

Я прошел под лентой и поднялся наверх. Чистый пол второго этажа сменился пыльным, густо затянутым паутиной коридором, уходящим далеко в темноту. Мне стало страшно, потому что я ничего не видел перед собой. Где же мальчик, который звал меня, подумал я и несмело подал голос:

– Эй?

Несколько секунд я ничего не видел, кроме всепоглощающей тьмы, затем из-за двери одной из комнат вышел мальчишка. Лица его я разглядеть не смог – очки я так и оставил на тумбочке в спальне, – но создалось впечатление, будто он напихал фонариков за пазуху. Его футболка и штанишки излучали яркий свет, озаряющий пустынный коридор. Мальчик склонил голову набок и махнул мне рукой, приговаривая:

– Иди сюда, у меня здесь весело. Тебе понравится.

Мне стало интересно, что он может делать тут в такое время и откуда у него фонарики. Чем он таким занимается, что даже воспитатели не знают. Он ушел тайком и забрался сюда один? Что он задумал?

И я шагнул в темноту, идя на яркий свет. Теперь я видел, куда идти. Видел перед собой свет и больше не боялся.

– Дай мне руку, – говорил мальчик, протягивая свою ладонь.

Она светилась точно так же, как и его одежда. Как же он это делает? – думал я.

– Дай и мне эти фонарики, – сказал я и ускорил шаг. – Дай и мне. И я хочу, – сказал я еще громче, уже протягивая к нему руку.

И мальчик потянулся ко мне навстречу.

Наши ладони почти соприкоснулись.

Я уже ощущал тепло, источаемое его светом, падающим на мои пальцы.

Я коснулся его руки.

И все вдруг померкло…

Глава 4

Каким может сложиться мнение о человеке у психолога – пускай он и выбрал профессию, в которой ему приходится ежедневно выслушивать россказни о чужих проблемах, – когда он познакомится со всеми тараканами, населявшими голову этого бедолаги-повествователя? Как он будет смотреть на пациента, когда каждому из этих паразитов пожмет руку, сперва втираясь в доверие, а затем скажет, что готов взяться за психологический дихлофос, чтобы самолично вытравить всех до единого, даже если придется и камня на камне не оставить после себя?

Меня заверили, что отныне общение приобретает дружеские ноты, потому можно говорить все приходящее на ум. И я ощутил это, но по мере того, как вливал в уши девушке свою историю, уверенность меня постепенно оставляла. Я начинал сомневаться, правильно ли делаю, исповедуясь ей. Что она будет думать, глядя на меня, когда узнает всю историю? Отстранится? Пожалеет? Прогонит, сказав, что лечить подобные расстройства не в ее компетенции?

Мне снова стало страшно.

Но нашу беседу – не знаю, к счастью или к горю – в тот день прервали. Точнее, мой монолог. Ирина Сергеевна смиренно, как и подобает хорошему психологу, в чем мне еще предстояло убедиться, слушала и не перебивала меня никакими вопросами и замечаниями. Не спрашивала о моем состоянии, хотя, как мне кажется, я его достаточно красочно передал, как и о поведении воспитательниц, которые должны были более скрупулезно относиться к своей работе. Просто слушала и кое-что конспектировала в блокнотик. Записывать все у нее не было никакой необходимости, потому что каждое мое слово и эмоцию пеленговал диктофон.

В дверь постучались. Пришлось заткнуться. Хотя, сказать честно, от этого я испытал какое-то облегчение даже. Эдакая передышка, позволяющая в должной мере осознать, что я подошел к черте и правда выложу всю эту грязь перед другим человеком; как и возможность понять, насколько сильно стоит открываться, а то завелся и погнал бездумно нести чушь – так мою историю назвал бы любой здравомыслящий человек. Так мне, по крайней мере, казалось.

Затем выслушал извинения ввиду какого-то неотложного дела. Напоследок мы договорились встретиться на следующей неделе, в субботу, в четыре часа вечера. И меня это полностью устроило – неделя на размышления. Ирина Сергеевна хотела услышать финал моей истории, а я – избавиться от жгучего желания его рассказать. Значит, было время, чтобы подготовиться.

На том мы и попрощались.

