Навождение

Человек тихо засмеялся.

– Не приемлю я, Фома, мзды за помощь мою!

– Обет, видно?

– И не обет, Фома… Бросим это, не тут узел дела…

– Мне, видишь ты, больно любопытно, почему ты узнал, что я в тебе нуждаюсь?

А человек опять засмеялся.

– А так уж… Чутьё у меня есть этакое, чуть только душу человека мгла дум, несвычных ей, обымет – сейчас я и иду к нему на помощь.

– Та-ак! Ну, и что же ты мне скажешь? – осведомился Фома Миронов.

– А это ты, Фома, послушай серьёзно… Про сына Якова думал ты тут… Ждёт, дескать, сын смерти моей и хочет огромные капиталы мои в руки себе забрать. Не ошибся ты, думает это Яков…

– Думает, зверь? – крикнул гневно купец Мосолов.

– Думает, – печально качнул головой старик. – Плохой он человек у тебя. На готовый он хлеб родился, и сам по себе не большой делец. Работает он, пока ты жив, помрёшь – другие будут за него работать, наёмники, а он, Яков, только жить будет. Жить и ту деньгу, которую ты всю жизнь денно и нощно ковал без устали, сорить будет по земле, без толку, без пользы.

Деньга должна быть со смыслом посеяна, тогда она может не только богатый – святой урожай дать.

– Ой ли? Святой – говоришь? Это, значит, ежели её на церкви отдать? – спросил Фома Миронович.

– Погоди, не перебивай речи. Сообрази ты теперь, как ты, Фома, жизнь прожил? Почёту у тебя в городе нет, а ежели иные и кланяются тебе издали, это от страха пред тобой, потому ты за неуважение разорить человека можешь. Никто тебя, Фома, не любит…

– Я, брат, всё это знаю. Я сам никого не люблю… – угрюмо сказал Фома Миронов, – что мне люди? Бог мой судья, а не они… Они сами все подсудимые… да и судить им меня недоступно…

– А судят ведь, Фома, – печально качнул головой человечек.

– Ну и пусть их… Они судят, а господь бог рассудит…

– Судят, говорю. Строго. Фома Мосолов, говорят, неправедным путём миллионы нажил.

Через слёзы, говорят, человеческий и трудовой пот деньги в его сундуки текли. Пахнут-де они грехом…

– Ишь ты, мудрые какие! – засмеялся Фома Миронов с горечью… – Пахнут! Откуда они знают, чем мои деньги пахнут? Я никому их не давал нюхать… Грехом, слышь, пахнут. А чьи пахнут иначе-то?

– Накопил, говорят, Фома, неправедных-то денег да и не знает, по темноте ума своего, что с ними делать. Дрожит, дескать, над ними денно и нощно и даже сосчитать их не может, и на это ума у него нет. Совсем, дескать, Фома-то Мосолов, при всех его миллионах, жалости достойный человек, жизнь у него от большого богатства беспокойная, тесная, жизнь, прожил он её в темноте, ничего не зная, ничего не видя, людям он не помогал много, люди его не любят.

И говорят ещё, что Фома-де Мосолов скоро помрёт, а сын-то деньги по ветру развеет, и пропадут ни за грош все труды Фомы и отца его, великие труды пропадут безо всякой пользы, никакого, дескать, памятника в жизни по Фоме не останется. И жалеют они тебя презрительно – экий он, дескать, несчастный и жалкий человек!

– Вр-рёшь! Вр-рут! – гаркнул Фома Мосолов во всю грудь и вскочил с дивана, весь дрожащий и бледный от гнева. Вскочил, наклонился над печальным человеком и грозно, как зверь разъярённый, зарычал ему: – Иди, скажи им – врут! Я не несчастный, не жалкий… Я их… купить всех могу!..

– А ещё-то что, Фома? – перебил его спокойно печальный человек.

– А ещё?.. А ещё?.. Отомщу!

– А как же ты, Фома, отомстишь?..

– Как? Сумею!.. Возьму да и сожгу публично все свои деньги – пусть завидуют!

– Тогда скажут про тебя – с ума-де сошёл миллионщик Мосолов. И опять презрительно пожалеют.

Фома Миронович грузно сел на диван и в упор уставился на своего собеседника. А тот тоже не сводил с него своих грустных и ласковых глаз. Долго они молчали, сидя так, и чувствовал Фома Мосолов, что оставляет его гордость его и что в самом деле, пожалуй, он, миллионщик, несчастный и жалкий человек.

– Слушай-ка ты… кто ты там? Чёрт ты не чёрт, а и не ангел, – глухо заговорил Мосолов. – Знаешь ты, что ли, чего надо делать-то мне перед смертью? Знаешь, так говори…

– Как не знать! Для совета я и пришёл к тебе, – ласково улыбнулся печальный человечек.

– Ну и советуй… Ну сразу, не мучь, не тяни души…

– Отомстить надо, Фома, это ты верно…

– Да как?!

– А просто. Сначала прошлому своему отомсти, бесполезной твоей трудовой жизни оправдание дай. Не оправдана ведь жизнь-то у тебя. Жил ты, а для чего? Смыслу-то и нету в жизни. Трудился много – а зачем? Али ради денег? Да их куда? В могилу их с покойниками не кладут.

– Не тяни, Христа ради! – глухо попросил Фома Миронов.

– Так вот, возьми ты твои миллионы и строй на них училища, гимназии, богадельни, для думы выстрой дом, ещё чего-нибудь сотвори из того, что городу нужно…

– Ишь ты как! А не жирно это будет? – криво усмехнулся Фома Миронов.

– …И останутся все эти дома на века, и будут они тебе, Фома, неразрушимыми памятниками. И всяк уж человек будет знать, Фома, для чего ты жил и деньги копил. Стоит каменный домище – кто строил? Покойник Фома Миронов Мосолов, царствие ему небесное! Всё, что есть в городе хорошего, – его памятники. Великодушный это был человек – целую жизнь трудился, а под конец её, по Христову завету, всё своё достояние людям отдал…

– Н-да… это, пожалуй, оправдает… – задумчиво сказал Фома Миронов.

– Это перед господом оправдает тебя, не токмо пред людьми. А людям ты тоже отомсти…

– Пёс с ними! – махнул рукой Мосолов и брезгливо поджал губы.

– Нет, ты потешь себя, а их поучи, – серьёзно сказал печальный человечек.

– А как ещё это?

– А вот как: как одаришь ты их, явятся они тебя за твои дела благодарить, тогда ты им и скажи: «Что надо вам от меня? Ничего вы от меня не ждали, и я от вас ничего не жду – идите прочь!..»

– Вот – так ты! – изумлённо воскликнул Фома Миронов, – как ты подвёл мину-то!

То-онко! Да они что тогда? В кольца от злобы совьются! Это я, брат ты мой, устрою! Это вот миллионов стоит! Это…

– И ещё скажи им так: «Судили вы меня, поносили, – а сами вы суда и поношения не достойны, что ли? Кто вы? Люди. А я кто? Человек. Как же вы, прежде конца моей жизни, решились чинить суд надо мной? А вот я пред смертью махнул рукой и оправдал всю жизнь мою.

И каждый из вас может сделать это. Поспешили вы с судом, а не надо бы, не надо бы, господа люди, спешить вам судить друг друга. Все ведь вы грешны, не забывайте. И вот пришли вы благодарить осуждённого… Но идите вон – не хочу я слышать от вас даже и слов благодарности!»

– Слушай, ты! Кто ты… эх! Я сделаю это! Я дворцы сострою… до гроша истрачусь, по милостыню пойду! Слушай – мы оба с тобой…