Расцветая подо льдом

– Рунка, раз уселась впереди, то за лошадьми и смотри. Тронут с места – мать тебе голову оторвёт.

– Так ведь тебе оторвёт-то, не мне! – заспорила, возмущаясь, Руночка. – Мама тебе приказала, ты же старший!

Права, права Руночка. Но так не терпелось узнать, что площади делается. За эти бирки Власта и Цветик работали всё прошлое лето. Власта уходила на общинный сенокос и пастбище, а Цветик разгребал в конюшнях навоз. Обещали за день выплатить по бирке, но осенью сказали, что Цветка как малолетний получит в два раза меньше.

Бирки меняли теперь на корм для личных лошадей. За бирку давали одну меру тросянки, мешанины сена с соломой, либо полмеры сочного корма, прелой морквы со свеклой, либо четверть овса. Кормами заведовал общинный староста. Млад медными щипчиками ломал обменянные бирки.

– Младик, лапушка, – заискивала тётя Власта, – отпусти-ка мне овса, милый. А, что не так, любезный?

– Не положено, – Млад нахмурился. – Община решила от слободских бирок не принимать! Раз ушли из посада – стало быть, кончено с вами.

Посадский двор зашумел, заворочался. Общинникам теперь кормов больше достанется.

– Не по совести это, не по уговору, – затянула Власта.

Звякнуло окно Посадской Избы. На холодок по пояс высунулся Гоеслав, бывший Писарь местного Братства:

– По уговору, всё по уговору! Лошадей у нас выкупили, рабочую силу с посада свели. Это ратники вас попутали! Нил с Асенем вас баламутят да Ладис им подпевает!

– Кто тут ратников помянул…

К Посадской Избе, хромая, приближался Ладис. Голос у него высокий, но будто посаженный, словно сам он до сих пор в разведке либо на марш-броске, где шум производить опасно. Сказывали, что это Ладис сманил плоскогорцев уходить в слободу. Ратники признают его за старшего, хотя он молодой и не заслуженный. Чуть-чуть подволакивая ногу, Ладис собирался подняться на крыльцо, но увидел в окне Гоеса и приостановился:

– Ты, что ли, ратников поминаешь?

Общинный писарь заёрзал, хотел спрятаться, но не стерпел и выкрикнул:

– Понавезли себе добра награбленного! Знаем, знаем мы, откуда добро у ратников. Братству всё про вас известно!

– Где оно теперь, твоё Братство, где опричники, – ратник отвернулся. Что толку с Гоесом воевать? – А про добро не угадал. Своего я врагу не отдал, хотя джинн-воин мне ногу отнять пытался. Да и чужого не взял – ни щита рассечённого, ни лука сломанного.

При слове «опричники» из-за спины Гоеса едва не выскочил в окно старый вояка Ратко:

– Разберёмся! – взвизгнул опричник. – Всех на чистую воду выведем!

– Жизни бы лучше радовались, – Ладис слегка поёжился на холодке.

– Залесью красного петуха пустим! – из-за спин взрослых вылетел тоненький голосишко Ратича, внучонка Ратко.

Слободские ни с чем расходились с посадской площади. Цветик вперёд досадующей Власты припустил к возку. Руночка снисходительно глянула на него и обещалась не выдавать.

Колёса возка постукивали по свежей, не наезженной ещё просеке, утварь погромыхивала в возке, а мысли Цветика витали где-то по сторонам. Витали-витали да на Ладиса перескочили. Всё-таки, здоровский он мужик, Ладислав-лучник. Пацаны как-то раз обступили его и давай требовать: – «Расскажи да расскажи, чего на войне было». – А он: – «Не хочу про мертвяков вспоминать». – «Ну, тогда веселого, веселого что было». – А он в сердцах возьми и брякни: «Дурной травы до одури выкуришь – вот тогда до усрачки весело. У дома дерево торчит – весело! Дом подожгли и мужика на дереве вздёрнули – ещё веселее!»