Она выпроводила меня за дверь, улыбнувшись, как близкому другу, и тут же переключила внимание на белокурую гостью с какими-то картонными папками в руках. Перелистывая многочисленные бумаги, она бросила на меня последний взгляд и погрузилась в работу, а я покинул здание и вышел на ярко освещенный полуденным солнцем тротуар и пошагал к автобусной остановке.

Осень в этом году слишком быстро наступала, сменяя зелень на земле и закаты в небе сплошной ржавчиной. Я надеялся, что смогу наслаждаться теплыми деньками еще хотя бы месяцок, но уже теперь по утрам приходилось надевать кофту, прячась от промозглого ветра. Каждый следующий год все сильнее удивлял своей странностью: лето становится короче, а зимы слякотными и лишенными снега, напоминающими раннюю весну, когда утром асфальт покрыт коркой льда, а к обеду негде ступить, чтобы не погрузиться в кашу из грязи и талого снега по щиколотки.

И люди вокруг все злее и противнее становятся.

А еще этот коронавирус, знаете же? Да кто о нем не слышал в современном мире… Он всех в той или иной мере достал! У нас хоть масочный режим отменили, отчего стало проще понимать эмоции на лицах. До этого живое общение превращалось в нечто похожее на переписку стариков в интернете, где нет ни единого проявления чувств – сплошные сухие слова, которые следует воспринимать именно так, как они были произнесены, не предполагая наличия юмора, доброты или даже какого-либо сарказма. А я не представляю своей жизни без последнего, вот правда. Да что там старики… Я даже с мамой иногда не могу нормально поговорить. Не знай я, как она на самом деле ко мне относится, то ее безэмоциональные сообщения в духе «тебе бы девушку найти» или «вы снова просидели весь день в комнате, не выходя на свежий воздух?» могли бы ввести в заблуждение. Такое вполне можно было расценить как упрек или даже оскорбление, а не заботу, чем оно на самом-таки деле и является.

В попытке заглушить поток мыслей я надел беспроводные наушники и нажал «Play» на экране телефона. Маленькие, но амбициозно мощные динамики тут же принялись вколачивать мне в уши суровый гроулинг вокалиста группы Set for Tomorrow, вопящего что-то нечленораздельное из своей композиции «The New Narrative», так идеально подходящей под мое теперешнее эмоциональное состояние. А следом за ней «Ghost of Me» от UNI/VS, сопровождаемое не то звуками губной гармошки, не то какого-то саксофона. Честно сказать, я совсем не разбираюсь в духовых, но подобное сочетание в этом музыкальном направлении хоть и кажется неоднозначным и даже странным, тем не менее, как раньше, так и сейчас сослужило моей душе роль подорожника. Вот так, да – музыка на меня оказывает не абы какое влияние. И если мои любимые жанры расшатывают психику обычного человека, то мою же они врачуют.

Я решил не ехать. Водитель автобуса распахнул передо мной створки дверей, повел плечами и что-то сказал, когда я просто развернулся и пошел по направлению студгородка. Путь неблизкий, но торопиться мне оказалось совершенно незачем и некуда. Было как никогда приятно пройтись в одиночестве и подумать. Нет, не о чем-то конкретном даже. Атмосфера захлестнула, вот и все. И я шел по малознакомым улицам, потупив взгляд, изредка осматриваясь, чтобы не забрести куда не надо. Вскоре начало темнеть – в этом году осень пришла не по календарю рано. Рядом лениво проплывали машины, обливая меня волнами света фар. У подъездов, на скамейках, зажимались влюбленные парочки, совсем не обращая внимания на прохожих. Вечерние тона подминали под себя город…

– Я думал, ты уехал, – снимая один наушник, с ухмылкой проговорил Гарик, когда я открыл дверь нашей комнаты в общаге.

Он лежал на кровати. Все как всегда: завернулся в покрывало и обложился подушками, ковыряясь в телефоне и слушая музыку. В список его любимых занятий не входил никакой из видов спорта или, например, посещение картинных галерей. Он либо валялся здесь, либо сидел на скамейке около здания, украдкой заглядывая под юбки проходящим мимо и поднимающимся по ступенькам первокурсницам – это по дню, пока не началась учеба. Вечера он проводил в компании пива и нескольких других товарищей, которые не прочь скоротать время в баре с чипсами и картами. Иногда зависал на квартире у одного из местных одногруппников. Не все снимали комнаты в общежитии, и в этом вся прелесть студенческих лет: никакого надзора комендантов, проверок на наличие спиртного или посторонних лиц, как и трудностей с тем, чтобы выйти на перекур.

