Один из королей республики

– Нет, – тихо сказал я, – я не о том… Я, видите ли, думал, что иногда правительство должно бы запрещать явный грабёж…

– Н-но! – возразил он. – Это идеализм. Здесь это не принято. Правительство не имеет права вмешиваться в частные дела…

Моя скромность увеличивалась перед этой спокойной мудростью ребёнка.

– Но разве разорение одним человеком многих – частное дело? – вежливо осведомился я.

– Разорение? – повторил он, широко открыв глаза. – Разорение – это когда дороги рабочие руки. И когда стачка. Но у нас есть эмигранты. Они всегда понижают плату рабочим и охотно замещают стачечников. Когда их наберётся в страну достаточно для того, чтобы они дёшево работали и много покупали, – всё будет хорошо.

Он несколько оживился и стал менее похож на старика и младенца, смешанных в одном лице. Его тонкие, тёмные пальцы зашевелились, и сухой голос быстрее затрещал в моих ушах.

– Правительство? Это, пожалуй, интересный вопрос, да. Хорошее правительство необходимо. Оно разрешает такие задачи: в стране должно быть столько народа, сколько мне нужно для того, чтобы он купил у меня всё, что я хочу продать. Рабочих должно быть столько, чтобы я в них не нуждался. Но – ни одного лишнего! Тогда – не будет социалистов. И стачек. Правительство не должно брать высоких налогов. Всё, что может дать народ, – я сам возьму. Вот что я называю – хорошее правительство.

«Он обнаруживает глупость – это несомненный признак сознания своего величия, – подумал я. – Пожалуй, он действительно король…»

– Мне нужно, – продолжал он уверенным и твёрдым тоном, – чтобы в стране был порядок. Правительство нанимает за небольшую плату разных философов, которые не менее восьми часов каждое воскресенье учат народ уважать законы. Если для этого недостаточно философов – пускайте в дело солдат. Здесь важны не приёмы, а только результаты. Потребитель и рабочий обязаны уважать законы. Вот и всё! – закончил он, играя пальцами.

«Нет, он не глуп, едва ли он король!» – подумал я и спросил: – Вы довольны современным правительством?

Он ответил не сразу.

– Оно делает меньше, чем может. Я говорю: эмигрантов нужно пока пускать в страну. Но у нас есть политическая свобода, которой они пользуются, – за это нужно заплатить. Пусть же каждый из них привозит с собой хотя бы пятьсот долларов. Человек, у которого есть пятьсот долларов, в десять раз лучше того, который имеет только пятьдесят… Дурные люди – бродяги, нищие, больные и прочие лентяи – нигде не нужны…

– Но ведь это сократит приток эмигрантов… – сказал я.

Старик утвердительно кивнул головой.

– Со временем я предложу совершенно закрыть для них двери в страну. А пока пусть каждый привезёт немного золота… Это полезно для страны. Потом, необходимо увеличить срок для получения гражданских прав. Впоследствии его придётся вовсе уничтожить. Пусть те, которые желают работать для американцев, – работают, но совсем не следует давать им права американских граждан. Американцев уже довольно сделано. Каждый из них сам способен позаботиться о том, чтобы население страны увеличивалось. Всё это – дело правительства. Его необходимо поставить иначе. Члены правительства все должны быть акционерами в промышленных предприятиях – тогда они скорее и легче поймут интересы страны. Теперь мне нужно покупать сенаторов, чтобы убедить их в необходимости для меня… разных мелочей. Тогда это будет лишнее…

Он вздохнул, дрыгнул ногой и добавил:

– Жизнь видишь правильно только с высоты горы золота.

Теперь, когда его политические взгляды были достаточно ясны, я спросил его:

– А как вы думаете о религии?

– О! – воскликнул он, ударив себя по колену и энергично двигая бровями. – Очень хорошо думаю! Религия – это необходимо народу. Я искренно верю в это. И даже сам по воскресеньям говорю проповеди в церкви… да, как же!

– А что вы говорите? – спросил я.

– Всё, что может сказать в церкви истинный христианин, всё! – убеждённо сказал он. – Я проповедую, конечно, в бедном приходе – бедняки всегда нуждаются в добром слове и отеческом поучении… Я говорю им…

Лицо его на минуту приняло младенческое выражение, но, вслед за тем, он плотно сжал губы и поднял глаза к потолку, где амуры стыдливо закрывали обнажённое тело толстой женщины с розовой кожей йоркширской свиньи. Бесцветные глаза его отразили в своей глубине пестроту красок на потолке и заблестели разноцветными искрами. Он тихо начал:

– Братья и сёстры во Христе! Не поддавайтесь внушениям хитрого Дьявола зависти, гоните прочь от себя всё земное. Жизнь на земле кратковременна: человек только до сорока лет хороший работник, после сорока его уже не принимают на фабрики. Жизнь – непрочна. Вы работаете, – неверное движение руки – и машина дробит вам кости, – солнечный удар – и готово! Вас везде стерегут болезни, всюду несчастия! Бедный человек подобен слепому на крыше высокого дома, – куда бы он ни пошёл, он упадёт и разобьётся, как говорит апостол Иаков, брат апостола Иуды. Братья! Вы не должны ценить земную жизнь, она – создание Дьявола, похитителя душ. Царство ваше, о милые дети Христа, не от мира сего, как и царство Отца вашего, – оно на небесах. И если вы терпеливо, без жалоб, без ропота, тихо окончите ваш земной путь, он примет вас в селениях рая и наградит вас за труды на земле – вечным блаженством. Эта жизнь – только чистилище для ваших душ, и чем больше вы страдаете здесь, тем большее блаженство ждёт вас там, – как сказал сам апостол Иуда.