Цветик ни разу не видел повешенных. А что, это и в правду смешно? Говорят, они пляшут и дрыгают ногами. Увидеть бы…

Их дом теперь третий в слободе, если считать от просеки. Цвет соскочил на землю, едва возок остановился. На соседней улице шла стройка. Мужики впятером взволакивали на стену тяжеленную балку, а внизу стояла ватажка ребят, а среди них Златовидка.

– Слышь, мелкие, отошли бы! Зашибу, так до смерти греха не изжить, – рявкнули сверху.

Златик, глядя мужику в глаза, как стоял на одном месте, так ни на шаг и не сдвинулся.

– Ну и мальцы пошли, – буркнул мужик, сдавшись. – Ни взгляда, ни окрика не боятся.

Пацаны и впрямь пошли бешеные. Ни угрозы, ни брань в грош не ставят. Ещё и сами обложат. Старики побаиваются их и стороной обходят места, где ребятня собирается.

Златка, сохраняя достоинство, отошёл в сторону. Подмигнул Цветику, как свидетелю его победы.

– Эй, привет, придурки! – сзади раздался хрипатый голос с признаками вечного насморка. Цветославка и Злат медленно обернулись. Там стоял Путьша Кривонос и весь светился от удовольствия.

– Это ты – придурок, а я – Златовид Кучкович, – внятно объяснил Златик.

– Гм-м… Да это я так… просто… Злат, – замямлил Путьша.

Злат нарочно держал Путьшу при себе. В руководстве ребячьей ватажкой он у Златика вроде правой руки. Путьша тупо соображает, но зато жесток в расправах. Теперь что-то трепыхалось под Путьшиной курткой. Цветик не удивился бы, если это была полузадушенная крыса, приготовленная, чтоб бросить в лицо ему, Цветославу.

Путьша как раз завозился с курткой, и Цвет отпрянул, готовый заслониться руками, но под курткой оказалась не крыса, а скрученная проволокой чёрная птица.

– Что это? – Цветик от неожиданности вытянул шею. – Чёрный грач?

– Во какой! – радовался Путьша. – В силок словил! Гляжу – трепыхается. А их там налетело! Я за лесом на лугу ставлю, на зерно ловлю.

– Дай-ка сюда, – Цвет протянул руки.

– Чего тебе! Мой! Из моих рук смотри!

Цветик отобрал птицу. Грач задыхался, проволочная петля перетянула ему лапы и крылья. Он, казалось, почти не дышал. Только полузакрытое птичье веко подрагивало. Цветослав попытался оттянуть проволоку, но она остро вонзилась в тело птицы и затянулась ещё туже. Грач умирал.

– Он же домой вернулся. Он летел долго. А ты его так, проволокой, – Цветка всё же не заплакал от жалости. Сдержался.

– Ты ещё поцелуй, поцелуй его! – заржал Путьша. – Грачиный папа! Сам как грач, чёрный! Грачиный папа!

– Кривонос, – обозвал его Цветка.

Грача без разговоров забрал Златовид. Придерживая ему голову, Злат вынул из-под рубахи складной нож и выпустил лезвие.

– Ты зачем это, Злат? – Цветик чуял недоброе.

– Он же мучается? – бросил Злат через плечо. – А знаешь, как от удушья долго умирают? Мне ратники говорили. Там джинны пленных в землю закапывали, чтоб задыхались подольше.

Острие укололо грачиное горло.

– Дай я, дай я! – завертелся Кривонос. – Златик, ну, пожалуйста, дай я!

Злат великодушно отдал ему нож и полумёртвую птицу. Торопясь и сопя, Путьша зарезал грача, распоров его от самого горла до хвоста.

– Зверюга ты, – выговорил Цветослав.

– Он бы всё равно сдох, – заверил Путьша. – А ты – Грач, Грач! Иди, давай! Вон твоя Снежка явилась. Поцелуйся с ней!