Фальшивая монета

Яковлев. Но если монета настоящая, тогда, значит…

Стогов. Что же тогда?

Яковлев(сел). Вы – вроде дьявола!

Стогов(вздохнув, усмехаясь). Э, нет, куда мне.

Яковлев. А… а вы – не агент полиции?

Стогов(отходя от него). С вами говорить бесполезно. (Идёт к двери в кухню.)

Яковлев(тревожно). Подождите, постойте… О, господи!.. Послушайте, – ведь мне хочется правду знать! Как же дело делать, не зная правды? Правда – нужна?

(Стогов смотрит на него вопросительно, молчит.)

Яковлев(жалобно). И… и потом: ведь если б господь не допускал греха, так люди не грешили бы? Не грешили бы, а?

Стогов(грубовато). Этого я не знаю. А знаю вот что: вы Кирова помните?

Яковлев(испуган). Я? Позвольте! Какого? Кто это?

Стогов. Лицо известное. Музей в Нижнем Новгороде обворовал, старинные монеты – помните? Он у Бобовой на квартире жил, – забыли? А Бобова краденое принимает, это вы должны знать, вы же сами подделываете для неё старинные вещи.

Яковлев(растерялся, испуган, усмехается, потирает руки). О-о… да, вот как? Значит, вы действительно?.. Ага! Зачем же эта игра со мной? Вы бы прямо сказали… если Киров – приятель вам? Приятель. Или вы?.. Вы агент? Зачем игра эта?

Стогов(закуривая новую папиросу). Надо испытать человека… Дело серьёзное.

Яковлев. Ну, что ж? Значит я – в руках у вас?

Стогов. И любопытно видеть, как человек, прижатый в угол, извивается, изгибается…

Яковлев. Я согрешил один раз…

Стогов. Мне всё равно – один или одиннадцать. (Он сел к столу и, незаметно для себя, засунул локтем, монету под кружок из клеёнки, на котором стоит лампа.)

Яковлев. Я на грех шёл для других, для дочери… На худое ради хорошего… Господь тоже добр… Он меня не накажет.

Стогов. За что же наказывать вас, если вы грешите ради других?

Яковлев. Шутите вы!

Стогов. Нет. Я шутить не умею. (Идёт к двери в кухню.)

Яковлев(за ним). Позвольте… как же мы решили? Кто же вы будете? Ведь нельзя же так… поговорили – а конца нет…

(Ушли. С лестницы идёт Глинкин, – в руках бумаги. Подошёл к столу, бросил бумаги, вынул папиросу. Бормочет: «Хамство… Хамы». Не глядя, ищет на столе спичек, нащупал монету, взял её, делает такой жест, как бы вставил монокль в глаз, развалился на стуле, вытянув ноги, осматривает монету. «Странно… Гм… Очень странно…» Прячет монету в карман. Снова вынул, улыбаясь разглядывает. «Замечательно». Из двери в кухню – Лузгин и Ефимов. Глинкин, как бы поправляя папиросу, торопливо сунул монету в рот.)

Лузгин(как бы поддразнивая). А дети-то, дети – тоже Ефимовы будут, – Ефимовы…

Ефимов(решительно). Детей – не надо!

Лузгин. У-у-у – не надо?

Ефимов. Если все мои предки ничем в жизни не отличились, не могли себя поставить заметно и меня сделали, так сказать, невидимым, то я, человек рассуждающий, протестую против своей пустой природы и, не желая распространять её далее, обязан не родить детей.

Глинкин. Вы точно прошение читаете!

Лузгин. Так – так – так… Не родить?

Глинкин. Да, незначительные люди – лишние.

Ефимов. И вообще человек – вещь ненужная!

Лузгин(серьёзно). А кому же наследство? А? Наследство-то кому?

Ефимов(озабоченно смотрит на него). Не верится в наследство. Что же – наследники – находятся?

Лузгин. Ищу. День и ночь всё ищу, всё думаю.

Глинкин. Не забудьте, что мои предки были англичане, Гленквэн. Возможно, что один из них переселился н Америку и там…

Ефимов(искоса взглянул на Глинкина). Врёте вы! Англичане – французы – не верю…

Глинкин. Не смеете не верить! (Лузгину.) Наследство – в деньгах или в земле?

Лузгин. В земле, в земле! И – в деньгах, да, да! И в деньгах. Шш! Молчок! Наследство – вот! (Смеётся, сделав руками широкий круг.)

Ефимов. Неубедительно.

Глинкин. Сыграем в преферанс?

Ефимов. Четвёртого нет.

Глинкин. С болваном.

Ефимов. Кемской прогонит.

Глинкин. В кухне.

Ефимов. Это можно.

(Пока они говорят, Лузгин, осматривая комнату, увидал в зеркале своё отражение. Это испугало его, он отскочил, прижав портфель свой ко груди. Но, всмотревшись в отражение, тихонько засмеялся, погрозил ему пальцем.)

Глинкин(Лузгину). В преферанс – хотите?

Лузгин. Я? Хочу.

Глинкин. Только четвёртого нет.