Он указал рукою в потолок, подумал и продолжал, холодно и твёрдо:

– Да, дорогие братья и сёстры! Вся эта жизнь пуста и ничтожна, если мы не приносим её в жертву любви к ближнему, кто бы он ни был. Не отдавайте сердца во власть бесам зависти! Чему вы можете завидовать? Земные блага – это призраки, это игрушки Дьявола. Мы все умрём – богатые и бедные, цари и углекопы, банкиры и чистильщики улиц. В прохладных садах рая, быть может, углекопы станут царями, а царь будет сметать метлой с дорожек сада опавшие листья и бумажки от конфет, которыми вы будете питаться каждый день. Братья! Чего желать на земле, в этом тёмном лесу греха, где душа плутает, как ребёнок? Идите в рай путём любви и кротости, терпите молча всё, что выпадет вам на долю. Любите всех и даже унижающих вас…

Он вновь закрыл глаза и, покачиваясь в кресле, продолжал:

– Не слушайте людей, которые возбуждают в сердцах ваших греховное чувство зависти, указывая вам на бедность одних и богатство других. Эти люди – посланники Дьявола, господь запрещает завидовать ближнему. И богатые бедны, они бедны любовью к ним. «Возлюбите богатого, ибо он есть избранник божий!» – воскликнул Иуда, брат господень, первосвященник храма. Не внимайте проповеди равенства и других измышлений Дьявола. Что значит равенство здесь, на земле? Стремитесь только сравняться друг с другом в чистоте души пред лицом бога вашего. Несите терпеливо крест ваш, и покорность облегчит вам эту ношу. С вами бог, дети мои, и больше вам ничего не нужно!

Старик замолчал, расширив рот, и, блестя золотом зубов, с торжеством посмотрел на меня.

– Вы хорошо пользуетесь религией! – заметил я.

– О, да! Я знаю цену ей, – сказал он. – Повторяю вам – религия необходима для бедных. Мне она нравится. На земле всё принадлежит Дьяволу, говорит она. О человек, если хочешь спасти душу, не желай и ничего не трогай здесь, на земле! Ты насладишься жизнью после смерти – на небе всё для тебя! Когда люди верят в это – с ними легко иметь дело. Да. Религия – масло. Чем обильнее мы будем смазывать ею машину жизни, тем меньше будет трения частей, тем легче задача машиниста…

«Да, он король!» – решил я и почтительно спросил у этого недавнего потомка свинопаса:

– А вы себя считаете христианином?

– О, да, конечно! – воскликнул он с полным убеждением. – Но, – он поднял руку кверху и внушительно сказал: – я в то же время американец, и, как таковой, я строгий моралист…

Его лицо приняло выражение драматическое: он оттопырил губы и подвинул уши к носу.

– Что вы хотите сказать?.. – понизив голос, осведомился я.

– Пусть это будет между нами! – тихо предупредил он. – Для американца невозможно признать Христа!

– Невозможно? – шёпотом спросил я после паузы.

– Конечно, нет! – подтвердил он тоже шёпотом.

– А почему? – спросил я, помолчав.

– Он – незаконнорожденный! – Старик подмигнул мне глазом и оглянулся вокруг. – Вы понимаете? Незаконнорожденный в Америке не может быть не только богом, но даже чиновником. Его нигде не принимают в приличном обществе. За него не выйдет замуж ни одна девушка. О, мы очень строги! А если бы мы признали Христа – нам пришлось бы признавать всех незаконнорожденных порядочными людьми… даже если это дети негра и белой. Подумайте, как это ужасно! А?

Должно быть, это было действительно ужасно – глаза старика позеленели и стали круглыми, как у совы. Он с усилием подтянул нижнюю губу кверху и плотно приклеил её к зубам. Вероятно, он полагал, что эта гримаса сделает его лицо внушительным и строгим.

– А негра вы никак не можете признать за человека? – осведомился я, подавленный моралью демократической страны.

– Вот наивный малый! – воскликнул он с сожалением. – Да ведь они же чёрные! И от них пахнет. Мы линчуем негра, лишь только узнаем, что он жил с белой, как с женой. Сейчас его за шею верёвкой и на дерево… без проволочек! Мы очень строги, если дело касается морали…

Он внушал мне теперь то почтение, с которым невольно относишься к несвежему трупу. Но я взялся за дело и должен исполнить его до конца. Я продолжал ставить вопросы, желая ускорить процесс истязания правды, свободы, разума и всего светлого, во что я верю.

– Как вы относитесь к социалистам?

– Они-то и есть слуги Дьявола! – быстро отозвался он, ударив себя ладонью по колену. – Социалисты – песок в машине жизни, песок, который, проникая всюду, расстраивает правильную работу механизма. У хорошего правительства не должно быть социалистов. В Америке они родятся. Значит – люди в Вашингтоне не вполне ясно понимают свои задачи. Они должны лишать социалистов гражданских прав. Это уже кое-что. Я говорю – правительство должно стоять ближе к жизни. Для этого все его члены должны быть набираемы в среде миллионеров. Так!

– Вы очень цельный человек! – сказал я.

– О, да! – согласился он, утвердительно кивая головой. Теперь с его лица совершенно исчезло всё детское и на щеках явились глубокие морщины.

Мне захотелось спросить его об искусстве.