Об избытке и недостатках

– Куда же ты, Яшук, сикаешь? Ты, брат, мимо лохани, не слышишь?

Белоголовый, тощенький мальчик слабо сказал что-то, но слов его не слышно было за словами отца.

– Вот, прохожие, у парня – глаза мокнут, вроде бы гниют. Не знаете средства против глаз? Мокнут и мокнут, – что ты будешь делать!

– В больницу вези, – посоветовал солдат.

– Возить нам – не на чем. Мы, брат, сами возим желающих, – говорил Егорша, помогая сыну влезть на полати. – В больницу я его водил даже три раза. Капали ему капли в глаза, промыванье дали – не помогло! Нет, не помогло, – повторил он и впервые тяжко вздохнул, наблюдая, как солдат вынимает из котомки половину буханки солдатского хлеба, куски пирога. – Нет, уж я так думаю: положено ему ослепнуть. Вот и девчоночка тоже – горячка у неё четвёртые сутки. Простудилась, хрипит… как она там, Палага?

Но, не дожидаясь ответа жены, он с радостным удивлением вскричал:

– Это – что же? Свинина?

– Ветчина, – поправил солдат.

– Богато живёте! Палага – гляди: ветчина.

Хозяйка, улыбаясь, подошла к столу:

– Кусище какой! Ба-атюшки…

– Каких же денег это стоит?

Солдат решил быть весёлым.

– Не куплено, крадено, – сказал он. Егорша не поверил.

– Будто – слямзил? Врё-ешь!

– Верное слово.

Толкнув жену в бок, Егорша захохотал, закачался, и обнаружилось, что сзади него стоит старуха, вытянув шею вперёд, выкатив глаза, челюсть у неё отвисла, обнажив тёмную, жадную дыру беззубого рта. Солдат великодушно пригласил хозяев поесть.

– За это – спасибо! – сказал Егорша. – Ты вот что, друг, ты отрежь кусок парнишке, ему польза будет. Мясо, брат, редкая пища…

Схватив кусок ветчины, он побежал к полатям, говоря на бегу:

– Пищу воровать – можно! Я, конешно, не верю, что вы – воры…

– Поверь, – настаивал солдат, а хозяйка спросила меня:

– И ты воруешь?

Раньше чем я успел ей ответить, ответил солдат:

– Он – нет! Он – грамотой испорчен, стесняется.

– Пищу можно воровать! – повторил Егорша, толкнув жену и Старуху, понуждая их сесть к столу. – Пищу и мышь и птица воруют. И даже таракан. Воровство – не баловство, я так понимаю.

– А ты ври больше на себя-то, – сказала жена, хмурясь. Егорша согласился с ней:

– Конешно, на себя врать – пользы нет! Ну, а всё-таки поговорочка звенит: «Хочешь есть, да – нечего, – в клеть лезь, хлеб у кого…»

– Нету поговорки такой, – сердито сказала старуха.

– А ты все знаешь?

– А и знаю!

Должно быть, желая прервать возможную ссору, солдат сказал:

– Ловко у тебя язык привешен!

– У меня – душа звонкая, оттого и язык бойкий, – ответил Егорша.

– Нуте-ка, кушайте, – предложил солдат.

И все замолчали. Солдат любил есть и ел много, но на этот раз кусок не шёл в горло ему, так же как и мне. Жутко было видеть, как жадно ест Егорша, и особенно страшно совала куски мяса старуха в чёрный беззубый рот: поднося кусок к лицу, она одновременно всем телом наклонялась к нему, точно опасаясь, что кусок вырвут из пальцев её. Она всхлипывала, всхрапывала, и её тусклые глаза ревниво, из-под седых бровей, следили за быстрой рукой Егорши. Было видно, как ёрзает её кадык, образуя из кожи на шее нелепые, невиданные морщины. У меня её жадность возбуждала тошноту, и я заметил, что молодуха раза два уже толкала её локтем в бок. Сама она, Палага, ела не торопясь, аккуратно, пережёвывала пищу долго, и казалось, что это молчаливое насыщение тяготит её; от этого, а не от сытости краснеют её уши, щёки. Видимо, я догадался правильно, и Палага что-то заметила, сочный голос её вдруг покрыл громкое чавканье мужа и животный храп старухи.

– Он у меня сказочник, выдумщик. Иной раз найдёт на него – всю ночь, до утра балагурит. И даже бывает страшно слушать. Вдруг придумает, что разродятся тараканы.

– Угу, – сказал Егорша, кивнув головой.

– Разродятся так, что ни людям, ни кому другому живому места на земле нет уж, одни тараканы кишат, а боле – ничего!

Егорша перестал есть и совершенно уверенно сказал:

– А то – мыши! Против таракана – средств нету, а мышь – силоватей его, она таракана может кушать. Сами знаете: всё держится на силе.

– На глупости больше, – вставил солдат.

Егорша уже успел набить рот ветчиной и не мог ответить, а только помахал рукою в воздухе. Но проглотив жвачку, он немедля и напористо снова заговорил:

– А глупость – не сила? Глупость, брат, тоже сила. Побори-ка её? У нас, в селе, учительша против глупости ратовала, так приехали ночью из города жандармы – хоп её! И – пожалуйте в Сибирь, в безлюдное место…

– Ты расскажи про неё, – предложила жена. – Он про неё так рассказывает, что даже до слёз доводит.

Вытирая рот подолом юбки, старуха сказала неожиданным басом:

– В бога она не верила, отца не уважала, вот ей и – каюк! Да ещё и на том свете…

Егорша, дурашливо крестясь, сказал:

– Господи – помилуй, хвостиком по рылу! – а Палага посоветовала старухе:

– Ну, покамест ты на том свете не побывала, так про него не рассказывай.

– Она, учительша, была необыкновенной храбрости, – говорил Егорша солдату. – А отец у неё – поп, бо-ольшой силы попище! Вот она беседует с ребятами, с девками, а он незаметно подкрался, да за волосья её, да по щекам. Избил, а она встала с земли и говорит: «Понимаете, за что он, поп, отец мой, бил меня? За то, что я вам правду говорила. Не верьте, кричит, попам!» Тут он её – ещё! Да ещё…