– Автобус сломался, – солгал я. – Решил, что это знак, который нельзя игнорировать.

– Итак. – Гарик сел на кровати и стянул со лба капюшон своего худи. – Тридцатое августа. Суббота. Ты никуда не поехал. Ты же понимаешь, к чему я клоню? Планы меняются, дружище! И очень стремительно. Ты с нами или как всегда?

Я прекрасно понимал, к чему он клонит. Десять минут назад я совершенно не думал в этом направлении, пытаясь избавиться от визуализации предстоящего сеанса психотерапии. Точнее говоря, продолжения знакомства и завершения своей, мать ее, душещипательной истории. Когда мы с Ириной пили чай, я ощутил необходимость выговориться. А потому заимел план в тот же день решить для себя, стоит ли продолжать наше общение и развивать его, чтоб это ни значило: дружба или лечение. Может, моя проблема на самом деле незначительна и не стоит о ней даже заикаться кому-либо? Черт его знает… И не узнает, пока не попробует. Я хотел уже в тот день получить ответ на этот вопрос, но не вышло. Долбаная тетрадь с папками! И что там такого важного было, что пришлось прервать сеанс? Так ведь нельзя. Это неправильно. А теперь мне придется еще неделю ходить с этой мыслью, имею в виду финал истории. Прошел азарт, запал улетучился. Только я уже совсем не уверен, что оно мне нужно!

Почему все так?

– Знаешь, – начал я, поправляя очки, – а я очень даже за! Когда выдвигаемся? Хочу надраться как следует. А завтра отдохнем. И тогда уже на учебу, с новыми силами. Или похмельем…

Я решил именно таким образом заставить себя прекратить терзаться тем, что не имеет смысла – переживаниями. Будь что будет, а дальше посмотрим.

– Ну… – Гарик заглянул в экран телефона. – Если ты не планируешь обедать, – или как это называется, когда еще день, а за окном уже не похоже? – то можешь идти собираться. А я пока пойду позвоню мелкому, чтоб ждал нас пораньше.

– И в «Пятерочку» еще зайти бы… – сказал я Гарику вдогонку, но он уже вышел из комнаты.

Я подошел к столу, на котором лежало несколько учебников на третий курс – готовился к предстоящему семестру. Постоял, подумал минуту, затем собрал их в стопку и отложил на край, под выключенную лампу. С ними придется повременить ввиду намеченных на этот вечер планов.

Фотография над столом, приколотая кнопкой к обоям, напомнила мне, что я так и не позвонил маме и не предупредил, что не приеду ни на этой неделе, ни на ближайших последующих. Не хотелось ее огорчать, но еще больше – заставлять переживать. Она всегда улыбается мне со снимка, обнимая меня за плечи. Ее глаза светятся добротой и любовью. И это греет.

Я выглянул в окно. Гарик, опершись кроссовкой на скамейку, завязывал шнурки, в то же время прижимая телефон к уху плечом.

Достал свой «Сяоми» и нашел в контактах маму, поколебался еще с минуту и нажал вызов.

Но в трубке услышал баритон Руслана.

– Где мама? – не здороваясь, спросил я. В моем голосе в тот же миг появилась раздраженность.

– А тебе что до нее? Уехал из дома, обещал приезжать чаще. Ради твоей матери, межу прочим! Но забиваешь болт. А раз так, значит, и не лезь сюда больше.

– А ты чего распоряжаешься моими решениями, как своими? Где мама, еще раз спрашиваю?

– Слушай сюда, сосунок…

– Да пошел ты на хрен, гандон лысый!

Но эти слова не дошли до адресата, уведомив меня об этом короткими быстрыми гудками. А на экран вылезло спасительное сообщение о недостатке средств на балансе. Оно и к лучшему. Мало ли что мог учудить отчим в пьяную отместку за грубость пасынка. Я и сам тут же пожалел о сказанном, а для понимания, что эти слова явно лишние, нужно было произнести их именно вслух, как я и сделал, только, видимо, самому себе.

– Прости, мам…